Виктор Конецкий - Том 6 Третий лишний
В ЛЕДОВОМ ДРЕЙФЕ,
На земном шаре нет магистрали, схожей по трудности с Северным морским путем.
М. М. СомовПЕСЦЫВ четыре часа ночи прибыл лоцман — старый мой знакомый, — бог знает, сколько раз мы с ним в Арктике встречались. Бодренько подбежал буксир «Капитан Берингов» — опять старый знакомый. И совсем не постаревший. Поехали от причала на рейд. К пяти часам стали на якорь.
Заснул, размышляя о том, как же мне все-таки быть с ботинками, плащом и пилоткой? Клоунское какое-то положение. И под эти размышления придумал клоунскую репризу для цирка, — не отпускает он меня.
Рыжий коверный ходит по арене с пакетом рафинада и пучком шампурных палочек с кусочками шашлыка. Когда какой-нибудь артист срывает особо бурные аплодисменты, Рыжий подходит к нему и незаметным жестом, каким обычно дрессировщики подкармливают животных, сует в рот артисту кусочек сахара или со страхом и отскоками дает ему скусить с шампура мясо — как делают укротители со зверскими хищниками.
Наконец заснул и оказался на ледоколе, которым командую. Две машины. Надо развернуть ледокол в узкость. Я работаю машинами враздрай на полных ходах. Все идет нормально… Проснулся. Вижу в иллюминатор: близко становится на якорь «Харитон Лаптев», отрабатывая задним.
Очевидно, звук его машин и винтов родил в усталых мозгах почти полную сонную аналогию.
Поднялся на мостик. Штиль. Быстро несет мимо льдины, чистые, белые. На них возлежат в позах древних римлян черные нерпы. Залюбовался их черными отражениями в дистилляте голубых вод.
Но вдруг возник в эфире шум и гам: «Внимание всем! Дети на льдине! Уносит в пролив!»
И швартовый катер помчался на спасение, лавируя среди белых льдин и черных отражений по дистилляту голубизны и покоя.
Заигрались детишки. Опять Игра и ее роль в жизни.
«20.30. Закончили сварочные работы. Согласно указанию Штаба ожидаем л/к „Владивосток“ для движения на запад. Плавающий на течениях лед, отдельные льдины размером сто на пятьдесят метров. Машина в постоянной готовности».
Очень поздно мы выходим на запад. Каждый час ожидания мучителен.
«23.09. 09.50. Получили указание „Владивостока“ следовать самостоятельно ему навстречу. 12.00. Следуем переменными ходами и курсами во льдах сплоченностью 6–7 баллов по указанию дублера капитана».
Хладнокровный штаб холодного Певека оказал напоследок подозрительную любезность: прилетел вертолет и пометался над заливом, своими курсами показывая нам разводья, по которым надо было выходить.
Честно говоря, я так и не научился засекать в уме проекцию движения летательного аппарата на морскую поверхность. Попробуйте хорошим летним деньком понаблюдать за метаниями стрекозы над лужей, а потом, когда стрекоза улетит, попробуйте повторить ее метания, но сделайте это в уме и спроектируйте на нужную поверхность, а потом еще проведите по этой проекции кораблик.
Мы в балласте, то есть пустые. Нос задрался. Удары льда принимаем не только форштевнем, но и носовой частью днища. Чтобы немного заглубить пароход, приняли в третий трюм забортной водички. Есть серьезные опасения, что паел (трюмный пол-настил из досок) может всплыть, хотя поверх досок наколотили тяжелые крепления.
Солнце. Ясно. Морозец. Красотища.
Прощай, Певек. Вряд ли я когда-нибудь еще раз буду стоять в стоголовой очереди за бледным брандахлыстом-пивом на твоих грязных берегах и неделями ожидать очереди на рейде. Хорошего понемножку.
Тысячами летят на юг утки. Дрянной знак. Значит, на севере уже вовсе нет разводий, если они так панически драпают.
«12.32. Легли на курс к месту формирования каравана. Встретили гидрографическое судно „Створ“. Застопорили машины, легли в дрейф. „Створ“ кормой подошел к нашему левому борту, приняли с него гидрографическое снабжение…»
Говорят, пьяницам всегда везет — значит, я законченный уже пьяница, и море мне теперь по колено!
«Гидрографическое снабжение» — это пакет с моими шмотками: плащ, ботинки, пилотка!
«Створ» подходил осторожно, тяжело ему было во льду. С крыла ухмылялись рожи судоводителей, полностью, конечно, информированных о нашем конфузе. В обмен на «гидрографическое имущество» полетели ботинки коллеги сорок пятого размера.
Последние приветственные отмахи рук.
Ложимся на курс. И только тогда я вспоминаю, что прошлый раз у меня единственное было хорошее мгновение, когда я добился справедливой очередности постановки к причалу «Державино», сидел потом в ожидании рейдового катера над синей, безо льдов бухтой, противоположный берег которой представлялся замороженным тюленем, и с гидрографического суденышка «Створ» гремел Высоцкий: Я не верю судьбе, я не верю судьбе! А себе — еще меньше!
Вот и не верь судьбе! Мне-то «Створ» шмотки с Колымы приволок нынче — фантастическая какая-то удача: в последний миг — на выходе уже из Певека! — успеть с ним встретиться на контркурсах и еще иметь возможность (своя рука владыка — я судно вел) застопорить машины и обменяться «гидрографическим имуществом»…
«14.00. Вышли в назначенную точку у сплошного поля двухлетнего льда, легли в дрейф на видимости мыса Шелагского. 15.30. Сплошной черный туман, температура — 11°. 15.45. Подошел л/к „Владивосток“. Строимся в ордер: ледокол, т/х „Толя Шухов“, т/х „Леонид Леонидов“, „Колымалес“. Приказ держать дистанции 2 кабельтова. Связь на первом канале „Акации“».
Черный туман при полном солнце где-то над ним — отвратительнее уже ничего не придумаешь. И это у кромки девятибалльного льда. И надо строиться в караван, а я потерял ориентировку: кто на экране радара «Шухов»? Кто «Леонидов»? Кто «Владивосток»? На лбу-то у радиолокационных отметок надписей нет. Ну, ледокол угадать можно — он полным ходом подходит со стороны Певека, его отметка имеет кометный хвост на экране, а как с остальными быть?
И ни одного огня в черном тумане, и ни одной черной полыньи.
Да, не сразу поймешь, как это замечательно — черная полынья и огни над ней, даже если их всего три…
Когда начали задергиваться занавеси тумана, я старательно отмечал в уме положение других судов, лежащих в дрейфе у кромки, и их возможные курсы выхода в точку формирования каравана, но вот туман задернулся, все загудели, все задвигались, все спуталось и — потеря ориентировки! Отвратительное состояние. Пожалуй, я почувствовал беспомощность. Спасло то, что до сдачи вахты В. В. оставалось пять минут.
Я доложил, что ничего не понимаю вокруг.
Он сделал обычный добродушно-коротко-скорбный вздох и сказал:
— В двадцать один час по ТВ первенство мира по танцам на льду, Виктор Викторович. Идите отдохните пока.
Но я не мог уйти с мостика, потому что каша, в которую я завел пароход, казалась мне опасной. И не хотелось дезертировать.
Уже через минуту В. В. повел «Колымалес» так, чтобы выйти на корму «Леонидова», используя радар и те следы на воде и в мелком льду, которые остаются от работы судовых винтов. Ну, кроме этого он использовал еще одну штуку — опыт и уверенность. И через минуту дал средний вперед, ибо терпеть не может малый.
— Чего вы тут торчите? — поинтересовался В. В., когда я не сразу покинул рубку. — Боитесь, я у вас прошедший путь отниму? Если уж вас здесь пилотка и ботинки нашли, то, как сказал бы Фома Фомичев, значить, все в аккурате, и торчать вам больше на мосту, значить, нечего.
И я пошел вниз смотреть танцы на льду.
Пожалуй, спроси про главное качество партнера для длительной совместной работы, и я назову скорость, степень сообразительности. Она у партнера должна быть выше моей. Если же партнер соображает, осознает окружающую действительность, ситуацию медлительнее меня, он начинает служить яростным раздражителем.
А тот, кто по сообразительности меня превосходит, служит увлекающе-завлекающим фактором. Даже его брань по моему адресу не бесит, а заводит — и опять же яростно заводит — на дело.
Вероятно, отсюда проскакивает раздражительность к детям и некоторым старикам: они и соображают, и оценивают ситуацию, и поступают замедленнее привычного стереотипа.
Критерий сообразительности равен сумме: опыт + память + логические способности, умноженной на коэффициент врожденной нахальности.
Как-то Жак Ив Кусто завел «Калипсо» в ледяную ловушку возле Антарктиды, и ситуация сложилась вовсе хреновая. Он записал в дневник: «Будь я моложе, это привело бы меня в отчаяние… („это“ — зреющий на борту бунт, ибо люди хотят бежать из западни, а капитан маниакально хочет ЗАВЕРШЕНИЯ намеченного дела. — В. К.) Но сейчас я свободен от иллюзий и твердо знаю, что завершение дела зависит от воли командира, что бы ни происходило вокруг. Отвага в тяжелую минуту — вещь столь же редкая, как дружба. Или любовь».
Это он о соплавателях. С которыми тысячи раз штормовал и ходил под воду… И он не только так думает, но пишет в дневник и спокойно дневник печатает! И те, кого он упрекает в редкости отваги, кто хотел рвануть когти из льдов и айсбергов пролива Дрейка, ему это прощают, ибо знают: капитан ПРАВ. Увы, да, отвага в тяжелую минуту битвы со стихией — вещь столь же редкая, как дружба. Или любовь.