Любить не просто - Раиса Петровна Иванченко
И тогда в Глубоких Криницах припомнили Лукьяна Нарижного. Был у них такой живоглот. Еще до колхоза бедняков обирал, лавку имел, давал деньги взаймы. А за это криничане отрабатывали у него в коровнике и на мельнице, которая за Шаривкой, теперь с тремя крыльями. Гнули спину и на его поле… Ой, люди, берегитесь, ведь сова не родит сокола, а такого же черта, как и сама!..
А между тем пришла осень. Холодные степные вихри оборвали кудри акаций и тополей. Багрянцем засветились яблони и вишняки. Гурьбились над селом дождевые тучи, нависал серый, холодный туман. А когда ветры угомонились, когда воцарилась тишина и солнце вызолотило все вокруг, в каждую хату вошла весть: Федот Пилипенко собирает все село в колхозный сад, чтобы отметить конец полевых работ. Как бы там ни было, а люди убрали весь урожай в поле, перевезли его в свои закрома, попрятали как следует в ямах. И когда поступил приказ отвезти в район весь колхозный хлеб, Федот, на виду у инспектора из районной комендатуры, едва смог собрать несколько подвод и выскреб из колхозных амбаров позапрошлогоднюю пшеницу. Дескать, отдаем последнее для великой армии. Хлеба в колхозном дворе не было, как не было и скотины, разве что три старые яловки, у которых уже и зубы стерлись от возраста…
Таким образом, в Глубоких Криницах все были довольны распорядительностью и предусмотрительностью старосты. Были довольны и тем, что никто не делал зла раненым советским солдатам-окруженцам, которые прятались по хатам. К ним приходила Таня со своей большой кожаной сумкой, делала перевязку, давала советы.
Но неожиданно пропал Федот. Как и не бывало человека. Ходили разные слухи: одни говорили, будто он посажен в холодную за то, что хлеб не вывез из села, другие — что был связан с какими-то подпольщиками, снабжал их продовольствием и за это его расстреляли.
Таня возвращалась от раненого летчика, которого укрывали у одинокой бабки Недельки на Парате. Этот летчик был весь обожжен, и больших надежд, что он подымется, не было. Таня раздумывала, где бы это прочитать что-нибудь об ожогах, чтобы облегчить его тяжкие муки.
Как только вышла из переулка на центральную улицу, от ворот чьего-то двора шагнул ей навстречу человек.
— Добрый вечер, дочка. — Знакомый жест квадратной ладони — будто поглаживает затылок или сбивает шапку набок. Таня сразу узнала нового старосту Петра Сухорука. Он молча смотрел в ее перепуганное лицо, потом спросил с трескучим смешком: — Ты уже домой?
— Н-нет, еще нужно на Пески зайти. Там что-то с ребенком.
— Иди домой, дочка. Кирилл твой… объявился, — и в невольной паузе она почувствовала презрение.
— Кирилл!.. Откуда?
— Ну, откуда ж еще. С войны!
Сухорук повернулся к ней спиной и пошел вдоль улицы. А она почувствовала, как онемели ноги, как подгибаются колени, как руки обессиленно роняют тяжелую сумку с медикаментами. Но сразу же овладела собой и бросилась бежать. В окнах ее удивленно провожали взгляды: что случилось еще? Куда это их Таня бежит?
Кирилл… С войны объявился!.. Может, из плена бежал? Много нынче таких… А может, ранен?
Кирилл… Кирилл Филлипович… Она еще не привыкла к своему мужу. Да какой же это муж? И что ей теперь делать? Как быть дальше?..
Санька ушел от нее навсегда. Потом начался какой-то сон, дурное забытье, умопомрачение.
В минуты безысходности Таня продолжала писать письма Саньке. Но не отправляла. Складывала их в старую ободранную папку, пусть лежат — ее боль, ее исповедь, ее откровение…
После окончания школы она пошла учиться в медицинский техникум. Хотела догнать Саньку в учебе — ему еще два года оставалось учиться в мединституте, — и она через два года получит диплом медсестры. Тешила себя тайной надеждой, что поедет работать туда, где будет он, ее Саня…
Домой Таня приезжала часто — техникум был в районе, двадцать пять километров — не расстояние. Как-то перед воскресеньем она встретила Марусю. Девушка радостно бросилась к Тане:
— Почему ты никуда не ходишь? Пойдем в клуб. Кирилл Филиппович организовал оркестр народных инструментов. Я буду петь под оркестр «Гандзю» и «Семена»!
Таня удивилась. Еще недавно Маруся была маленькой быстроногой девчуркой, а теперь — солистка оркестра! Ой, как бежит жизнь. Так незаметно и состариться можно. Ее подруги уже замужем — Параска Гарагуля теперь не Гарагуля, а Куприй, Федора Зинчук — Погорелая, потому что за Ефимом Погорелым.
Возле клуба бурлила гурьба парней и девчат. Издали завидев Таню, весело закричали:
— Таня идет! Что-то в лесу сдохло. Иль уже забыла своего студента?
— А сколько же его можно ждать? Нужен он ей!
— А мы думали — отказалась от нас. Пренебрегаешь.
— Да что вы!.. Все некогда.
В это время к клубу подошел Кирилл. Остановился поодаль, втаптывал в землю докуренную папиросу и раздумывал, стоит ли ему замечать эту гордячку Таню или сделать вид, что не видит ее. Но Таня неожиданно сама подбежала к нему:
— Так вот как мы! Приглашаем на концерт, а сами опаздываем. Где же ваш знаменитый оркестр и ваши артисты? А то уже не терпится потанцевать!
И Кирилл игриво сверкнул карими глазами:
— Отчего же… Сейчас будут и концерт и танцы. Пожалуйста!
В тот вечер Таня вытанцовывала так, как никогда еще не танцевала. Будто расковалась ее измученная душа, будто заново родилась на свет. Она пригласила Кирилла на танец, и тот подумал, что и он ей желанный. Едва дождался окончания концерта. Бросился к Тане:
— Я провожу тебя домой.
— А я думала, вы темноты боитесь!
Кирилл расправил плечи: не он ли лучший парень на селе?
Дорогой молчали.
