Том 2. Черное море. Дым отечества - Константин Георгиевич Паустовский
– Бросьте, – сказал Кондрашов. – У меня лапа грязнее вашей. Письмо я вам привез. Чудом оно ко мне попало. Вот!
Он начал рыться в полевой сумке.
– Что же случилось? – снова спросила Татьяна Андреевна.
– Да как вам сказать, – неохотно, все еще роясь в сумке, пробормотал Кондрашов. – Ага, вот оно! – Он протянул Татьяне Андреевне измятый конверт и сказал как бы невзначай: – Ленинград обстреливают. Из дальнобойных.
– А вы откуда вылетели?
– Да все оттуда же, из Ленинграда. Письмо из Одессы, – добавил он, явно не желая разговаривать о Ленинграде. – Как оно попало к нам на аэродром – черт его знает! Какая-то добрая душа для вас постаралась.
Татьяна Андреевна взяла письмо, поблагодарила и пошла не в блиндаж, а в маленькую дощатую дачу, где она жила вместе с Зиной в первые дни до обстрела. По узкой лестнице она поднялась наверх, на веранду. Там стоял полотняный продырявленный шезлонг и котелок с высохшей вареной картошкой.
Татьяна Андреевна села в кресло, разорвала конверт, вынула письмо. Оно было из Одессы, от Пахомова. Она потрогала пальцами бумагу, – ей не верилось, что этот маленький листок был недавно на другом краю страны.
Татьяна Андреевна начала читать, но тотчас отвернулась и долго сидела не двигаясь. Она думала о Пахомове, его застенчивой ласковости, простоте. Вспомнила почему-то, как встретила его на мосту через Волхов в Новгороде. Пахомов шел в осеннем пальто с поднятым воротником и показался ей одним из тех нищих и веселых художников, что свистят, как щеглы, в своих мастерских. Что с ним сейчас? Здоров ли он? Жив ли? Увидит ли она его когда-нибудь? Когда? И где?
Она никак не могла дочитать письмо до конца, говорила себе: «Ну погоди же. Успокойся. Ну зачем это! Как глупо!»
Кто-то вошел на веранду, сказал: «А-а, вы здесь!»
Она подняла заплаканное лицо. У перил стоял Луговой, смотрел в бинокль на дымы на горизонте.
– Слушайте, – сказал Луговой, не отрываясь от бинокля. – Перейдите немедленно с Зиной в новый блиндаж. В лесу за дюной. Знаете? Там будет спокойнее. И перестаньте плакать. Нехорошо, если вас увидят заплаканной.
– Я понимаю, – ответила Татьяна Андреевна, вытерла глаза, встала и пошла к двери.
На пороге она оглянулась. Дымы росли. Их относило ветром к югу. Над морем лежала неестественная тишина. Она была страшнее самого жестокого боя. Внизу жужжал телефон, и приглушенный голос быстро повторял:
– Шексна! – Я – Ладога, Шексна! Я – Ладога! Передать командиру батареи. Десять вымпелов на вест от оконечности косы. Расстояние – три мили.
Татьяна Андреевна спустилась в садик около дачи, вспомнила, что не дочитала письмо, опять вынула его из конверта. Пахомов писал, что Вермель поехал в Новгород спасать ценности и вывезти оттуда, в случае опасности, Варвару Гавриловну и Машу. Еще он писал, что Мария Францевна ждет Татьяну Андреевну в Ленинграде, в Лесном.
Прогрохотали четыре удара, потом еще четыре, и, шурша, пронеслись снаряды. Это открыла огонь по немецким кораблям наша батарея.
Татьяна Андреевна пошла за Зиной в старый блиндаж. Зина укладывала сумку с перевязочными материалами.
– Где ты прячешься? – закричала она. – Бери скорей свою сумку. Начинается переплет! Как бы десант не высадили!
Татьяна Андреевна передала Зине приказ перейти в новый блиндаж. Они быстро прошли к этому блиндажу. Он был выкопан в крутом откосе лесного оврага и больше походил на пещеру.
Когда они подходили к оврагу, вдали так загрохотало, будто над морем трясли железные листы. Зина зажмурилась, нагнула голову и полезла в блиндаж. Татьяна Андреевна спустилась следом за ней и чуть не упала – так ее толкнуло в спину воздухом. Что-то ослепительно и зло лопнуло в лесу за оврагом.
– А будь ты проклято, – пробормотала Зина. – Ты понимаешь, что происходит? – прокричала она Татьяне Андреевне.
Снаружи грохотало, выло. Казалось, что блиндаж оседает и вот-вот обрушится. Татьяна Андреевна кивнула головой. Она понимала, что сейчас их обстреливают и с суши, и с моря. Потом в блиндаже стало темно. Кто-то загородил выход.
– Это вы, Ткаченко? – крикнула Зина.
– Я, – ответил запыхавшийся голос. – Здесь будет перевязочный пункт?
– Здесь. Что там слышно?
– Да что, – ответил Ткаченко. – Землю выворачивают вверх подкладкой. Прямо осатанели фрицы. Хотят взять на мушку.
– А вы не боитесь? – спросила Татьяна Андреевна.
– Бойся не бойся – снаряда не остановишь. Был страх, да весь вышел.
Но Татьяне Андреевне было страшно. Только усилием воли она заставила себя верить, что все это ей не мерещится, а происходит на самом деле. Она почти оглохла от взрывов, но эта глухота еще усиливала чувство нереальности того, что творится вокруг. Реальными были только самые близкие вещи – шрам на ладони, оставшийся с детства, песок, набившийся в туфли, всегда растрепанные волосы Зины, тонкий голос Ткаченко и наполовину высохший желтый цветок на высоком стебле. Он рос у верхней балки, подпиравшей вход в блиндаж, и после каждого взрыва долго покачивался.
Все, что находилось за порогом блиндажа, казалось совершенно невозможным – свист, треск сосен. Но нелепее всего была мысль, что вот сейчас она, Татьяна, еще жива, а через минуту может быть мертвой. Она стала считать до двадцати. За это время ничего не случилось. Тогда она начала считать до тридцати.
Снаружи закричали. Ткаченко выскочил. Татьяна Андреевна и Зина выбежали вслед за ним и увидели, как по дну оврага двое краснофлотцев тащат раненого. Татьяна Андреевна подбежала, чтобы помочь им, и вскрикнула, – это был Саша Нидер. Его разорванная желтая майка была покрыта бурыми пятнами. Сашу внесли в блиндаж.
– Врача нет, – сказал один из краснофлотцев. – Он на переднем крае. Придется уж вам, сестрицы…
Краснофлотцы ушли.
Саша морщился, шевелил губами, очень быстро дышал. Он был ранен в грудь осколком. Пока Зина и Татьяна Андреевна перевязывали его, он не сказал ни слова. Татьяна Андреевна еще не видела таких ран – месива из костей, мяса и сгустков крови.
Ткаченко покачал головой. Татьяна Андреевна и сама понимала, что Саша не выживет. Она старалась не смотреть на Сашу. Он застонал.
Татьяна Андреевна обернулась. Саша смотрел прищурившись, тускло, равнодушно. Потом сказал, заикаясь: «Не давать же, в самом деле, занавес». Татьяне Андреевне показалось, что это говорит не человек, а автомат, – так глухо, без всякого выражения были сказаны эти слова.
Сознание, что, если бы она и Зина знали, как помочь, они бы могли спасти Сашу, что минуты идут быстро и Сашина жизнь оборвется вот сейчас, было таким невыносимым, что Татьяна Андреевна даже перестала слышать грохот разрывов. Ничего не видя, она
