Анатолий Знаменский - Иван-чай. Год первого спутника
— Это верно, — кивнул Павел. — Но… в горячую минуту? Ко мне, допустим, в квартиру лезут ночью. А я, значит, не имею права треснуть грабителя по башке?
— Вы его имеете право задержать, и только, — огорченно сказал лейтенант.
— Двумя пальчиками, что ли, задерживать?
— Нет, можно и за шиворот. Но зубы выбивать и в этом случае не рекомендуется.
Павел достал свой портсигар с тисненой крышкой, снова закурил.
— Что же теперь делать?
— Не знаю, — сказал лейтенант. Розовое мальчишеское лицо погасло от огорчения.
— Вы поймите, товарищ начальник! — волновался Павел. — У Меженного на этом кончится жизнь! Он уже отбывал в лагерях, только на ноги стал! Бригадиром его сделали, честный парень, золотые руки! Спасти его нужно — на всю жизнь! Погорячился, с кем не бывает!
— Но состав преступления налицо, товарищ Терновой! Вы можете это понять?
— Нет никакого преступления! Иного же выхода не было.
Начальник только пожал плечами. Сказал с досадой:
— Вот так всегда. Накуролесят, а милиция в ответе. А что милиции делать?
Павел сосал окурок, сосредоточенно думал. Все рушилось. Стоило уйти отсюда, ничего не добившись, и Костю будут судить, ясное дело, дадут срок. Веник станет торжествовать, плевать свысока на «плебеев». Под охраной закона!
— Вот еще какое дело, товарищ начальник, — вспомнил вдруг Павел главное. — У вас под следствием… ну, сидят, одним словом, Святкины — муж с женой. А она бывшая супруга Меженного, и он добивается, чтобы дочку ему отдали в случае чего. Понимаете? Если и Костю засудят, дочка по детдомам пойдет. Нужно разобраться в этой истории по-человечески!
— Анастасия Святкина — бывшая жена Меженного? — удивился лейтенант. — Никогда бы не подумал. И он девочку хочет взять?
— У прокурора был!
— Д-да, сложное дело. Сложное! — задумался лейтенант.
— Так помогите же, все в ваших руках!
— Если бы только в наших.
Молодой лейтенант погоревал с Павлом, потом крякнул и поднялся, подавая руку.
— К сожалению… все решит суд, и я посоветовал бы вам выступить там как свидетелю. Извините и постарайтесь понять нас.
На улице по-весеннему жарило солнце. Ранняя апрельская теплынь топила снег. В канавах булькала вода, оголтело чирикали и дрались на проталинах воробьи.
Павел бессильно опустился на желтые, пригретые солнцем ступени. Хмуро следил, как вешний ручей у мостика с урчанием проносил мимо щепки, солому и осколки грязного льда. Вода все прибывала, сверкала под солнцем, смывая зимнюю коросту земли. Но щепки все плыли, вертелись в водоворотах, в смешном стремлении преградить путь отворенной весною воде.
В кабинете начальника звенел телефон, жизнь шла своим чередом. Прогудел обеденный гудок на электростанции, ему откликнулась хриплая сирена ремзавода. Пора было уходить.
Павел старательно докурил третью папиросу, растер ее каблуком. На крыльцо вышел молодой лейтенант, застегивая на все пуговицы новую шинель. Праздничные, начищенные сапоги весело поскрипывали.
— Вы еще здесь? — удивился лейтенант. — А мне сейчас звонили из вашей конторы. Товарищ Домотканов звонил по тому же вопросу… Вы не знаете, у Меженного есть какие-нибудь родственники?
Павел вздохнул:
— Нету у него родных, из беспризорников он. А что?
— Мысль, понимаете, мне подали сейчас. Вот если бы поручительство нам. Кто бы мог за него поручиться?
— У него друзья есть, — сказал Павел.
— Друзья вообще — это ничего не говорит.
Павел вскочил.
— Ну, как же не говорит? Мы производством, бригадой за него ручаемся! — закричал он. — Весь коллектив! Уважают его, понимаете?
— Попробуйте, попробуйте! — весело сказал лейтенант. — Давайте поручительство с производства, и мы рискнем. Договорились?
Еще бы не договорились! Павел чуть ли не бегом бросился к конторе.
У проходной столкнулся с Ткачом.
Бывший бригадир специально задержался на порожке, показал ему бумажку из треста и многообещающе осклабился:
— Назад вертают! Заместо Меченого бригадиром приказано! Свыше, понял? Еще повоюем, Терновой!
Павлу захотелось ударить его по морде, да так, чтобы непременно выбить передние зубы. Но теперь он знал, что это противоречит закону, и только сплюнул с досады.
Пораздумав, Павел догадался все-таки зайти следом за Ткачом в кабинет Стокопытова.
Начальника не на шутку озадачила бумажка за подписью знакомого кадровика Королькова.
С одной стороны, вопрос был ясен до дна: Стокопытов сам уволил негодного бригадира, и дела в гараже пошли лучше. Но, с другой стороны, он обязан был выполнить распоряжение высшей инстанции. А Ткач стоял над душой, придирчиво следил за выражением его лица, чтобы в случае чего дать бой.
Павел понимал, что делать подсказки начальнику бестактно. Но поставить его в известность о результатах беседы с милицией посчитал возможным.
— Бригадира нам не нужно: Меженный скоро вернется, — сказал он.
Ткач покосился с нескрываемым презрением.
— А ты помолчи, Терновой! Дело тут не твое. Не то дождешься, посадят тебе головку, как торцовому ключу. Знаешь? Головка разработается, захватывает больше, чем ей положено, так ее посаживают по гайке.
Короткая перепалка подчиненных помогла Стокопытову собраться с силами. Максим Александрович твердо решил не отступать.
— Могу принять только рядовым слесарем, — сказал он. — Если не возражаете, прошу заявление по всей форме.
Ткач снова начал орать, но Павел не дослушал его, пошел искать Турмана, чтобы договориться насчет поручительства за Меженного.
Турман сказал, что он человек принципиальный и ни в коем случае не будет ходатайствовать за «всякую отрицаловку». Но стоило напомнить, что это мнение Домотканова, Турман тут же согласился, в порядке исключения, так сказать, поговорить с людьми.
В обед ремонтники на летучем митинге постановили взять бригадира Меженного на поруки. Павел велел срочно отпечатать копию протокола и послал Майку Подосенову с этим документом в милицию.
События в эти дни разворачивались будто по заказу Павла.
29
Через три дня, утром, Костя Меженный вернулся домой.
В комнатушке было холодно, неуютно. Численник на стене отстал от жизни — Костя вспомнил, что еще задолго до ареста не срывал листки. Неполитые цветы на подоконнике завяли, а на столе, тумбочке, этажерке ровным слоем лежала пыль. Вещи будто поседели за эти дни.
Костя затопил печь, подпалив дрова пачкой сорванных с календаря листочков. Слабый огонек спички охватил скомканную бумагу живым красным тюльпаном и будто перелистал заново — там было двенадцать черных, будничных дней и два красных воскресенья.
Пока на плите вскипал чайник, Костя успел побриться. Сменил рубашку и долго стоял у окна, щурясь на яркую, освещенную солнцем стену недавно выстроенного дома по ту сторону улицы. Дома в поселке росли быстро.
На плите зашумел, зазвенел крышкой чайник. Костя понес его за горячую дужку к столу и вдруг замер: на пыльной крышке стола светились буквы, рассеянно выведенные пальцем. Н а т а ш к а. Он не помнил, когда их написал.
«Рассеянный стал, как старец!..» — тоскливо и с неприязнью сказал он себе. Кинув газету на стол так, чтобы не трогать дорогого слова, принялся за чай.
В камере Святкиных не было, их отправили в район. Стоило заново затевать разговор о дочке у прокурора, в коллегии адвокатов, возможно, в райкоме партии.
Еще что? Попросить какую-нибудь соседку, чтобы прибрала. В комнате должно быть чисто: вдруг Наташку отдадут.
А еще что? Спасибо нужно сказать ребятам, Пашке Терновому и секретарю Домотканову — они, можно сказать, за волосы выволокли его с того света, как утопленника.
На всякий случай еще запомнить, что по зубам бить даже сволочей не следует. Нужно с ними сражаться работой, делом, всей жизнью, а не кулаками. Да, поменьше чертыхаться, побольше действовать — все же есть она, правда, в жизни!
Может, оттого и возникает такая ярость к паразитам, что они теперь на виду? Что противоестественны они в жизни и пора им выдыхать, как ископаемым первоящерам? Верно сказал Терновой.
У проходной мастерских встретил Павла.
— Спасибо! — сказал Костя вместо приветствия, пожимая руку. — Тебе и всем. Не забуду по гроб.
— Это ты Домотканову скажешь, — усмехнулся Павел. — Я бы ни черта не додумался! Да и начальник милиции добрый парень, а не сообразил.
— Домотканову? — глухо переспросил Костя, как бы не веря сказанному. — Неужели это он?
— Он, — подтвердил Павел и с укором глянул на криво посаженные карманы Костиной спецовки. — Ты вот что, бригадир Меженный… Ты спецовку завтра же смени, не удивляй народ! А то вон Прокофьев собирается за коммунистическое звание бороться и, гляди, тебя на соревнование вызовет!
