Сигизмунд Кржижановский - "Возвращение Мюнхгаузена". Повести, новеллы, воспоминания о Кржижановском

Таковы были рассказы Сигизмунда Доминиковича. Тут была история о гениальном музыканте[135], у которого пальцы сбежали... и стали вести самостоятельную жизнь, бродя по клавишам инструментов, и о том, как эхо, бросив горные просторы[135], явилось в город и сделалось известным критиком, и многое другое.

Его в те времена не печатали. Один редактор пришибеевского толка сказал ему:

- Поймите, ваша культура для нас оскорбительна!

Темперамента бойца у Сигизмунда Доминиковича не было. Он покидал поле сражения, не теряя уверенности, что он делает доброе дело, что его труды нужнее народу, нежели многое признанное, напечатанное и обсуждаемое, но "время еще не пришло".

"Бетховен, которого играют фальшиво, - все-таки Бетховен. Даже больше: тот Бетховен, которого совсем не играют, - тоже Бетховен".

"Здоровый пессимизм как-то веселее казенного хилого оптимизма".

"Бытие определяет сознание - это верно, но сознание с этим не хочет мириться".

Таковы были афоризмы, которыми приходилось утешаться непризнанному...

И в самом деле, если бы сознание мирилось с бытием, Прометей не похитил бы небожительского огня, а Дон Кихот не пошел бы в свои героические странствия.

Была у Кржижановского драматургия: комедии, драмы, либретто, все они были своеобразны, оригинальны, но все не в том ключе, "не в ту масть" и представляли собой загадку для тех "консулов, которым надлежит блюсти...". С "правыми попутчиками" было куда легче. Замятин или Пильняк открыто излагали свои взгляды и установки, иные критики с ними боролись, другие пытались их перевоспитывать...

То, что писал Кржижановский, нельзя было признать ни советским, ни антисоветским - ни в какой мере. Это было нечто внесоветское. Другого измерения. Не в ту масть.

Одна пьеса называлась "Тот, третий". Речь в ней шла о третьем любовнике Клеопатры (вспомним не законченные Пушкиным "Египетские ночи"). Помимо первых двух претендентов - воина и философа, - третий был молодой поэт, притом он оказался трусишкой и позорно сбежал от любовного ложа плотоядной царицы. Пьеса посвящена погоне оскорбленной Клеопатры за малодушным любовником, причем фарсовые сценические положения излагаются стилем древних папирусов, отсюда, конечно, вытекали замечательные театральные эффекты.

Времена Павла I, романтического самодура, не знавшего ни меры, ни удержу в своих прихотях и капризах. Некий поп отличался нравом суровым и непреклонным; ему противопоставлен некий поручик, сугубо лиричный и сентиментальный. В результате некой хитросплетенной интриги, Павел издает рескрипт краткий и выразительный: "Попа в поручики, поручика в попы!" Таким образом создается канва для музыкального содержания пьесы - мы имеем церковное служение на военный лад и военное обучение, парад и маневры в духовном ключе, по всем правилам церковных хоралов. Поручик такого раздвоения личности не вынес и стал пить вмертвую.

- Поручик, почему вы так много пьете? - спрашивает кто-то из персонажей.

Тот в ответ:

- Я слишком трезво отношусь к окружающей действительности!

В тридцатых годах на приемной комиссии Союза писателей[136] стоял вопрос о принятии С. Д. Кржижановского в члены Союза.

А. А. Фадеев вел собрание и пребывал, по его словам, в некотором недоумении.

- Что за явление? - спрашивает он. - Одна - большая - часть не то, что плохо говорят о человеке, но просто не знают его, не подозревают о его существовании. Откуда он, кто он такой, что сделал? Неизвестно. Зато другие - в меньшинстве - превозносят его, почитают европейским писателем, который может составить честь и славу советской литературы.

Таким и предстал Кржижановский на большом собрании писателей, и после развернутых представлений его поручителей - это были Михаил Левидов, Евгений Ланн и несколько других солидных товарищей, в том числе Николай Асеев, который лично с С. Д. знаком не был, но, прочитав несколько рассказов, высоко оценил его дарование, - в конечном счете Кржижановский был сочтен, как говорили в старину, "достойным войти" и причислен к лику советских писателей.

Таков был Сигизмунд Доминикович, драматург, рассказчик, эссеист, исследователь и помимо всего замечательный лектор, популяризатор, преподаватель... владевший в совершенстве вниманием любой аудитории... Он мог вести своих слушателей известными путями, проторенными дорогами, но при сопоставлении общепринятых, тривиальных истин привести к ошеломляюще неожиданным выводам. И обратно: сопоставляя несовместимые идеи и факты, оратор с какой-то лукаво-извиняющейся улыбкой констатировал давно известную, дважды дважную истину.

Делал он доклад о Шекспире и высказал при этом отнюдь не новую мысль насчет бессмертия гениев человечества, которое в том и заключается, что каждое новое человеческое поколение черпает из их творений новое содержание, как бы говоря своим предкам: "Вы его не так понимали, а вот мы поняли по-настоящему!"

В этом месте Сигизмунд Доминикович пожал плечами и развел руками:

- В сущности говоря, что такое вопросительный знак? Состарившийся восклицательный.

Аплодисменты зрительного зала.

При Камерном театре была театральная школа. Александр Яковлевич Таиров пригласил Кржижановского вести курс русской литературы. С одной стороны, он хотел как-нибудь материально обеспечить неустроенный талант, но в то же время твердо был убежден, что дает молодым ученикам исключительного преподавателя, который способен взволновать и увлечь слушателей своим предметом, своим отношением к искусству. Тут не было ошибки: каждая лекция Сигизмунда Доминиковича превращалась в праздник неожиданностей, научных открытий и счастливых находок... И в то же время преподаватель никак не укладывался в рамках школьного курса и отсюда вытекали досадные недоразумения.

Вот какой казус случился однажды в педагогической деятельности Кржижановского.

Не считаясь с лекционными нормами, он уделил однажды непомерно много времени древнерусской литературе со "Словом" и "Задонщиной" и "Перепиской Ивана Грозного", затем так же перегнул по XVIII веку, по Ломоносову, Державину да Фонвизину - одним словом, при первых проталинах ранней оттепели наш лектор ощутил озноб...

Какой ужас! У него осталось четыре часа на девятнадцатый век, на золотую эру большой русской литературы! На пушкинский период, на эпоху критического реализма, на Чехова, на молодого Горького.

Четыре часа!

"Есть отчего в отчаянье прийти!"

Передаю слово потерпевшему.

- Я долго думал, - говорил он, - соразмерял, сопоставлял и... Наконец мелькнул просвет в чаще... Я вспомнил знаменитую статью Чернышевского "Русский человек на рандеву", ту самую, из-за которой пошел раскол, которая обусловила окончательный разрыв между либералами и благодушными разночинцами! Понятие "рандеву" берется здесь как образ решительной встречи, последнего выбора в смысле определения общественного сознания у русского интеллигента! Думал я, думал, и вдруг мне ударил в мысль другой образ эпохи, столь же четко определяющий линию развития общественных отношений! "Русский человек на поединке"! Ключ был найден! Разве не под знаком дуэли шла вся русская литература золотого века? Был ли хоть один писатель, не коснувшийся этой роковой темы? О Пушкине и Лермонтове говорить не приходится. У Гоголя шутейный кулачный бой отца с сыном завершается их трагедийной встречей!

У Тургенева - основная тема во многих рассказах и... романе "Отцы и дети". У Толстого и Достоевского поединок проходит эпизодом в "Войне и мире" и "Бесах"...

Наконец, у ближайших современников - у Чехова и Куприна - эта тема отражена и варьируется многократно.

Даже у молодого Горького, которому тема дворянской дуэли абсолютно чужда, все-таки под знаком поединка идут такие рассказы, как "Мальва" и "Челкаш".

При этом нужно отдать справедливость, каждый автор вкладывает свое содержание в этот образ встречи противников у барьера, на восьми шагах один от другого... Дуэль - это варварский пережиток, нелепый способ разрешения принципиальных вопросов лотерейным путем! Такова дуэль Онегина и Ленского, такова же дуэль Базарова и Кирсанова, представляющая тонкую и злую пародию на онегинский поединок!

Но дуэль Печорина и Грушницкого - это встреча, которую нельзя назвать иначе как "Божий суд". Печорин отвергает все шансы, идет упорно навстречу собственной смерти и... наносит смертельный удар Грушницкому, а в его лице пошлости, коварству, обману и лицемерию...

Таким образом, в двух двухчасовых лекциях Кржижановский отразил тему дуэли в развитии большой русской литературы. Тема бытовала в истории общественного сознания, отношение к ней менялось: не прошло и пятнадцати лет после дуэли Пушкина, как Герцен с презрением и негодованием отверг вызов Гервега в аналогичных обстоятельствах - он взывал к общественному суду, но считал недостойным для себя, семьянина и общественного деятеля, нужного своим детям и своему народу, подставлять грудь под пулю обманщика и лицемера, пригретого им в своем дому!