Абдурахман Абсалямов - Огонь неугасимый

…Через два дня Баламир выписался из больницы.

Едва он вышел на свежий воздух, у него закружилась голова. Шафика успела подхватить его под руку.

— Что с тобой, Баламир?

— Ничего… Уже прошло.

Даже в машине Шафика не решалась выпустить его руку из своей. У парадного их ждали бабушка Баламира с Ольгой Александровной.

— Отец, мне с тобой поговорить надо, — сказал Ильмурза только что вернувшемуся с завода Сулейману.

— Мы уже, сынок, не раз и не два толковали. И все попусту. А теперь, когда села на мель твоя лодка, снова отец понадобился? — нахмурился Сулейман. Черная гущина бровей низко нависла над сердито поблескивавшими глазами.

— Что было, то прошло и быльем поросло, отец, — сказал Ильмурза, опустив голову. — И близок локоть, да не укусишь.

— Нельзя разве, га?.. То-то и оно, что нельзя! — вырвалось у Сулеймана с горьким торжеством.

«Не таким, как ты, против правды не удавалось устоять!» — подумал он, всматриваясь в черные прищуренные глаза-буравчики сына.

— Вот что, друг Ильмурза, — сделал Сулейман ударение на слове «друг», — имеешь сказать что-нибудь путное, как мужчина, — пожалуйста, выслушаю. Если ж тебе вилять охота, вот тебе дверь. Я устал, с работы пришел, хочу отдохнуть…

Сверкнув белками, Сулейман хмуро, сбоку поглядел на Ильмурзу. Взгляд парня был устремлен вдаль. Мелко дрожала глубокая складка, надвое рассекавшая его широкий лоб. Сулейман вздохнул. Решая в молодости какую-нибудь трудную задачу, он и сам так же вот смотрел, будто искал чего-то, и так же на лбу у него дрожала складка. Только он был покоренастее сына, крепче стоял на земле и не выглядел таким франтом — ходил в коротком ватном пиджаке, в кожаных сапогах и такой же фуражке. А Ильмурза, правда, повыше его ростом и тоньше в кости, и одежда на нем другая — хороший костюм, пальто с каракулевым воротником, — вылитый интеллигент. И все же между ними, помимо внешнего сходства, была еще и какая-то внутренняя, родовая близость. «Ведь и в тебе течет ярая кровь Сулеймана, чего ж ты куражишься, подлец!» — сердито размышлял Сулейман.

— Хватит тянуть волынку, — с нетерпением бросил он.

— Погоди, отец. Не хватай за горло, — сказал Ильмурза без обиды и, оглянувшись по сторонам, подошел к буфету, налил из графина воды и выпил.

Сулейман заметил, как дрожала державшая стакан рука. «Дошло… Переполнилось ведро…» — мелькнуло у него, но взгляд его ничуть не смягчился. Одна мысль заслоняла все: или Ильмурза согласится с ним и, став перед народом, будет держать ответ, или вернется в степи Казахстана, откуда сбежал, и вымолит себе прощение там. Другого пути Сулейман не видел и видеть не желал. А свернет с прямой дороги в кусты, — что ж, его дело, но тогда пусть не называет Сулеймана отцом!

Ильмурза до конца проник в эту мысль отца. И каждый в семье Уразметовых, до суматошливой Нурии, стоял на этом. Не так давно, незадолго до его бегства на целину, Ильмурзе пообещали на заводе дать комнату, и он внушал себе, что без лишних сожалений расстанется с отцовским домом. Ни перед кем не надо будет ломать шапку. Но первое же серьезное испытание заставило его отказаться от этой мысли. «Что из тебя станет, если начисто порвешь с семьей, с вырастившими тебя людьми. В кого ты превратишься?!» Еще выходя из парткома от Гаязова, Ильмурза беспечно думал: «Ничего, проживу, не перевелись пока в Казани заводы. И дружки не перевелись». И тут же бросился к приятелю, завсегдатаю ночных ресторанов. Это был одноглазый, заметно лысеющий мужчина лет под пятьдесят. Когда Ильмурза посвятил его в свое дело, тот, как бы сочувствуя, спросил: «А зачем это тебя сдуру туда занесло?» И с места в карьер предложил Ильмурзе место заведующего базой. Для этого всего-навсего нужно было добыть хотя самую пустяковенькую бумажонку с прежней работы. «Чтобы залепить этим бельмом глаза бюрократу», — сказал он, глумливо расхохотавшись. Ильмурзе было не до смеху. Он опять побежал к Хисами. У того приятелей полно, авось выручат. Но Хисами даже не пригласил его на этот раз войти. «Не выйдет, парень, не обижайся, — отрубил он бесповоротно. — Самого вот-вот в каменный мешок запрут». Ильмурза поспешил разъяснить, что нашел работу не на своем заводе, а совсем в другом месте, но, чтобы оформиться, нужна эта пустячная справочка. Но Хисами наотрез отказался помочь ему.

— Смотри, Хисами-абы, как бы не пришлось каяться! — зло бросил Ильмурза.

Ихсанов побледнел, нижняя губа у него задрожала, водянистые глаза еще больше вылезли из орбит.

Подумав, Хисами велел ему заглянуть вечерком, и на другой день, когда Ильмурза пришел, сунул ему справку. Повертев бумажку, Ильмурза сказал, что впервые слышит о таком заводе в Казани. Хисами даже не покраснел и ответил, что пока сойдет. Ильмурза вспомнил слова одноглазого: «Хоть самую пустяковенькую…» — и опустил бумажку в карман.

— Только уговор, Ильмурза, я тебя не знаю, и ты меня тоже, — сказал Хисами, провожая его.

— Могила! — заверил Ильмурза и приложил руку к груди.

Одноглазый прочитал справку, сказал: «Прекрасно», — и назавтра же пригласил его на работу. И, рассмеявшись, напомнил, что магарыч потом. Но Ильмурза не пошел ни на другой день, ни на третий. На четвертый день одноглазый, встретив его мельком на улице, поинтересовался, почему Ильмурза не выходит на работу, и предупредил, что теплое местечко может уплыть. Ильмурза солгал, что болел, и они условились встретиться завтра. Но наутро Ильмурза опять раздумал. С той минуты, как Ильмурза с ложной справкой в кармане вышел из дома Хисами, в его мозгу зашевелились никогда туда не залетавшие удивительные мысли. Как ни гнал он их от себя, они преследовали его, назойливые, как мошкара. Услышав, что вслед за Зубковым арестован и Хисами Ихсанов, Ильмурза окончательно понял, что все эти дни стоял на краю пропасти. Сделай он еще один неверный шаг, и полетел бы в пропасть, а нет, так его столкнули бы туда Хисами или этот одноглазый. Говорят, в чью арбу сядешь, того и песни петь будешь. Пусть он знал, что все эти Хисами нечисты на руку, пусть порой прибегал к их помощи, все же он, Ильмурза, какой бы ни был непутевый, не мог воровать, запускать руку в государственный карман. И вместо с тем холодная дрожь прохватывала его при одной мысли, что ему придется выйти и повиниться перед всем народом, особенно в такое трудное для завода время. Но меньше пугало его и возвращение на целину.

После нескольких дней метанья и мучительных раздумий Ильмурза порвал справку и отправился к покинутой им девушке, на коленях моля простить его. Но она не поверила ему и не простила, а лишь разрешила после долгих просьб взглянуть на ребенка. Сняв шапку, Ильмурза постоял возле кроватки и молча вышел. Еще два дня прошатался по улицам. И наконец решил: легче просить прощения у далеких целинников, чем держать ответ перед заводским коллективом, где его знал каждый.

— Я решил уехать, отец.

— Куда? Опять искать счастья?

— Да, опять искать счастья… Но поверь, не за легким счастьем отправляюсь я сейчас…

Сулейман пристально вглядывался в сына.

— Что скажешь, отец? — спросил Ильмурза, не выдержав испытующего, беспощадного взгляда отца.

— А что, если вернешься оттуда через месяц-другой, заполучив хорошие справки?..

— На этот раз не вернусь, не бойся.

— Э-э… — Сулейман заходил из угла в угол. — Этот раз… тот раз… га… — И вдруг, резко повернувшись на кривых ногах, встал перед сыном. — Крепко подумал?

— Крепко, отец…

Сулейман-абзы снова заходил.

— Может, еще какую кривую тропинку таишь, га?

— Нет, отец, больше некуда мне податься. Одна прямая дорога мне осталась. Спасибо, что помог найти ее, открыл глаза…

Сердце у Сулеймана дрогнуло, но он и виду не показал.

— Ну, смотри, Ильмурза, — погрозил он пальцем. — Коли у тебя опять гайка ослабнет, лучше и не переступай этого порога. Ветрогоны в нашем доме не в почете.

На кухне поднялась суета. Это пришла Ильшат.

— Когда едешь? — спросил Сулейман Ильмурзу.

— На этой же неделе.

— Ладно. Об остальном после… Пойдем Ильшат встретим.

Ильшат уже успела раздеться. Сулейман-абзы взглянул на ее увядшее лицо и закусил губу. Точно откололи краешек от сердца.

Расспросив о здоровье, Ильшат посетовала:

— Совсем чураетесь нас, не проведаете даже. Нельзя так, хоть и обиделись.

— Как зять? — спросил Сулейман, пропустив мимо ушей последние слова дочери.

— Врачи говорят, нервное потрясение.

— Га… — Сулеймаи-абзы захватил бороду в горсть. — У нас тоже бед да беспокойства хватает, дочка. Вот Ильмурза…

— Слышала…

Сулейман поинтересовался, как Альберт.

— Ох, отец, и не спрашивай. — Ильшат вытерла слезы. — Уму непостижимо, что натворил этот ребенок. Отца опозорил. И меня и себя погубил.