Евгений Дубровин - Эксперимент «Идеальный человек»
– Нет, – сказал Геннадий Онуфриевич.
Федор Иванович вскочил со стула и забегал по комнате.
– Я от вас многого не требую, Красин. Три года. Разрешите мне заниматься с ним в вакуумной ванне три года, а потом делайте что хотите. Только три года, Красин, и он будет знать клинопись как свои пять пальцев! А английский от вас никуда не уйдет. Ну что такое в наши дни английский? Сейчас его зубрят всюду: в кружках при ЖКО, в детских садах, прикованные к постели больные изучают… Это на нас свалилось, как грипп…
– Моя цель – не английский.
– Знаю, знаю. Идеальный человек! Это прекрасная цель, Красин. Но скажи мне, разве плохо, если идеальный человек будет знать клинопись и любить прошлое? А, плохо? Скажи? Молчишь? Сам знаешь, что клинопись – лишняя грань идеального человека.
– Нет, – сказал Красин. – Вы его можете утащить с собой в глубь веков.
Глаза Федора Ивановича блеснули, но он быстро опустил их, чтобы не выдать себя. Очевидно, Геннадий Онуфриевич попал в точку.
– Нет, нет. Он останется с вами в настоящем. Но я буду умирать со спокойной совестью – после меня кто-то будет копать. Ведь это самое главное, Красин, – если после тебя кто-то продолжит твое дело. Для этого мы живем.
– Вот я и хочу оставить после себя идеального человека, без завихрений.
– Значит, ты считаешь, что клинопись – завихрение.
– В известной степени…
– Ну, знаешь! – Полушеф забегал по комнате еще быстрее. – Это твое последнее слово?
– Да.
– Завтра я отдаю приказ о закрытии вашей темы. Если ты не выйдешь на работу, то будешь автоматически уволен.
– Ну что ж…
– А на что жить будешь?
– Это моя забота.
Федор Иванович подошел к двери и взялся за ручку. Старики отскочили от замочной скважины.
– Ну хорошо, – сказал Полушеф с угрозой. – Я все равно своего добьюсь. Терять мне нечего – скоро на пенсию, поэтому заранее предупреждаю, Красин, что я не остановлюсь ни перед чем, чтобы заполучить материал.
– Что вы имеете в виду под словом «материал»?
– Твоего сына.
– Ах, вот что… Значит, будете красть?
– Последний раз спрашиваю. Идешь на клинопись?
– Нет!
Полушеф так быстро вышел из спальни, что Варвара Игнатьевна едва успела убежать на кухню. Федор Иванович надел свое пальтишко, уронил с вешалки картуз с полуоторванным козырьком и с ненавистью подфутболил его правой ногой. Картуз полетел и сам собой наделся задом наперед на голову не успевшего скрыться Онуфрия Степановича. Онуфрий Степанович стал похож на блатного из фильмов тридцатых годов.
Федор Иванович саркастически фыркнул и исчез в дверях.
Едва захлопнулась дверь за Курдюковым, как из дверей спальни пошатывающейся походкой вышел Олег Борисович. Лицо его было осунувшимся, белым, под глазами образовались синие мешки.
– Спать, – прохрипел он. – Постелите где-нибудь. И кусок мяса. И стакан чая.
Пока Нуклиев вяло, о чем-то задумавшись, жевал мясо, пил чай, появился Геннадий Онуфриевич. Красин, наоборот, был весел и бодр.
– Ловко я отбился от этого жучка, – довольно потер он руки. – Ишь чего захотел! Клинописью младенцу мозги забивать. Пугает нас. Как бы мы его самого не испугали! Правда, Олег Борисович?
– Ага, – вяло ответил Нуклиев, жуя буженину.
– Нам бы лишь первые результаты получить. Правда, Олег Борисович?
– Ага…
– Кстати, куда ты его спрятал? – спросила сына Варвара Игнатьевна.
– Ха-ха! Никогда не догадаешься, – хохотнул Геннадий Онуфриевич. – В платяной шкаф.
Старики побледнели. В платяном шкафу с вечера сидела Ирочка.
– Не задохнулся, надеюсь? – обратился Геннадии Онуфриевич к коллеге.
– Нет, – пробормотал Олег Борисович, не отрывая глаз от тарелки.
– Только возился ты там здорово. Я боялся, как бы этот тип тебя не засек.
– Трудно было стоять… Ноги затекли…
– Сел бы.
– Садился…
– Вообще-то, конечно, трудно торчать в платяном шкафу. Как в классическом анекдоте. Ха-ха-ха! Моей жены только не хватало. Если бы он тебя увидел – вылетел бы ты с кафедры, как пробка. Но ты молодец, продержался.
– Ага…
– Кстати, где Ирочка? – Красин был очень оживлен, очевидно, доволен итогами разговора с бывшим начальством.
– В ванной. (Крестьянская смекалка. Варвара Игнатьевна пустила в ванной воду.) Ты бы покушал, сынок.
– Пожалуй, – согласился Геннадий Онуфриевич, уловив носом запах буженины. – Только не ходите в спальню. Смит только что заснул.
– Пусть себе спит, – сказала торопливо Варвара Игнатьевна.
Ученые налегли на буженину, а Варвара Игнагьевна кинулась в спальню, открыла шкаф.
– Выходи. Свободно, – шепнула она.
Ирочка вышла, пошатываясь, бледная, в мятом халате, с растрепанной прической.
– Боже мой! Какой ужас! Чтобы я еще раз согласилась…
– Он к тебе приставал? – тревожно опросила Варвара Игнатьевна.
– Ну что вы… Когда он залез в шкаф и наткнулся на меня, то потерял сознание. Я так испугалась… думала, что он умер… Привалился к стенке, хрипит, потом рухнул на дно. Хорошо, у меня валидол в кармане был…
– А потом что?
– Ничего… Я его уложила на свою постель, а сама все время простояла в углу на коленях. Щупала пульс… Он хороший человек, между прочим… Мы много разговаривали с ним…
– Как же вы могли разговаривать?
– На ухо друг другу.
– Пошли ко мне в комнату, – шепнула Варвара Игнатьевна. – Здесь опасно.
По пути Варвара Игнатьевна выключила воду в ванной.
– Я его, признаться, раньше ненавидела, – сказала Ирочка, почти упав в кресло. – Он мне казался самовлюбленным фанатиком. А на самом деле… он несчастный человек… Сам себе стирает носки… Носки ведь в стирку сдавать стыдно, вот он и стирает… Представляете – заведующий кафедрой стирает носки!
ГЛАВА ПЯТАЯ,
в которой рассказывается об опасности, таящейся в пыльце голландских тюльпанов
Незаметно пришла весна. Голуби от окон и балконов перебрались на площади и в скверы. От потеплевшего солнца дымились и страстно постанывали водосточные трубы. Дворники ожесточенно кололи укрепленный за зиму поваренной солью лед, обнажая куски чистого, такого долгожданного асфальта, а какие-то люди в длинных синих халатах разоряли шестами на бульварах гнезда глупых грачей, чтобы те не пачкали гуляющих горожан и не раздражали их весенним птичьим бредом. Даже милиционеры и те стали какие-то другие – не так придирались к бедным владельцам «Жигулей», сидевших за рулем с остекленевшими глазами, а если и придирались, то брали под козырек.
Жизнь в семье Красиных текла более или менее спокойно. Эксперимент продолжался, но пока без заметных успехов. Контропыт тоже ничего определенного не давал. Во всяком случае, ни та, ни другая сторона не добилась пока от Шурика-Смита какого-нибудь вразумительного слова, да и было, конечно, еще рано ждать от младенца разговорной речи.
Из института Геннадия Онуфриевича отчислили. Жили в основном на сбережения да на неожиданный приработок Онуфрия Степановича. Дело в том, что старик от нечего делать и чтобы не потерять квалификацию, время от времени ездил в лес, резал заготовки и гнул конские дуги. Дуги загромождали прихожую, балкон, и Варвара Игнатьевна периодически заставляла Онуфрия Степановича выбрасывать их на помойку.
Однажды, когда старик плелся на помойку с тремя дугами на шее, его остановил человек в джинсовом костюме, интеллигентных очках и с энергичным лицом.
– Почем берешь? – спросил он.
– За что? – не понял Онуфрий Степанович.
– Не придуривайся, – поморщился очкарик.
– По десятке, – пошутил старик.
– Четвертную за все. Идет?
– Идет, – пробормотал потрясенный Онуфрий Степанович.
Интеллигент расплатился, надел дуги на шею и быстро ушел.
Этот случай поразил старика. Неужели кому-то нужны его дуги? Онуфрий Степанович несколько раз поджидал того покупателя возле помойки, но очкарик больше не появился. Тогда старик для пробы раскрасил пять дуг в яркие краски, привесил колокольчики (самодельные, из жести) и отправился на центральный проспект к магазину «Сувениры». Дуги, не торгуясь, расхватали за десять минут. Покупатели уходили чрезвычайно довольные:
– Какая прелесть…
– Над диваном повесить – очень оригинально.
– А я на даче к воротам прибью.
– У меня родственник в Новой Зеландии…
Одну дугу купил седой длинный иностранец и сунул Онуфрию Степановичу бумажку с незнакомым портретом. Старик машинально положил ее в карман, но потом догадался, что это доллары, хотя никогда в жизни не видел долларов, испугался и, распродав свой товар, сдал бумажку в банк. За нее старику дали четвертную.
С тех пор Онуфрий Степанович расширил дело, и это приносило доход чуть меньше, чем кандидатская степень сына.
Нуклиев и Сенечка сначала пытались давать Ирочке деньги, но та наотрез отказалась; тогда они под видом различных праздников, юбилеев, дней рождения и т. д. покупали фрукты, шампанское, торты. Затем размер «доли», вкладываемой в «идеального человека», постепенно стал уменьшаться и наконец свелся к портфелю пива по воскресеньям. Так что материально все вроде бы складывалось нормально.
