Юрий Рытхэу - Полярный круг

Трудно было потом заново напрячь внимание и вернуться взором на пустынную поверхность моря.

Лахтак вынырнул неожиданно, неслышно вспоров воду.

Охотник застыл в неподвижности, лишь рука привычно сжала древко гарпуна. Все остальное произошло почти мгновенно, и Гойгой пришел в себя лишь после того, как увидел рядом с собой, на синем льду, в подтаявшем окровавленном снегу усатую голову. Он смотрел в глаза морскому зверю, в которых еще отражалось небо, и они медленно задергивались туманом небытия.

Гойгой выдернул из еще теплого зверя гарпун и оттащил добычу подальше от открытой воды.

Куда же уходит то живое, что наполняет вот эту оболочку из кожи, жира, мяса, остывающих внутренностей и крови? Ведь если смотреть на умершего, будь это зверь, птица или даже человек, поразительно ощущение того, что из телесной оболочки ушло нечто существенное, может быть даже самое главное, что и было по-настоящему зверем, птицей и человеком.

Об этом говорилось в сказаниях, и в том сгустке мудрости рассказывалось, что ушедшие сквозь облака встречаются в новом мире. Они видят давно умерших, говорят с ними, однако мало кому удается вернуться обратно и поведать о виденном по ту сторону жизни.

Гойгой вздохнул и внутренне улыбнулся: он не знал страха смерти, ибо с детства был воспитан в убеждении, что здешняя земная жизнь — это лишь эпизод в вечности, краткое мгновение, которое проводит человек в бесконечных превращениях. Никто, разумеется, не знает, во что обратится он после своей кончины. Может, он станет вот таким лахтаком, который потом послужит пищей, одеждой и теплом будущим потомкам. Может, он станет птицей и будет зимовать в неведомых землях. Выходит, нет разрыва между прошлым, настоящим и будущим и разные обличья его сущности — всего лишь вехи в единстве Времени, у которого тоже нет ни прошлого, ни настоящего, ни будущего, ибо Время — едино…

Без этого убеждения, почерпнутого из источника мудрости, невозможна полнота ощущения радости жизни… В этой радости, безбрежной и высокой, есть лишь одно облачко сомнения и беспокойства, как вон то облачко над береговым холмом: мысль о том, воссоединится ли он в новой жизни с Тин-Тин.

Скорее всего — нет. Ибо в этих же источниках мудрости утверждалось, что уходящие сквозь облака хоть и встречаются в новой жизни, но уже без земной, телесной любви. Они равнодушны друг к другу, как две плывущие в глубине холодных волн рыбины, как две травинки или два обломка льдины. Сущее обращается в человека, чтобы познать любовь, женщину, соединиться с ней, родить потомство. Пребывание в человеческом обличье — исполнение предназначения среди многих других предназначений. Может быть, женщина причина того, что человек цепляется за жизнь, не хочет менять земное пребывание на другое, где блаженство может быть более утонченным и возвышенным, нежели прикосновение обнаженных тел мужчины и женщины?

Гойгой усмехнулся про себя: разве может быть другое блаженство, чем ощущение близости с Тин-Тин? Даже звучание ее голоса рождает в глубинах разума свет нежности, не говоря уже о другом — о томлении, которое переходит в сладкую боль ожидания соития.

Нет, Гойгой не хотел бы уходить из этой жизни ради другого, сомнительного блаженства, из тепла человеческого общения в бестелесное бытие. Быть человеком все же лучше всего, что бы там ни утверждали источники мудрости.

Солнце перемещалось по небу, измеряя негаснущий долгий весенний день. Тени от обломков старых льдин становились длиннее и заполнялись густой синевой, будто в них втекала жидкость, изливающаяся из самой пустоты воздушного пространства.

Тучка над береговым холмом давно превратилась в большое облако, да и неподвижность воздуха давно была нарушена поднявшимся легким ветерком. Но уходить от берегового припая не хотелось.

Рядом с лахтаком лежала молодая нерпа, окрасив яркой кровью лужицу под своей мордой. Гойгой встал с ледового сиденья, вынул костяной нож и сделал надрез на животе нерпы. Он вынул еще теплую, дымящуюся паром печень и утолил голод. В поисках пресной воды Гойгой удалился от края ледового берега и нашел лужицу на льду, образованную растаявшим снегом. Вода была ледово-холодная, вкусная. Гойгой пил и время от времени видел в зеркале воды свое отражение — обрамленное черными волосами круглое лицо, полные щеки, легкий пушок над верхней губой, который никак не хотел превращаться в тугие мужские усы, и темные глаза с горящей точкой посередине зрачка. Он смотрел в собственные глаза и вспоминал подернутые пеленой глаза убитой нерпы… И все же придет время, когда и его глаза затуманятся и он уйдет в другую жизнь, где уже не будет Тин-Тин… Нет, Тин-Тин там может быть, но они будут как две холодные равнодушные рыбины в глубине темных вод…

Нет, Гойгой не боялся смерти, но все же ему не хотелось умирать ни сейчас, ни завтра, ни в далеком будущем, когда он будет глубоким стариком. Он просто не верил, что придет время и он будет равнодушен к Тин-Тин…

Но даже если случится такое — ради чего тогда жить? Чтобы просто дышать, ходить, поглощать пищу, забываться во сне, а потом пробуждаться?

Гойгой подумал: ведь жил же он раньше, до встречи с Тин-Тин, именно так, даже не подозревая о ее существовании. Именно так и было — дышал, ходил, ел, спал, а потом пробуждался…

Но тогда было ожидание, предчувствие того, что должно что-то обязательно случиться.

Сначала это было неосознанно, смутно… Сны тревожили воображение и даже возникали при бодрствовании так ярко, что пугали.

Когда он увидел Тин-Тин, сразу понял, что это и было то, что смутно снилось в предутренних синих сумерках. Все тревожно-сладкое растворилось в ее облике, в ее голосе, в ее взгляде и даже в ее походке. Что же это? Ведь с виду она обыкновенный человек.

Но только с виду. Разве впервые взглянув на нее, не ощутил в сердце своем жар Гойгой? И эти невидимые глазу лучи, которые, подобно туго натянутым струнам, протянулись между ним и ею, и по этим струнам потекло горячее, невыразимое, что тянуло их друг к другу, пока не бросило их в объятия.

Это — как глубина бездны. Глянешь вниз, закружится голова и вдруг ощутишь сладостно-жуткое желание кинуться вниз. Но рассудок держит на краю обрыва. А тут рассудка не было. Был тихий, едва слышимый стон, на который отозвалась пуночка у берега ручья, — не бездна пропасти, а бесконечность неба, бесконечность никогда не испытанного ощущения.

Гойгой мысленно улыбнулся, обмыл ледяной водой испачканные в крови губы и вернулся на край ледового обрыва.

Он представил свое будущее возвращение с лахтаком и нерпой… Вот он идет, пробираясь между нагромождениями торосов, еще издали чувствуя взгляд Тин-Тин. Ее еще не видно на фоне темных шкур яранги, но она там давно стоит в ожидании, держа в руке священный деревянный ковшик с пресной талой водой.

Она видит Гойгоя, потому что на белом ледовом припае человек заметен издали.

Он устанет от долгого пути по торосистому морю, от тяжелых закоченевших туш, которые придется тащить за собой, но едва увидит Тин-Тин, он почувствует прилив новых сил, словно нет у него больше за спиной ноши.

По мере того как он будет подходить, будет нарастать радость, как растет снежная лавина, сорвавшаяся с обрыва над морем. Она захлестнет все, затопит все, он не будет видеть ничего — ни яранги, ни собак, ни родичей своих — только Тин-Тин, ее солнечное круглое лицо и ее глаза.

Может быть, ради этого и живет человек? И человеческое бытие в череде всех других существований создано именно для таких вот переживаний, для возвышенной, острой до боли радости?

Нет, быть человеком — это прекрасно. Сами по себе очертания человека совершенны в стремлении к прекрасной законченности.

И печально, конечно, что потом наступает неизбежная старость, а за ней и смерть.

Смерть, которую разумом поборол Гойгой. Он ее не боится.

Но зачем смерть, если жизнь человеческая так прекрасна? Разве справедливо уничтожать красоту, ради создания которой природой положено столько сил?.. Неужто там, где творится изначальная сила жизни, никогда не возникает эта справедливая мысль?

И вдруг подумалось Гойгою: а если она, эта мысль, уже воплощается в жизнь, и он, Гойгой, будет тем первым человеком, который познает бесконечность жизни, неисчерпаемость счастья… Для чего же Высшая справедливость и Целесообразность соединили его и Тин-Тин? Чтобы потом разрушить созданное? Но это так нелепо и несправедливо, что такого попросту не может быть!

Не может быть!

И Гойгой от этой неожиданной мысли вдруг ощутил такую силу, что готов был голыми руками раскрошить льды, стоявшие на его пути. Как ему хотелось видеть рядом с собой Тин-Тин в мгновение озарения этой мыслью!

Гойгой поднялся со своего ледяного сиденья. Время возвращаться. Лахтака и нерпы вполне достаточно для того, чтобы утолить тоску по свежему мясу.