Георгий Березко - Необыкновенные москвичи
— Ну да, торопились, — простодушно ответил юноша. — Вода все время прибывает. Лес внизу на метр залило...
Он и Рябышев были мокры до пояса. Николай отжимал отяжелевшие полы шинели.
— Вот несчастье... Часок еще проволынились бы в тылу, там бы и заночевали. — Кулагин легонько толкнул Уланова в грудь и коротко, невесело засмеялся.
— Конечно. Теперь только на лодках можно... — согласился Николай. — Где комиссар? Приказ у меня...
Кто-то вызвался проводить Уланова, и он торопливо пошел, стуча палкой по настилу. Впрочем, он не расставался с нею теперь лишь из предосторожности, так как снова почти не хромал.
— Артист! — произнес Кулагин и выругался, потому что не терпел лицемерия. А чем, как не притворством и желанием казаться лучше других, можно было объяснить поведение этого молодого бойца?
Окоп, в котором держались остатки батальона Горбунова, был отрыт противником на склоне возвышенности. Дальше, метрах в ста семидесяти — двухстах, находились немцы, занимавшие вторую свою линию. В паузах между огневыми налетами бойцы слышали чужую, ослабленную расстоянием речь — команду или ругань врагов. Две их контратаки были отбиты в течение дня, к вечеру установилось затишье... Но с тыла надвигалась новая опасность. Заглядывая в амбразуры, люди видели на востоке широкое остекленевшее пространство.
Солнце закатывалось на расчистившемся небе, окрасив спокойную поверхность разлива в розово-желтый цвет. Лес на горизонте утопал в бескрайной воде, одинокие деревья были похожи на плавающие кусты. Кое-где чернели еще полоски земли, но и они становились тоньше с каждым часом. Вода плескалась в трех-четырех шагах от бойниц, шевеля на светлой волне обгорелые тряпки, солому, обломки дерева.
Кулагин и еще несколько красноармейцев, стоя по щиколотку в грязи, возводили бруствер на обратной, западной стороне окопа. Рябышев, получивший саперную лопатку, трудился вместе со всеми.
— Копай, копай, — подбодрил его Кулагин, — копай, пока самого не закопали...
Солдат, не поднимая глаз, отмалчивался, и это подзадоривало Кулагина.
— Обмишурились вы, ребята! Таким быстрым манером в тыл смылись. Вот, думаю, ловкачи! Гляжу — назад тащитесь... Как это вышло, что вас пригнали?
Рябышев ожесточенно шлепал маленькой лопаткой по сочащейся земле, выравнивая насыпь, словно старался заглушить беспощадный голос.
— Теперь уж никуда не смоетесь... С нашего пупа — ни туда, ни обратно, — издевался Кулагин. Чужая неудача доставляла ему некоторое облегчение; мысль, что кто-то еще делил его горькую участь, утешала солдата.
Вечерний луч проник в бойницу и, упав на противоположную стенку, высветил там красный четырехугольник. На лицо Кулагина, измазанное землей, поросшее темной щетиной, лег нежный розовый отблеск.
— Москвичу нашему хвост прищемили... Смех, да и только... — устало проговорил он.
Уланов нашел старшего политрука в немецком офицерском блиндаже, хозяин которого бежал или был убит. Пока Лукин читал бумагу из штаба полка, доставленную Улановым и на этот раз не пострадавшую, Николай с любопытством осматривался. На столе стояли чашки из толстого белого фаянса и такой же чайник; поблескивала плоская губная гармоника. Над застеленной железной койкой был растянут по стене узкий пестрый коврик. Запах, исходивший от чужих вещей — смесь сладковатого табака и пота, — казался необычным.
Лукин внимательно два раза прочел приказ, в котором предписывалось удерживать захваченную позицию впредь до прибытия подкреплений. Перевернув листок и не обнаружив ничего на обратной стороне, комиссар сложил бумагу и спрятал на груди под шинелью.
— Вам поручили что-нибудь передать устно? — спросил он, озадаченный отсутствием указаний на то, когда именно прибудут к нему подкрепления.
— Прекрасно! — проговорил он, выслушав отрицательный ответ, словно другого не ожидал. — Прекрасно! — В очках Лукина недоставало одного стеклышка, и незащищенный, широко открытый глаз комиссара задумчиво смотрел на Уланова.
Тому очень понравился новый комбат, хотя он и не походил на Горбунова. Но в худощавой, сутулой фигуре старшего политрука, в правильной интеллигентной речи, в быстрых и нешироких движениях было нечто понятное, почти родственное Николаю. Даже автомат, висевший на плече Лукина, граната, прикрепленная к поясу, никого не могли обмануть, — их обладатель не казался воинственным или суровым. Его и теперь легко было представить в библиотечном зале, в лаборатории, за учительской кафедрой. И Уланов, отвечая на расспросы, испытывал особое удовольствие от непринужденности, с которой держался перед командиром.
— Я слышал — река размыла дамбу и вся долина Лопати оказалась под водой, — закончил он рассказ о своем возвращении. — Лукьяново, деревушка, — помните ее? — теперь на Венецию похожа, — даже пошутил Николай.
Комиссар как будто не слышал его последних слов; он вскочил, шагнул к двери и остановился.
— О Горбунове ничего не знаете? — спросил он.
— Ах да! — спохватился Уланов. — Я видел его...
— Ну, ну? — крикнул комиссар.
— Плохо с ним...
— Да, — сказал Лукин.
— Ранен старший лейтенант... Смертельно.
Комиссар машинально потянулся к очкам, чтобы протереть их. Не нащупав стеклышка, он отдернул пальцы.
— Забываю вот, — пробормотал он.
Уланов доложил все, что знал о Горбунове, потом сообщил о ранении командарма. Как ни сдерживался он, рассказывая печальные новости, голос его звучал так оживленно, что Лукин нахмурился.
— Ну что же, приступайте к своим обязанностям, — сухо сказал комиссар. — Вы ведь связной, кажется?
Уже стемнело, когда Лукин, сопровождаемый новым связным, заканчивал обход своей позиции. Она была невелика — всего лишь полтораста метров окопа полного профиля. Около пятидесяти человек, не считая нескольких раненых, которых не удалось эвакуировать, защищали эту полоску земли, омывавшуюся водой.
Противник мог подавить стрелков Лукина численностью, и старший политрук воспользовался передышкой, чтобы лучше закрепиться. Возведя новый бруствер, он как бы перевернул окоп с востока на запад. Пулеметы — два «максима» и один трофейный «гочкис» — он расставил в наивыгоднейших, по его мнению, местах. Людей комиссар разбил на три группы, и, так как офицеров у него не осталось, назначил своими помощниками сержантов. Он отдал также множество других приказов, касавшихся питания бойцов, связи, ухода за ранеными, наблюдения за противником. Не будучи профессиональным военным, он — кандидат исторических наук, штатский человек, книжник, как правильно угадал Уланов, — руководствовался лишь здравым смыслом. Но и после успешно отбитых контратак он все еще не понимал, как ему удалось продержаться. Временами он чувствовал себя почти самозванцем, присвоившим в силу жесточайшей необходимости чужие права. Однако этого никто, разумеется, не должен был подозревать. Весь день комиссара мучил голод, хотя карманы его шинели были набиты сухарями и сахаром. Странное, немного смешное желание поесть появлялось обычно у Лукина в часы наивысшего душевного напряжения.
Тишина продолжалась уже довольно долго. Стрельба на флангах также прекратилась, и стало слышно, как журчит вода, подбирающаяся к окопу, чавкают по лужам сапоги, падает комок земли с бруствера. Неопределенный, прерывистый шум доносился из немецкого расположения — там, видимо, готовились к новому нападению, Лукин медленно проходил мимо темных фигур, стоявших или сидевших у своих бойниц. Он слышал обрывки случайных речей, но голоса солдат смолкали при его приближении. Иной раз старший политрук заговаривал первым — ему отвечали односложно, как незнакомому. Так оно, впрочем, и было: Лукин мало знал своих бойцов, прибывших в большинстве с пополнением в самый канун боя, и они не знали его. Комиссар догадывался тем не менее, что люди чувствуют себя попавшими в западню. И он с неясным упреком подумал о Горбунове, словно тот намеренно покинул его здесь одного. Ибо слишком грозным было сознание ответственности, целиком теперь лежавшей на Лукине.
Остановившись у пролома в бруствере, развороченном снарядом, комиссар выглянул наружу. Над ровной, иссиня-черной гладью разлива поднялся большой багровый месяц. Его как бы поддерживали на весу тонкие ветки полузатонувших деревьев; в темной глубине воды колебалось его пылающее отражение.
— Красиво как! — прошептал за плечом комиссара Уланов.
Комиссар озабоченно смотрел на волну ленивого прибоя, шевелившуюся почти на уровне его глаз. Вода заметно прибывала и каждую минуту могла хлынуть через пролом.
— Настоящий Рерих... Помните, товарищ старший политрук? Есть у него такая картина, — проговорил Николай.
Лукин изумленно оглядел юношу. «Уж не шутит ли он надо мной?» — заподозрил старший политрук.
