Александр Поповский - Повесть о несодеянном преступлении. Повесть о жизни и смерти. Профессор Студенцов
— Разумеется, — быстро соглашается он, — но то другая история, и ее интересно рассказывает Самсон Иванович… Не подумайте только, — умоляет он Елену Петровну, — что я сказал не то или преувеличил, увидите их, сами убедитесь.
Ему очень хотелось, чтобы Елена Петровна поверила ему, и он с юношеской горячностью долго еще возносил Ванина и его замечательную жену.
Тем временем Андрей Ильич вспомнил, что, рассказывая ему о своем дяде, Николай Николаевич чем–то его, Сорокина, озадачил. Вначале эти сомнения казались ему важными и он даже хотел поговорить с Суховым, но вскоре о них забыл. Сейчас Андрей Ильич припомнил, что именно тогда озадачило его, и спросил:
— Скажите, Николай Николаевич, почему у вашего дяди две фамилии — Андреев и Ванин? Вы говорили, что они друзья с детства с Яковом Гавриловичем, почему же Студентов оставил диссертацию без внимания?
— Так ли это важно, — возразила Елена Петровна, считавшая важным в тот момент не то, что занимало Андрея Ильича, а то, что обещал ей рассказать Сухов.
Николай Николаевич готов был рассказать Сорокину о неблаговидной роли Якова Гавриловича, как он обидел своего друга Ванина, но, вспомнив, что Андрей Ильич упрекнул его однажды в неделовом бунтарстве, когда он посоветовал ему опасаться директора, — решил сейчас уклониться от ответа.
— Ваш вопрос, Андрей Ильич, очень важен. Это особая история, длинная и грустная, мы о ней поговорим в другой раз. Вот и больничные корпуса, мы приехали.
На бугре показался высокий крепкий забор, опоясывающий больницу, и широко раскрытые, добротно сколоченные ворота. Машина, подпрыгивая по неровному булыжнику, обогнула фруктовый сад, проскользнула между стационаром и амбулаторией и остановилась у дома Ванина. Сухов вошел и вскоре вернулся с сообщением, что Самсон Иванович вчера уехал к жене и вернется только завтра.
— Поедем к ней, — предложил он, — кстати, познакомитесь с Анной Павловной. Не пожалеете, тут недалеко, семь километров по большаку.
Уловив одобрительный взгляд Елены Петровны, он сел за руль, на радостях свистнул, нажал кнопку сирены и, лавируя между деревьями, выехал коротким путем к воротам.
Осеннее солнце начинало пригревать, и там, где ложились его блеклые лучи, белой дымкой взвивалась утренняя прохлада и сверкали на зелени капли росы.
Дорога шла степью, заросшей бурьяном. Ветер пригибал макушки кустов, и они как бы кланялись мчащейся навстречу машине.
— Ты, может быть, пересядешь сюда, — предложил Андрей Ильич жене, — тут тебе будет лучше.
Сухов в это время что–то рассказывал ей, и чтобы не прерывать интересный разговор, она жестом поспешила отказаться.
Машина свернула с большака и стремительно подъехала к больнице. Николай Николаевич проскользнул во двор, нашел в известном ему месте ключ и раскрыл ворота.
— Вот мы и прибыли, — сказал он, лихо подъезжая к широкому крыльцу большого деревянного дома. — Пойду предупрежу их, они где–нибудь тут.
Он вернулся в сопровождении молодой женщины, одетой в длинное голубое платье с беленьким строченым воротничком. Она пригласила гостей в дом и тут же добавила, что Самсон Иванович с утра уехал к председателю районного исполкома и будет дома только к обеду. Если дело не терпит, Николай Николаевич свезет их туда. Дорога — хорошая, не больше пятнадцати километров.
Решили, что Андрей Ильич поедет, а Елена Петровна его здесь подождет.
Сухов вынул из багажника горшочек с цветком и, передавая его хозяйке, сказал:
— Редчайший зверек, исключительный, приеду, расскажу вам о нем чудеса.
Она ласково кивнула ему головой и почти шепотом произнесла:
— Спасибо.
Пока хозяйка разговаривала с Андреем Ильичом, Елена Петровна разглядела ее. Она была выше среднего роста, хорошо сложена, пышные каштановые волосы, причесанные на прямой пробор, мягко оттеняли несколько бледное, с чуть выдающимися скулами лицо. Голос у нее действительно был нежный, и слова она произносила четко и ясно. Спокойствие сквозило в ее движениях, таких же сдержанных и четких, как и речь; покоем веяло от ее лица, и больше всего его было в глазах — самом мирном царстве, куда когда–либо заглядывал человек.
Когда машина ушла и они остались одни, хозяйка протянула руку гостье и сказала:
— Будем с вами знакомы, меня зовут Анна Павловна, ваше имя я уже знаю. — Вспомнив о горшочке, который держала в руках, она с улыбкой добавила: — Николай Николаевич знает мою слабость и часто балует меня такими подарками. «Зверек» как будто в самом деле хорош, — любовно поглядывая на горшочек, проговорила она.
Хозяйка открыла дверь, пропустила Елену Петровну, и они маленьким коридорчиком прошли в большую комнату, сплошь уставленную и увешанную растениями. На столиках, полках и скамеечках заботливая рука самым причудливым образом разместила вазоны и корзинки с цветочными растениями. Их стебли и ветки свисали с потолка, лепились вдоль стен или вились вдоль окон.
— Это мой домашний сад, или зверинец, как его называет Николай Николаевич, — с нескрываемой гордостью произнесла Анна Павловна, устанавливая подарок Сухова рядом с вазоном, покрытым нежно–голубыми колокольчиками. — Больные, узнав, что я люблю цветы, просто извели меня. Всю амбулаторию и стационар заставили растениями. Мне как–то даже совестно, когда я подумаю, что они расстаются с любимыми цветами из–за меня.
Она виновато улыбнулась, и лицо ее густо покраснело.
— Вот эту горку сделал больной и ни за что не согласился взять у меня денег. Пришлось сделать его жене подарок.
Елена Петровна внимательно слушала ее и с еще большим интересом наблюдала за ней. Переставляла ли она с места на место горшочки, отодвигала ли корзинку, чтобы не мешать распустившемуся цветку, или просто глядела на своих питомцев, — во всем сквозили глубокая нежность и тепло.
— Я тоже люблю цветы, — сказала Елена Петровка, — не так, как вы, конечно. Мне и места для них не найти, и времени мало. Вы их любите по–особому, у вас с ними как будто общий язык.
Хозяйка с благодарностью взглянула на свою гостью и сразу же заговорила полушепотом:
— Мне с ними не скучно, они ведь умеют и говорить и даже капризничать. Они своенравны, как дети, одному дай одно, другому не то, а другое…
Она непринужденно обняла Елену Петровну, подвела ее к одному из своих зеленых питомцев и, указывая на него, сказала:
— Вот этот перистый цветок, лапчатый, неуклюжий и как будто суровый, — плакса. Самая настоящая плакса. Он слезами подсказывает мне непогоду: выступили на нем росинки — значит, будет дождь.
Она рассмеялась и ласково потрогала горшочек, в котором уместилось такое диковинное растение.
— А вот этот, поверьте, — живородящий…
Елена Петровна вспомнила рассказ Сухова о том, как Анна Павловна приказала завхозу открыть квартиру и вопреки запрету вселилась в нее; как она строго и даже грозно потребовала от Ванина, чтобы он не принимал ее больных, — и не поверила этому. Где уж этой милой скромнице воевать и «ставить людей на место».
— Так вот у этого живородящего цветка, — продолжает хозяйка домашнего зверинца, — без цветения и всего прочего появляются детеныши, как две капли воды похожие на него. Такой же водохлеб, как родитель. Вы, конечно, догадались, что зовут его «папирус». Своенравный, — тоном матери, распекающей озорника, произносит она, — чадолюбивый, вон у него сколько деток, а цвести не хочет. Чего ему не хватает, не знаю. Всего, кажется, ему давала, а он, упрямец, не уступает.
Она водит гостью от цветка к цветку, нежно улыбается своим баловням, упрямым и любимым, причиняющим ей столько хлопот.
«Она милая, очень милая, — думает Елена Петровна, — с ней действительно легко, забываются огорчения и заботы, но откуда эта трогательная привязанность к комнатным цветам?»
— Мы, женщины, — как бы угадав ее мысли, говорит Анна Павловна, — только тогда по–настоящему и счастливы, когда имеем возможность растить новую жизнь. У кого это — привязанность к ребенку, у кого к цветам…
Эти слова, как бы нечаянно оброненные, настораживают Елену Петровну. Ей кажется, что она расслышала в них тайное признание тоскующей души, и с интересом ждет продолжения. Анна Павловна не замечает ее вопросительного взгляда или делает вид, что не замечает, и заговаривает о другом:
— Вообразите, мой муж не одобряет меня. В растениях, говорит он, хороши либо их плоды, либо заключенные в них лекарственные вещества. Он часто спрашивает: к чему это мне, какая от этого польза? Я пытаюсь ему объяснить, но у меня ничего не выходит. Самсон Иванович советует мне разводить павловские лимоны, но подумайте, мой друг, они раз в году цветут, и то мимолетно.
В дверь несмело постучались, и вошел паренек лет восемнадцати, в белой рубахе, свежевыглаженных брюках, с повязкой красного креста на рукаве. Увидев незнакомого человека, он вопросительно взглянул на Анну Павловну, хотел уже повернуться и уйти, но она пошла ему навстречу, взяла за руку и отвела в сторону.
