Зубр - Даниил Александрович Гранин
Основное средство борьбы со старостью – омоложение организма. Это значит брать молодежь, иметь учеников, давать молодым задания. Стареющая академия, старики во главе институтов, стареющее Политбюро и правительство…»
Все, что говорилось применительно к Физтеху, опасно разлеталось далеко во все стороны. В президиуме морщились, потом принужденно похлопали, галерка же бурно аплодировала. Безобидное приветствие неожиданно предстало картиной глобальной. Слушатели обрели способ увидеть свой институт по-новому. Как бы метод определения старения. Шутливость методики не мешала ее дальнодействию.
Взгляд на институт был своеобразный, с той точки, откуда никто не смотрел. Смещение небольшое, но картина стала иной. Капица заглянул сбоку, портрет оказался объемным. Никто этого не ожидал…
Второй пример. 1961 год. Академия наук отмечала 250-летие со дня рождения М. Ломоносова. Сколько круглых дат уже отмечала Россия в память своего корифея! На эту тему все было говорено и переговорено. И кем! Радищев и Пушкин, Чернышевский и Герцен, Вавилов и Ферсман. Горы книг, исследований, диссертаций о жизни и творчестве Ломоносова. Вряд ли можно было что-то новое сообщить о том, чья биография поколение за поколением изучается в школах. Образ Ломоносова давно устоялся. Тем не менее Капица согласился выступить с речью на сессии.
Он не работал в архивах, не просматривал труды историков, ему это не требовалось, ему было достаточно самых что ни есть общеизвестных фактов, все дело в том, как повернуть их, как их увидеть.
Основным своим призванием Ломоносов считал научные работы по физике и химии. Он ощущал себя прежде всего естествоиспытателем, подчеркивает Капица. То, что Ломоносов сделал, говорит о его гениальных способностях. «Действительно, он определил коэффициент расширения газов, показал, что на Венере должна быть атмосфера, выдвинул гипотезу о природе электрического заряда в облаках и, наконец, открыл и экспериментально доказал основной закон сохранения материи». Он должен был стать крупнейшим мировым ученым. Должен был, а не стал. Его открытия могли заметно подтолкнуть развитие познания. Могли, а не подтолкнули. Да, гений, да, опередил, но сделанное им не оказало никакого влияния на мировую науку. Почему? Может, потому, что работы его остались неизвестными. Опять же – почему?
Еще свежи в памяти были кампании борьбы с «преклонением перед Западом», репрессии, травля тех, кто покушался на «национальную гордость России», а тут чуть ли не полное ниспровержение кумира. Но Капица не принимал во внимание подобные соображения, тем более когда он подбирался к истине.
Итак, научная деятельность Ломоносова прошла бесследно для науки, хотя эти открытия могли и должны были оставить глубокий след. Многие авторы пытались доказать, что, мол, труды Ломоносова злостно замалчивались, Вавилов считал, что сам Ломоносов не заботился о распространении своих трудов. Капица увидел совершенно иную цепь обстоятельств.
Он обратил внимание на отсутствие у Ломоносова живых контактов, личного обмена мнениями, участия в дискуссиях. Ломоносов не имел возможности ездить за границу, включаться в коллективную работу ученых. «Ставши ученым, – говорит Капица, – Ломоносов ни разу не выезжал за границу».
С 1934 года, когда Капице запретили вернуться в свою лабораторию в Англии, он стал невыездным. Тридцать лет он пробыл отделенным от мировой науки. «Золотая клетка», которую ему предложило сталинское государство, очень скоро превратилась в железную.
Во-вторых, «для развития передовой науки необходимо, чтобы была передовая научная общественность, – это крупная задача, на которую мы не обращали внимания». Вот беда, которую Капица увидел в ломоносовской жизни. Начиная с 1960-х годов, он неоднократно указывает на эту задачу как на первостепенную. Знаменитые его семинары – «капичники» – как раз и создавали оазис «научной общественности».
В-третьих, царский двор использовал Ломоносова прежде всего как поэта, приспосабливая его гений для сочинения хвалебных од, создания бесчисленных проектов иллюминаций и фейерверков.
В судьбе Ломоносова, своеобычной, уникальной, Капица увидел общее и показал, что, сколько бы гениев у нас ни рождалось, передовой науки не будет – для нее нужна здоровая научная общественность, причем связанная с международной общественностью.
Капица мог сравнить положение в нашей науке с тем, как было на Западе. Он пишет Сталину в 1937 (!) году: «С наукой у нас неблагополучно. Все обычные заверения, которые делаются публично, что у нас в Союзе науке лучше, чем где бы то ни было, – неправда… Что у нас с наукой плохо, я считаю, что могу говорить с уверенностью, так как работал долго в Англии и там мне жилось и работалось лучше, чем здесь».
Конечно, время от времени ему приходится прибегать к лести, причисляя Сталина к ученым: «У меня к Вам исключительное уважение, главное, как к большому и искушенному борцу за новое…» (1944).
Капица не убоялся конфликтовать с всесильным Л. Берией и не раз обличать его в хамстве и невежестве: «…товарища Берия мало заботит репутация наших ученых (твое, дескать, дело изобретать, исследовать, а зачем тебе репутация)… Когда он меня привлекал к работе, он просто приказал своему секретарю вызвать меня к себе (когда Витте, министр финансов, привлекал Менделеева к работе в Палате мер и весов, он сам приехал к Дмитрию Ивановичу). 28 сентября я был у тов. Берия в кабинете; когда он решил, что пора кончать разговор, он сунул мне руку, говоря: “Ну, до свидания”. Ведь это не только мелочь, а знаки внешних проявлений уважения к человеку и ученому. Внешними проявлениями мы передаем друг другу мысли… [Выделено мною. – Д. Г.] Двигать вперед нашу технику, экономику, государственный строй могут только наука и ученые. Вы лично, как и Ленин, двигаете страну вперед как ученый и мыслитель…»
И еще раз в этом письме требует: «…Пора товарищам, типа тов. Берия, начинать учиться уважению к ученым».
Написано в 1945 году, в период всевластия Берии, расцвета его произвола, поощряемого Сталиным! Капица рисковал, рисковал жизнью, но рисковал не безрассудно, делал это с умом, достоинством. Присоединив Сталина к клану ученых, по праву своего научного авторитета, он переводил таким образом грубость Берии как бы в сторону всех людей науки.
Ссылка на Витте была как нельзя более уместна. Не царь ведь поехал к Менделееву, а первый его министр. Конечно, подобный пример для советских условий вроде бы не подходил. Самые наши великие ученые со времен Павлова и Вернадского вплоть до Сахарова и Лихачева не удостаивались такой чести, их не навещали премьеры и не собираются навещать. И все же напоминание о Витте – Менделееве отнюдь не было наивным. Этот неожиданный взгляд на Берию, на тогдашних вождей напоминал, что они всего лишь чиновные временщики перед великими учеными России.
Анна Алексеевна, жена Капицы, рассказывала: «П. Л. был очень мудрый человек. Он
