Владимир Шмерлинг - Дети Ивана Соколова
А «они» были от нас так близко.
— Отвяжись, худая жизнь! — сказала Александра Павловна и обняла Феклу Егоровну.
Девчонки вцепились им в юбки, а Вовка пробурчал:
— А граната на что! — и опустил руку в карман. Он стал у самой двери. Все молчали, а Александра Павловна прислушалась и сказала:
— Слышите, бас. Громче всех. Это, должно быть, Петр Федотович бьет из своего «Шаляпина».
Вовка выбежал из блиндажа, а через несколько минут вернулся такой радостный и закричал:
— Подбили, подбили наши их танк! Сам видел, как он завертелся!
Все так же не умолкали пушки, гавкали минометы, шипели наши тяжелые снаряды; в блиндаж сочился смрадный, едкий чад, но в доносившемся гуле уже не было скрежета танков.
… Через несколько часов в блиндаже показался наш бронебойщик. Каска на голове, пилотку же держал в руке. Капли пота стекали по его лицу.
— Жарко! — сказал нам не сразу Петр Федотович. — Урал не посрамили! Только орудие мое сильно накалилось. Подбили мы два танка, а другие «черные связки» назад повернули. Идолы, помощника моего ранили. Остался я без «второго номера». Всегда его помнить буду.
Сержант снял гимнастерку и протянул ее Фекле Егоровне:
— Залатай, прошу!
Он жадно пил воду, но, не допив кружку, медленно вылил остатки себе на голову; потом повернул голову направо, налево и сказал, задумавшись:
— Раз она круглая, должна вертеться. И земля вертится.
Глава девятая
ПИСЬМО НА УКРАИНУ
С каждым днем становилось тревожней.
Отгонят наши противника за железнодорожную насыпь, продвинутся вперед на несколько метров — Александра Павловна Феклу Егоровну подбадривает:
— Разве можно унывать в такое время!
Отобьют фашисты наши атаки, потеснят со ската — Александра Павловна сама не своя.
Она знала каждый кустик, каждую ямку вокруг бугра.
Идет бой, Александры Павловны нет в блиндаже. Она с Вовкой и связистам помогала и боеприпасы таскала. А когда их не хватало, собирала у убитых гранаты и подносила бойцам.
Как только она их не называла: и сметливыми и удалыми, особенно моряков, которые на суше дрались!
— Бравый народ! Любо-дорого посмотреть!
Заводских хвалила за хватку, а про пехотинцев говорила, что «нет нигде лучше их, ни в мире, ни в Сибири». Придет Александра Павловна в блиндаж усталая, бледная, с запавшими глазами, урвет часок-другой для сна и снова обратно.
— Хоть нос в крови и злости полны кости, а держусь, раз надо, — говорила она.
Сквозь неумолкаемый грохот нескончаемого боя мы уже слышали и наши танки. Они шли мимо нас на бугор.
Фекла Егоровна ко всему привыкла, только не к лязгу танков. Все мерещилось ей, что Вовка попадет под гусеницы. Когда Вовку посадили в танк, чтобы он указал дорогу, Фекла Егоровна закрыла лицо руками.
Вовка вскоре вернулся.
— Что нам, бурлакам! — сказал он, появившись в блиндаже.
… Александра Павловна из нашего танка, подбитого гитлеровцами, вытащила обожженных танкистов, сама приползла вся в крови, почерневшая, опаленная, глаза мутные. Сразу было видно, что ей тяжело. В блиндаже расступились, и Александра Павловна упала животом на койку.
Фекла Егоровна не знала, как помочь подруге. Всю ее ощупала. Нигде ни царапины. Должно быть, сильно оглушило ее или надорвалась. Она только пожаловалась, что все в ее глазах расплывается, терпкий запах пороха стал ей невмоготу.
Фекла Егоровна раскрыла дверь. Александра Павловна попросила закрыть. Только закрыли дверь, опять просит открыть.
Александру Павловну все окопники и тыловики знали и крепко уважали. Из штаба батальона пришли ее проведать, а потом и врач военный появился. Выслушал ее трубочкой, как маленькую, и сказал:
— Полежать вам надо, Александра Павловна, успокоиться.
Он и Павлика заодно осмотрел, потрогал его голову, за ножки потянул и ткнул пальцем в живот:
— Хорош фронтовичек! Хоть бледненький, а с обстановкой справляется. Ему бы другие ясли, был бы кровь с молоком!
Фекла Егоровна никуда больше от себя Александру Павловну из «яслей» не отпускала. Как прикрикнет на нее, она слушается.
Как-то слышал я их разговор, когда Фекла Егоровна тельняшки стирала:
— Знаю я, не оставишь ты моих девчонок.
— Ну и ты мою ораву не бросишь. Александре Павловне нанесли лекарств целую гору. Нальет она ложечку, а сама говорит:
— Мне аптека не прибавит века. Вот подул бы сюда ветерок с Волги!
Как-то ночью, когда Александра Павловна еще подчинялась Фекле Егоровне, а Вовка где-то один лазил, совсем близко от нас кто-то застонал.
Фекла Егоровна, всегда настороженная, прислушалась.
Человек стонал не переставая, он звал к себе на помощь.
Фекла Егоровна вышла из блиндажа и прислушалась. Она решила действовать по всем правилам и поползла по-пластунски.
Посмотрел я — тихо в блиндаже. Юля и Агаша спят рядышком. Не за кем мне было смотреть, и я устроился на ступеньках у входа.
Фекла Егоровна подтащила раненого. Он тяжело и часто дышал. Усадила его на верхней ступеньке, сняла шинель, расстегнула ворот гимнастерки, на голову положила мокрый платок, а мне велела не отходить. Вот-вот должны прийти санитары с носилками.
По временам метавшиеся огни светили, как фары, то и дело повисали ракеты, и я хорошо разглядел его лицо: глаза блестели, а губы синие. Раненый задыхался. Как будто что-то злое, попавшее ему в грудь, все не могло успокоиться и хрипело в нем, вырываясь наружу то со свистом, то со стоном.
Он порывисто, широко раскрытым ртом глотал воздух, но не мог его вобрать в свою грудь. Он даже взмахнул рукой, словно хотел подтолкнуть его к себе.
Откуда-то вынырнул Вовка.
— Тетя Фекла, Вовка здесь! — крикнул я.
А Вовка уже раздобыл обложку какой-то книги и начал махать ею перед лицом раненого.
Мне стало легче от ветерка. А раненый несколько раз совсем свободно вздохнул. Мы придерживали его с двух сторон.
А потом сквозь прерывистые хрипы мне показалось, что раненый кого-то зовет. И мы с Вовкой услышали:
— Мамо!
После этого он еще раз прохрипел, провел рукой по груди, весь подался вперед, покачнулся, еще раз глубоко вздохнул и перестал жить.
На наш зов из блиндажа вышла Фекла Егоровна, а за ней, чуть шатаясь, и Александра Павловна.
Раненый уже был неподвижен. Женщины подняли его и положили лицом вверх около блиндажа.
Когда стало светать, я поднял с земли маленькую самодельную записную книжечку. В ней было всего несколько листов, прошитых толстой черной ниткой. На первой страничке наклеена фотография. Я узнал его. Вовка заинтересовался, что это я разглядываю, и не дал мне досмотреть. Он выхватил из моих рук книжечку и посмотрел на нее прищурясь.
Четко и со старанием были выведены буквы. Даже я мог их разобрать. Вначале Вовка стал декламировать, а потом осекся.
Все, что было в этой книжечке, прочитала вслух Фекла Егоровна. А потом Александра Павловна долго вглядывалась в каждый листок.
Из этой книжечки мы узнали, что убитого звали Колей. Он фотографировался, когда вышел из госпиталя и в третий раз ехал на фронт.
Александра Павловна объяснила нам, что Коля не получал писем из дому и сам не писал домой, так как его родина была занята фашистами. Но в эту книжечку записывал все, что хотел сказать матери. Он желал здоровья своей маме и сестре Наде. Он писал им, что жив и здоров, чего и им желает. Он просил того, кому попадется эта книжечка, переслать ее, когда будет возможно, на Украину по домашнему адресу.
— Сердечный, верил своей власти, — сказала Александра Павловна.
Она обдумывала вслух, сдать ли эти листочки капитану, приходившему к ним в блиндаж, или сохранить самой.
— Капитану расскажем, а письмо, раз матери, — дело женское. Придет время, сама отошлю. Так и знайте: у меня на груди, вместе со всеми документами, — сказала Александра Павловна.
Вовка расширил яму, вырытую снарядом, и на ее дно постелил шинель. Когда земля скрыла Колю, Фекла Егоровна заплакала и обхватила рукой Вовку.
Александра Павловна стояла у входа в блиндаж, прислонившись к бревну…
Только недавно расстался я с Шурой и нашел пристанище в блиндаже, а казалось, что все это было давным-давно.
Перед рассветом по временам стихали скрежет и свист. Посвежело, и хотелось, чтобы стало еще прохладней, закрутила бы метель и унесла всю гарь.
Над головой прошуршал одинокий снаряд.
Откуда-то доносились хриплые голоса.
А потом вдруг налетел и зашумел ветер. Он налетел неожиданно. И, если бы подле блиндажа росли деревья, они затрепетали бы и по земле закружились осенние листья. Но так голо было вокруг! Ни одного желтого листочка.
Ветер принес какую-то свежесть.
Я вспомнил, как у оврага сдувал одуванчики, стараясь, чтобы пушинки попали Оле в лицо, а она стряхивала их и весело кричала: «Одудяги, одудяги!»
Было приятно, что легко дышится. И тут же мне стало стыдно. Ведь только что на моих глазах мучился Коля.
