Сергей Сартаков - Горный ветер. Не отдавай королеву. Медленный гавот
Фендотов, оказывается, знал уже все. Главный бухгалтер успел доложить ему о чрезвычайном происшествии. Он и рта не дал разинуть Мариничу.
— К Стрельцову! К Стрельцову! — закричал сердито. — Это его кадры. По делам финансовым все вопросы решает он. У меня и без этого пухнет голова!
— Иван Иваныч, если у Пахомовой и получилась недостача, так это же не растрата. Это ее несчастье… Пахомова такую сумму никак не сможет выплатить. Помогите!
Фендотов недоуменно вздернул плечами. Дудочкой вытянул губы…
— Не понимаю…
— Выдайте ей пособие из директорского фонда!
— Пять-сот со-рок рублей из директорского фонда? — Фендотов передернулся через стол, вглядываясь в Маринича. — Насколько я способен соображать, вы просите выдать ей, по старому счету, пять с половиной тысяч рублей премии за… хищение государственных средств? Товарищ Маринич, кто из нас двоих…
И Александру захотелось крикнуть: «Вы, конечно!» Но он сдержался, сказал совсем тихо, в отчаянии:
— Но как же быть, Иван Иваныч? Ведь если Пахомовой не помочь, ее станут судить за растрату, на всю жизнь опозорят. Она же не взяла этих денег!
— А откуда вы знаете, что не взяла? Разыграть невинность не так-то уж трудно — обмануть простачков! Вот недавно как раз о похожем случае фельетон я читал.
— У Пахомовой отец — горький пьяница. И может быть…
— Та-та-та! Вот именно: «Папа пошел пить пиво…» И это вы тоже ставите ей в добродетель! — Фендотов нажал кнопку звонка. Появилась секретарша. — Аля, вызовите машину. Я уезжаю в госкомитет. «Пошел пить пиво — попал под поезд…» — Фендотов торопливо собирал бумаги, засовывал их в ящик стола. — Приходит приятный парень, почтительно просит: «Подпишите приказ премировать Пахомову, прикарманившую пятьсот…» Восхитительно! Расхитительно! Извините, я уезжаю.
«Что же делать? Что делать?» — думал Маринич, возвращаясь к себе. И спохватился, что не сделал самого главного: не проверил кассовый журнал и остаток наличных денег. Лика пересчитывала сама, и может быть, все же ошиблась…
Но — нет. Все записи в дневнике за последнюю неделю точно соответствовали приходным и расходным ордерам, скрепленным его же, Маринича, подписью. А денег в кассе действительно не хватало.
Лика безучастно смотрела, как летают косточки на счетах под рукой Александра, — совершенно не вслушиваясь в его слова. Так бывает с человеком, когда ему становится уже все равно, что впереди ожидает.
Маринич составил акт проверки. Не читая, Лика поставила под ним свою фамилию. Расписываясь, свободной рукой тронула шею, как бы ощупывая «янтари». И Мариничу вдруг, против воли, вошла в сознание мысль, что стоят они ведь не дешево. Если настоящие. А вчера, на прогулке, Лика заказывала еще и шампанское, стремилась уплатить непременно сама…
— Ну, а теперь мне куда? — вяло спросила Лика.
— Жди — сказал Александр. — И не тревожься.
Нет, нет, не может быть Лика воровкой! Прочь от себя эти оскорбительные мысли! Прежде чем акт, подписанный сейчас, вступит в свою грозную силу, надо еще попытаться… Надо поговорить со Стрельцовым, с Лидией Фроловной — председателем завкома…
В коридоре Маринича перехватил запыхавшийся редактор многотиражки:
— Ты знаешь, я как раз к тебе. Мухалатов сказал, что он оставил у тебя свое письмо с извинениями перед Пахомовой. Очень просил напечатать. И я мог бы. Но тут слух какой-то пополз по заводу: у Пахомовой крупная растрата. Верно это или не верно? А газету мне через час надо сдавать в набор. Ну?
Вопрос задан в лоб. А что на него ответишь? Маринич стоял, покусывая губы. Вот сейчас он, Александр, никто другой, распоряжается добрым именем Лики. И он не может…
Да, но он ведь не может и…
— Ну чего ты молчишь? — нетерпеливо спросил редактор.
— Я не знаю, верно это или не верно, — с трудом выговорил Маринич. — Пока еще это не ясно. — И закричал: — Печатай!
— А-а! Понятно. Ну, тогда я все равно воздержусь.
Редактор побежал дальше.
Василий Алексеевич Стрельцов выслушал Александра, явно думая о чем-то другом. Повертел в руках акт проверки кассы и остановил свой взгляд со вниманием лишь на его заключительных строчках.
— Та-ак. Почему же вы непосредственно ко мне обратились, Александр Иванович? — спросил он, снимая очки и покачивая их в руке. — Передайте этот документ Андрею Семенычу. Пусть он подготовит свои предложения. Н-да-а… Сумма солидная…
— Василий Алексеевич, но я же вам говорил: Андрей Семеныч настроен против Пахомовой! Иван Иваныч тоже почему-то…
— А почему должен быть настроен в пользу Пахомовой я? — сдержанно бросил Стрельцов. — Дело-то совершенно очевидное. Возможно, я что-то пропустил в ваших объяснениях, простите, но документ говорит сам за себя. Впрочем, прошу, повторите: чего вы хотите именно от меня?
— Иван Иваныч сказал, что бухгалтерия — ваши кадры и что решать вопрос о Пахомовой будете вы. Я прошу: не отстраняйте Пахомову от работы, а недостачу она постепенно погасит сама.
Он чуть не сказал вслух: «И в этом я ей помогу». Про себя он уже решил сделать это. Какая же иначе цена всем его заботам о Лике! Но Стрельцов пожал плечами:
— Не понимаю вас, Александр Иванович. Всего лишь несколько дней тому назад вы настоятельно требовали, чтобы я передал в прокуратуру дело о неудавшемся присвоении инженером Власенковым двадцати рублей. Теперь вы хотите, наоборот, чтобы я пригасил дело о реально совершенной растрате кассиром Пахомовой пятисот сорока рублей. Согласитесь, это не очень последовательно. И я, безусловно, подпишу приказ о снятии с работы Пахомовой и передаче дела следственным органам.
— Зачем же обязательно следственным органам? — Маринича так и обожгло. Он никак не ожидал от Стрельцова столь сурового решения. — Пахомова погасит недостачу и так. А разница с Власенковым у нее в том, что Власенков жулик, а Пахомова порядочный человек. И если человека постигла беда…
Стрельцов перебил его:
— Так категорически, как вы, Александр Иванович, я не могу высказывать своих суждений о людях, которых знаю мало. Допускаю, что вы искренне убеждены в порядочности Пахомовой. До недавнего времени я, например, тоже был убежден в порядочности одного человека, которого, казалось, знал я чрезвычайно хорошо. Но… Впрочем… — Он надел очки, поправил их на переносье. — Сейчас я вижу документ, из которого неоспоримо следует, что Пахомова — растратчица. Оставить растратчицу на прежней работе, ну честное же слово, и сами вы это знаете хорошо, — никак невозможно. А в следственные органы передать материал мы обязаны, чтобы в конечном счете через суд получить хотя бы исполнительный лист. Это вы тоже хорошо знаете сами.
— Пахомова даст подписку… добровольное обязательство…
— А что в нем толку, в таком обязательстве? Это не юридический документ и, главное, так сказать, безвалютный!
— Лику станут судить?
Голос у Маринича вздрагивал. Со всей отчетливостью представилось ему, что, если дело дойдет до суда, жизнь Лики будет загублена навсегда. И так она еле-еле справлялась с горькой своей долей, тогда ей уж и совсем не подняться. Стрельцов не спешит с ответом, — должно быть, и его самого больно ударило слово «судить». Понимает и он, какие последствия…
— Если бы она сегодня же или завтра погасила растрату? — Стрельцов спрашивал не то Маринича, не то самого себя. И решительно снял телефонную трубку, назвал номер. — Андрей Семеныч, дайте мне на подпись приказ о немедленном отстранении Пахомовой от работы… Да… Да… Ну, а это решим послезавтра… Знаю… На чудо не рассчитываю… И все равно… Словом, с передачей дела куда полагается давайте потянем… Да, два дня. — Он положил трубку, сдернул очки и бросил их на стол. — Вот все, Александр Иванович, что я могу сделать, и не все, что я обязан сделать.
И Маринич заметил, что, категорически ставя на этом точку в их разговоре, Стрельцов тут же вернулся к каким-то прежним, относящимся сугубо только к нему самому размышлениям — так было в самом начале, — лицо у него померкло, а взгляд ушел в сторону. Ну что же, Стрельцов Лике дал целых два дня, чтобы погасить недостачу, готов не передавать дело в суд и только уволить человека с работы. Чего еще требовать? Фендотов и Андрей Семеныч даже на это не соглашались.
Но чем помогут Лике два дня? Маринич теперь все пересчитывал уже на себя: чем помогут ему эти два дня? Где он возьмет пятьсот сорок рублей, чтобы внести их в кассу от имени Лики? Собственных сбережений у него нет никаких, всю свою зарплату он отдает матери. Возможно, у нее к отпускным дням и поднакопилось на книжке двести — триста рублей. Мама поймет. А где же взять остальные? Залезть в долги. Но даже и это не просто, когда всего два дня…
И снова Маринича озарило. Лидия Фроловна! Если ее увлечет мысль каким-либо образом выручить Лику, она своего добьется.
