Эльмар Грин - Другой путь. Часть вторая. В стране Ивана

Мне постелили на полу, прикрыв груду свежей соломы плотным куском ткани и простыней. Поверх простыни положили подушку и одеяло. Я разделся и лег, пытаясь вспомнить, зачем я здесь и кто я. Из далекого прошлого мне вспомнился почему-то Иван Петрович, который что-то когда-то мне советовал, но что советовал — бог его знает. И еще я вспомнил, что до конца моего отпуска осталось только семь дней и что за эти семь дней мне до Ленинграда не дойти, если даже припуститься бегом и бежать, не останавливаясь и не падая, все семь дней и семь ночей. Но как бежать семь дней без еды?

Только Юсси Мурто сумел бы, может быть, оказать мне какую-то помощь, будь он здесь. Но не было его здесь. У себя в далекой Суоми продолжал он пребывать, ничего не ведая о делах соседей.

И, стоя там в глубоком раздумье на холодных гранитах севера, он угрюмо смотрел на Ивана, словно готовясь опять затеять с ним сердитый разговор. А Иван терпеливо ждал. Где-то тут он обретался, заполняя собой полмира и уходя головой в синеву неба, а ногами — в свои леса и степи, полные хлеба. Но что мог сказать Ивану Юсси Мурто? Он стоял, молчал и думал, окидывая взглядом его необозримые хлеба и сады. Не о чем тут было говорить. И, сломленный усталостью, я заснул, так и не дождавшись от него ни слова.

56

Утром старшая хозяйка дала мне полотенце и указала на дворе рукомойник. Бриться в этот день мне было необязательно. Когда я вернул хозяйке полотенце, она пригласила меня к столу. Я попробовал отказаться, говоря, что еще успею позавтракать где-то там, куда мне надо скорей идти, и что спасибо ей за внимание и заботу. Я бы мог еще к этому добавить, что не имею права садиться за ее стол, потому что ее дети и муж погибли по моей вине. Но сказать об этом у меня не повернулся язык — очень уж вкусно пахло от стола. А она сказала:

— Ничего, ничего. Сидайте, пожалуйста, поснидайте на дорожку, а там видно буде.

Пришлось подчиниться. И, выполняя ее требование, я съел почти все, что было на столе, начиная с куска жареной свинины с яйцом и кончая стаканом чая с вишневым вареньем. А вместо хлеба на этот раз передо мной стояла тарелка с кусками теплой белой лепешки, которую хозяйка назвала перепечкой. От нее, конечно, тоже очень мало осталось. Когда я встал из-за стола, выразив хозяйке еще раз свою благодарность и пожелав благополучия в жизни, она ответила мне по-украински словами, которые, как я понял, означали следующее:

— И вам того же. Все мы несли свой крест — каждый народ. Досталось и вам и нам. Кого винить? Их никогда не оказывается налицо — виновников, когда наступает время судить. Желаю вам счастливо доехать до вашей Финляндии.

После этих ее слов я понял, что она все время очень хорошо знала, какую долю усилий приложил я в доставлении ей горя. Но тем не менее в словах ее, обращенных ко мне, сохранилась та же сердечность, что и накануне. Она даже протянула мне руку на прощанье и взглянула мне прямо в глаза своими добрыми голубыми глазами, глубоко упрятанными в морщины, наложенные многократным горем, взглянула пытливо, словно проверяя, заслуживаю ли я такого отпущения грехов.

Но за калиткой на улице меня ожидало нечто совсем другое. Там возле мотоцикла и двух прислоненных к плетню велосипедов толпились пятеро крупных парней. Едва я шагнул за калитку, как они обступили меня полукругом. Не поднимая головы, я попробовал обойти их, но крайний заступил мне дорогу и сказал:

— Доброе утро. Как отдохнули?

Я поднял голову и узнал черноволосого представителя местной власти. Он протянул мне мой паспорт, и я спрятал его в бумажник, ответив попутно:

— Очень хорошо. Спасибо.

Заодно я окинул взглядом остальных парней. С другого края полукруга стоял мой хозяин, чуть посмеиваясь, как и накануне, одними глазами. А прямо передо мной стояли три незнакомых мне темно-русых парня, тоже близких по возрасту к сорока, как и мой хозяин и как представитель местной власти. Нельзя сказать, чтобы все они лицом походили на моего хозяина. Но, как говаривала Улла Линдблум: «У мужчины вся красота в росте». А из них самый низкорослый был выше меня на полголовы. Хозяин сказал мне, кивая на них:

— Вот, пожалуйста, разыскал для вас. Они тоже воевали с вами и стреляли в вас. Двое с Карельского фронта, один с Ленинградского. Я мог бы еще кое-кого разыскать — село у нас большое, — да, думаю, хватит пока.

И тогда я понял, зачем они тут собрались. Но уже было поздно. Конечно, я мог еще отпрыгнуть назад, чтобы вырваться из этого полукольца. Но за мной была открытая калитка, а за калиткой чужой двор, где я оказался бы в ловушке. Так вот наказывает судьба тех, кто, попадая сюда, верит сказкам, будто это не Россия и что парням из этой дали не было нужды защищать русскую границу на севере.

Будь передо мной только один из них, я бы еще попробовал схватиться с ним, применяя тот прием, который мне когда-то, в далекой юности, показал Юсси Мурто. Но тут их было несколько, и потому я заранее мог считать, что песенка моя спета. Ну что ж. Днем раньше, днем позже — не все ли равно? Я еще раз окинул их взглядом, пытаясь угадать, кто из них взмахнет кулаком первый. Первым двинулся ко мне самый низкорослый и самый широкий. Не взмахивая рукой, он просто ткнул ее ладонью вперед и произнес низким голосом:

— Петренко!

Я перехватил эту ладонь своей ладонью и сказал:

— Турханен.

Ладонь была широкая и жесткая, но я выдержал ее зажим и даже сам сдавил ее, сколько мог, в ответ. Потом ко мне протянулись по очереди откуда-то сверху еще две ладони и два басистых голоса произнесли один за другим: «Савчук», «Романюк». А после этого опять заговорил первый. Он спросил:

— Вы надолго у нас останетесь?

Я не знал, что на это ответить, и только пожал плечами. А он пояснил:

— Я к тому, что если не торопитесь, то, может, встретимся вечерком и побеседуем?

Я опять не знал, что ответить, а второй из них добавил:

— Посидимо за горилкой, повспоминаемо, як вы нас дубасили и як мы вас.

И третий тоже присоединил к ним свой голос, похожий на гуденье колокола, и свое предложение:

— Посидим, поговорим, а заодно подумаем, как добиться, чтобы больше никогда друг друга не дубасить.

Я все еще не мог придумать, что им сказать. У меня была моя последняя задача в жизни, которую я обязан был выполнить. Мог ли я от нее отклониться? Видя мое колебание, первый парень сказал:

— Все дело в том, чтобы вы остались в нашем селе хотя бы на сегодня, и тогда мы встретимся.

Я сказал:

— Не знаю… Я все-таки уйду, наверно, сегодня из вашего села.

— Уйдете или уедете?

— Уйду…

— А куда уйдете?

— Туда.

Я махнул рукой на север. И они все почему-то дружно рассмеялись. А низкорослый, который был на полголовы выше меня, переспросил:

— Вы точно — туда? По улице Шевченко? И никуда больше?

— Да…

— Ну, так мы с вами встретимся сегодня вечером и даже прощаться не будем. Верно, хлопцы?

— Ага!

— А сейчас мы все — по своим бригадам, в степь!

И они все трое укатили в разных направлениях на двух велосипедах и мотоцикле. Со мной остались мой хозяин и представитель местной власти. Я протянул им по очереди руку и сказал «спасибо». Хозяин пожал мне руку, но повторил сказанное теми парнями:

— Мы тоже с вами не прощаемся.

Я спросил:

— Почему?

— Потому что вы сегодня остаетесь в нашем селе, и мы еще увидимся.

— Почему остаюсь? Я не остаюсь.

— Но ведь вы в этом направлении пойдете — на север?

— Да…

Вечером увидимся. Счастливой вам прогулки!

И оба они рассмеялись, помахав мне на прощанье руками от калитки. А я двинулся на север. Что мне еще оставалось делать? Другого пути у меня не было. Оставалось только идти и идти, пока двигались мои ноги.

А двигались они медленно на первых порах. Накануне им пришлось пройти слишком много, и за ночь они, оказывается, не успели отдохнуть. Теперь поджилки ныли, и каждый шаг отдавался болью в мускулах и суставах. Зная, что хозяин и представитель местной власти смотрят мне вслед, я сделал вид, что нарочно иду медленно, желая обстоятельнее рассмотреть их село.

Шел я по краю улицы, потому что по ее середине то и дело проезжали автомобили и мотоциклы, пробегали лошади с повозками разного размера, с грузом и без груза, проскакивали велосипедисты. Это была широкая и людная улица (может быть, продолжение той дороги, что шла накануне справа от меня), и пыль на ней не успевала оседать.

Я смотрел направо и налево и видел повсюду небольшие домики позади низеньких заборов, сплетенных из прутьев. Крыты они были разными материалами, и оконные рамы были у них разного цвета, но стены одинаково белели, просвечивая сквозь зелень цветников и садовых деревьев. Я уже знал, что полы в этих домиках были сделаны из утрамбованной глины, но знал также, что ставилось в этих домиках на стол к обеду.