Семен Бабаевский - Собрание сочинений в 5 томах. Том 5
— О чем он кричал? О холмах или о Барсукове?
— Что-то крикнул, а что именно — не знаю. За гулом моторов разве что услышишь?
Следователь попросил Новожилина подписать протокол допроса.
— К тому, что я сказал, следовало бы добавить. — Новожилин взял карандаш. — Как же это он, разнесчастный дедусь, решился кинуться на машину? Смешно даже подумать. По всему видно, тот дедусь был с придурью.
Иначе, совсем не так, как Новожилин, как холмогорцы, думал о случившемся несчастье близ холмов Василий Максимович Беглов. Он не считал своего брата ни ненормальным, ни выжившим из ума и не верил, что Евдоким якобы бросился на гусеницы только потому, что Барсукова не стало в Холмогорской. В этой трагической смерти он видел закономерный конец трудной и в общем-то бессмысленной жизни своего старшего брата. После похорон, придя с кладбища домой вместе с женой, Василий Максимович с грустью посмотрел на ее заплаканное лицо и сказал:
— Анюта, не надо плакать. Мне тоже жалко брата, да что поделаешь. Сам накликал на себя беду.
— Непонятно жил и так же непонятно умер, вот что, Вася, обидно.
— Ничего непонятного в его смерти нету, — ответил Василий Максимович. — Все произошло как по написанному. И ты не думай, погибель Евдокима свершилась не вчера, она, как я смыслю, зачалась давно, еще с его коньков, каковых он увел из колхозной конюшни и подался с ними в банду, и завершилась теперь, с коньками железными. Вот и получается: против чего пошел, в том и смерть свою нашел.
Не давала покоя мысль о том, что Евдоким погиб под гусеницами трактора, в единоборстве с теми самыми моторами, которые так любил его покойный отец и которые Василий Максимович полюбил еще в юности. Летел ли он в степь на своем проворном бегунке, направлял ли в борозду трактор, качался ли в лодке, вытаскивая вершу, а думал о смерти брата. Тот же его вопрос: «Куда идеть станица?» — после гибели Евдокима невольно обратился не только к будущему, а и к прошлому Холмогорской. Подумаешь да поразмыслишь: чего только она не повидала на своем веку! Помнит Холмогорская, как из семи артелек была создана одна и названа «Гигантом»; как через год из колхоза-гиганта снова были образованы мелкие артельки. Помнит Холмогорская и голодный тридцать второй, когда в хлеборобской станице не было не то что куска хлеба, а даже обыкновенной макухи, и когда сваренные в ведре початки кукурузы выдавали как лакомство одним только детям. Помнит Холмогорская и лето сорок второго, пушечные залпы на холмах, спаленные войной сады, разрушенные хаты…
Те юноши и девушки, те подростки и дети, кто сегодня жил в Холмогорской, разумеется, никогда не видели ни заросших бурьяном улиц, ни одичало стоявших, страшных своим видом пустых домов с мертвыми глазницами окон, ни первой артельной пахоты, когда на борозде от истощения падали быки и пахари. Только по рассказам старожилов они знали, что когда-то, давным-давно, в горах, недалеко от Холмогорской, гуляла банда, а по ночам полыхали, освещая половину неба, скирды пшеницы первых холмогорских артельщиков, и им не верилось, что когда-то такими же молодыми, как и они, в станице жили Васюта Нечипуренкова и Аким Бесхлебнов. Они нисколько не сомневались в том, что Холмогорская всегда имела и уличные фонари, которые всю ночь озаряли станичную площадь, и тротуары, и больницу с аптекой, и Дворец культуры с просторным кинозалом, и Дом быта, где есть парикмахерская с мужским и женским салонами, портняжная и сапожная мастерские, и в каждом доме, как что-то обыденное и привычное, телевизор.
Людская память, известно, с годами старится, ее краски тускнеют, точно бы они выгорают под солнцем, и многое забывается. И не удивительно: подрастающее поколение холмогорцев уверено, что в их родной станице испокон веков все было совершенно таким, каким оно есть сегодня. И прекрасная улица Ленина, с тротуарами, обсаженными тополями, всегда была покрыта асфальтом, и всегда в станице стояли четыре школы, из них одна музыкальная; и всегда были магазины, гараж, механическая мастерская, Беструдодневка с ее городскими домами, где были газ и водопровод, и за станицей — молочный завод, а в станице детский сад и детские ясли, — никто не мог себе даже представить, как же без всего этого можно жить! Были они уверены и в том, что и на полях, как и сегодня, всегда работали тракторы и комбайны, и были молочные, птицеводческие, зерновые комплексы, и по дорогам стадами двигались, поднимая пылюгу, грузовики, и куда ни глянь — электричество и моторы, моторы и электричество — как же без этого нынче прожить! И молодые, и немолодые холмогорцы настолько привыкли к тем переменам, которые произошли в Холмогорской, и были они так уверены в прочности и незыблемости своей жизни, что вскоре позабыли и о трагической гибели Евдокима Беглова и об уходе из «Холмов» Михаила Барсукова. Они считали: что бы ни случилось и был ли в Холмогорской Михаил Барсуков, или его уже не было, а жизнь в станице какой была, такой и останется, ибо нет такой силы, которая могла бы что-то в этой жизни нарушить или что-то изменить.
Поэтому и Василий Максимович Беглов мысленно говорил сам себе: что верно, то верно, идет, идет вперед Холмогорская, теперь уже без Михаила Барсукова, идет так же безостановочно, как она шла и при нем. И хотя пути-дорожки у нее нелегкие, всего довелось повидать и испытать, но зато они свои, до нее никем еще не протоптанные и никем до нее еще не изведанные. И куда ни посмотри, повсюду рядом с Холмогорской шагают, поторапливаются другие станицы, одни отстают от нее и завидуют ей, другие немного опережают ее и уже зовутся не станицами, а городами. Еще не так давно на Лабе стояла большая станица Лабинская, и все, на что ни взгляни, было у нее станичное. Теперь это уже не Лабинская, а Лабинск, средней руки городок, стоящий в удивительно живописном месте, и к чему ни обратись, все в нем городское. Когда-то на черноземной равнине расстилалась, утопая в яблоневых и абрикосовых садах, станица Курганенская, а теперь это уже город Курганск, и садов в нем стало намного больше, нежели их было в станице. На виду у белоснежных Кавказских отрогов, на берегу шумной речки Малый Зеленчук растянулась линейная станица Зеленчукская, всем своим видом уже похожая на затерявшийся в горах городок, та самая Зеленчукская, которая своими яркими уличными фонарями мешает знаменитому азимутальному телескопу, что недавно поднял в горах свои зеркальные очи, рассматривать далекие и близкие звезды. А кто из нас не знал старинную станицу Невинномысскую, что лежала на пути в Минеральные Воды? Теперь это Невинномысск, промышленный, быстрорастущий город химиков, вставший как раз на стыке Кубани и Большого Зеленчука. Оттого-то и нетрудно Василию Максимовичу Беглову наперед и с уверенностью сказать, какой именно в недалеком будущем станет его родная Холмогорская, как сложится ее судьба, потому что уже сегодня и слепому видно: скоро, скоро всех нас порадует еще один новорожденный городок — Холмогорск, что так удобно и привольно раскинул свои улицы вблизи древних холмов, на кубанском берегу.
Москва — Жаворонки.
1971–1976
