Давид Константиновский - Яконур
…На рассвете они шагали к пристани, неторопливо шли по просеке, по черной полосе посреди нее, полоса то становилась шире, то сужалась, белый зимний покров был здесь разорван наскоро, неровно; они шли по земле, едва приоткрытой весной.
У берега стала видна заря; багровый край солнца поднимался над горами. Вода была темно-синей в белых берегах, и в ней стояли сияющие заледенелые камни.
— Знаешь, милый, один хороший человек написал, что женщина в Сибири так же скучна, как сибирская природа. Я хочу тебе доказать, что сибирская природа так же прекрасна, как сибирская женщина… А? Посмотри, посмотри, нет, не на меня, на Яконур смотри…
В заливе лежал лед, возникал он из открытой воды, — там вода светлела, становилась голубой, затем появлялась прозрачная кромка, она постепенно белела и делалась матовой; в трещинах, в торосах был и стальной цвет… Залив пересекала линия вешек — сосенки, вмороженные в озеро.
По натекам, по воде, собравшейся у берега, спустились на лед.
— Разве я могла не вернуться сюда? Человек не птица, а дерево. У него корни. Он привязан к месту… Смотри, смотри! Иди вперед, я за тобой, я хочу, чтоб ты сам это увидел…
Герасим прибавил шагу, потом побежал; у границы открытого льда резко остановился. Замер. Вот! Стекло в трещинах… По трещинам видно толщину льда. Герасим смотрел сквозь лед, как сквозь стекло; смотрел, наклонившись вперед, и ему казалось, будто он стоит на краю рамы, в которую вправлен залив. Камни на дне… Бревна… И наконец решился. Ступил на стекло. Зеленая глубина внизу… Шел по льду и смотрел под ноги. Отвернулся от солнца, — увидел свою тень на дне. Остановился. Лег. Прижался лицом ко льду. Каждый камушек на дне был ему виден. Каждый сучок на бревне…
— Ну что, побыл наедине с Яконуром? Кто этого не знает или не чувствует, никак не могут понять нас, считают, что мы выдумываем…
Ольга наклонилась к трещине. От неровного торца льдины отняла длинную, со множеством острых граней, сверкающую на солнце иглу. Протянула ее Герасиму.
— Это тебе от Яконура… Не забывай, в сказках герой всегда понимает язык природы, только благодаря этому он и побеждает… Помнишь, девочка спасает брата от злой силы? Река говорит: попей моей водицы, я помогу тебе. А девочка отвечает: не буду я пить твою воду. Яблоня говорит; поешь моего яблочка, я тебе помогу. А девочка: не стану я есть твое яблоко. И ее почти совсем уже настигают… А потом она пьет воду из речки, съедает яблоко у яблони, и вся природа тогда выручает ее.
Внезапно налетела метель; они оказались в белом снежном облаке. Пошли наугад, стараясь держать прямо. Солнце сделалось как далекий оранжевый свет, затем желтый, затем белый, потом исчезло совсем…
В лесу было тихо, безветренно. Они вытерли друг другу лица; делали это не спеша, осторожно, убирали тающий снег со лба, с щек, с губ, снимали пальцами, ладонями, она у него, он у нее; глаза их были серьезны.
— Посмотри, какая опушка… На ней живет Баба Яга. Не бойся. От тебя русским духом пахнет. Помнишь? Это ведь о разнице между мертвыми и живыми, разная физико-химическая характеристика…
Снегопад остановился, в тучах появились просветы. Герасим видел: Ольга следит за небом.
— Вот дед Кемирчека верил, что человек, может обратиться медведем, огнем, может разлиться рекой. Когда люди стали выделять себя из природы? Он верил, что даже камень живой: ведь есть у него тень — есть и душа, переложи камень в другое место — разве ничего не изменится?..
Показалась пристань; пошли быстрее. Шагали, взявшись за руки, по камням у самого края воды.
— Я, наверное, ведьма…. Колдуньей могла бы быть. Гадалкой. У женщин все-таки преобладает интуитивная структура… Вот за такими инквизиция охотилась! А физики, математики и вообще все вы, технари, — логический тип. Развитие, как понимаешь, долго шло за логическим типом. Ну и вот, пожалуйста, результаты!..
«Путинцев» был уже наготове; там укладывали ящики вдоль борта. Ольга остановилась.
— Ну, наговорила я тебе! Болтушка я, да? Что-то ты со мной делаешь, никогда я такой не была… Разочарован?
Они стояли далеко еще от пристани, все там были заняты своими делами; Герасим поцеловал Ольгу.
— А серьезно? Что ты думаешь о Яконуре?
— Я думаю о тебе.
— А о Яконуре?
— Я же технарь.
— Ты технарик… Вот мы с тобой разговариваем… целуемся… а в это время с Яконуром что-то делают, и никому не известно, что… Конечно, для тебя Яконур где-то, не там, где ты обитаешь. Как на другой планете… Тебе кажется, что-то может существовать отдельно от тебя… такое, что непосредственно тебя не касается. Ты забываешь, это в принципе невозможно… Потом обнаруживаешь, что давно и здорово затронуло тебя лично… Ну… Опаздывать нельзя.
Ольга двинулась к трапу; Герасим шагнул за ней и увидел Косцову.
Она шла с непокрытой головой, седые волосы растрепались; подойдя к Ольге, быстро сказала:
— Я пришла проводить вас, Оля, как у нас принято. Но я не одобряю вашего шага. Долг ученого… интеллигента… делать неустанно свое дело. А это вот, знаете… Желаю вам благополучного возвращения. Да, возвращения.
Едва договорив, отвернулась и — зашагала прочь.
Герасим видел, как изменилось лицо Ольги… Он попытался сказать что-нибудь, она его перебила:
— Не надо, молчи… А знаешь, я не могу запомнить твое лицо, глаза помню, а так — не получается… А ты меня хорошо запомнил, технарь?
* * *На груди у себя Элэл обнаружил метки — кресты; их понаставили, видно, врачи, когда подключали к нему свои провода.
Тоже, космонавт…
Из тех, кто старым путем — без ракеты на небо.
Ну нет, так просто он не дастся!
Время пройдет — и он встанет на ноги, у него ребята, у него дела, планы; критический момент позади, теперь бы только пошло все как надо — и он поднимется.
Все будет хорошо.
Он так решил. Так и будет.
Обидно! Когда чувствуешь в себе настоящие возможности и представляется наконец случай эти возможности реализовать, обратить их в большое дело, и вот уже дело пошло, закрутилось, принесло первые плоды, и другие, распробовав эти плоды, радуются вместе с тобой и подтверждают, что дело твое стоящее…
Обидно. Когда ты счастлив, когда наконец обнаруживаешь в себе способность быть счастливым не только в работе, находишь где-то в себе дар к счастью, понять не в состоянии, как жил ты раньше, чем ты жил без этого, чем прежде была твоя жизнь, — и тебе везет еще и настолько невероятно, что тебя понимают, тебе отвечают, ты это счастье обретаешь…
Обидно.
Работать — нельзя.
Посетителей — нельзя…
Пришла старенькая нянечка, похлопотала вокруг него; уходя, остановилась в дверях:
— Знаете, я по голосу человека определяю, есть в нем жизнь или нет.
Элэл приподнял голову, хотел повернуться к ней; вспомнил, что и это ему не разрешено.
— Как глиняный горшок вот, знаете? Постучишь по нему и определишь, трещина есть или нет.
У нянечки были голубые глаза, совсем уже светлые, она не мигая смотрела на него от двери и тихо объясняла:
— У некоторых голос глухой, после душевной травмы особенно… Без энергии. Человек вроде всем интересуется, но уж только так. Знаете, без сил и без любопытства. Так только, дожить бы… У вас, я слышу, жизнь есть!
Элэл улыбнулся ей.
— По голосу слышу, — сказала нянечка и постучала по двери. — Нету трещины.
— Спасибо, — сказал академик.
Нянечка ушла. Он поудобнее устроил голову на подушке и закрыл глаза.
Открыл глаза.
Еще глянул на метки, на кресты у себя на груди.
Первое соприкосновение со смертью было у него в детстве…
Он бегал в школу в поселок; у него была обязанность по утрам, перед школой, заходить к Путинцеву, будить его, это была главная обязанность и любимая. Однажды он постучал в окно, как обычно, а Путинцев не отозвался, не зажег лампу, не помахал ему рукой; постучал еще — нет ответа… Он стал коленями на завалинку и заглянул в окно. При свете утренней луны он увидел Путинцева на стуле у рабочего стола, плечи скошены, голова опущена; он решил, что Путинцев уснул за своим рабочим столом…
Взломали дверь…
Мать Путинцева приехала к нему на Яконур из Швейцарии, везла ему юношеские его рукописи, где-то, на какой-то из границ, рукописи пропали. Путинцев пережил мать на сорок дней. Похоронили их рядом; Путинцева несли по тропе, которую он проторил в снегу для матери.
При утренней луне впервые познакомился Элэл со смертью…
Отец Элэл поехал на Яконур студентом на практику, поехал — и остался там надолго; мама стала работать на Яконуре после университета; так они встретились. Родился Элэл. Потом уехали в Ленинград; началась война, отец посадил Элэл с мамой в поезд, они вернулись на Яконур. Мама болела, мальчиком занималась Косцова, метод у нее был свой, особенный: Косцова читала ему энциклопедию.
