Бунт женщины - Николай Павлович Воронов
Михаил дернулся, оскорбленно смежил левый глаз, а открытым начал гневно шарить по невысокой фигуре Чурляева.
— Затвори рот на замок. Говорун. Подобрали на дороге — молчи.
— Машину не имеете права калечить, — твердо добавил Чурляев.
Михаил оттолкнул с дороги каблуком камень, поймал за руку Дугача, и хотя тот, крепкий, словно сплетенный из жил, сильно упирался, потянул его к осинкам, где Николай держал наготове алюминиевые стаканчики.
Михаил заставил шофера выпить с собой и Николаем, проводил в рот яйцо и, разжевывая его, свирепо таращил глаза на Чурляева.
— Ишь, щелчок, колесо, говорит, смените. Патрон в нос и луковицу чесноку. Чихать будешь? А? Не на того наткнулся. Волжанина задираешь, богатыря! Волга — эт-та… Я дюжинами таких бью. Я по три мешка таскал. Сходни лопались.
Чурляев прислонился плечом к борту, скрестил ноги и смотрел в степь, где мерцало озеро. Поза, мягкий взгляд, сцепленные на животе пальцы невольно убеждали в том, что он спокоен до смиренности. Я удивился: его оскорбляют, а ему нипочем. Уже все начали поглядывать то на него, то на Михаила, стараясь понять, что произошло, уже Кеша не выдержал и громко сказал: «Надрызгался и прицепился к старому человеку», — а Чурляев по-прежнему не произнес ни слова, и только бледность наконец-то выдала, что где-то в глубине он не безответен, а кипит от возмущения, но оно почему-то не прорывается наружу, точно плотиной закрыто.
Хотя Чурляев продолжал смотреть в степь, он заметил, что я до предела взвинчен и вот-вот гневно зашагаю туда, к осинкам, где белела в ручье яичная скорлупа и откуда неслись хвастливо-глупые, ненавистные выкрики Михаила.
— Не вмешивайтесь. Настаиваю. Очень. — Интонация была и ласковая, и грустная, и решительная. Стало ясно, что Чурляев просит меня не вмешиваться не потому, что робок, слабодушен, беззащитен, а потому, что задумал что-то.
Михаил так и не дал Дугачу сменить колесо: силой усадил в кабину и скомандовал:
— Рубани-ка километров на семьдесят!
Машина рванула с места. Резко отбросились от нее прокопченный солнцем валун, осинки и ручей, по которому плыла, покачиваясь, бутылка с белым ободком сургуча на горлышке.
Николай стукнулся виском о плечо Михаила, очумело помотал головой и вдруг запел рвущимся, как прелые нитки, тенором.
Михаил больно толкнул приятеля в бок и подало; тяжелым корпусом к Чурляеву.
— Колесо, говоришь, сменить? Кто ты такой, чтоб вмешиваться? Возьму и высажу. Колесо… А ну-к документы предъяви.
— Да иди ты курице под крыло, — мирно сказал Чурляев.
— Предъяви.
— Не собираюсь.
— Что?! У меня права есть… Документы на бочку! Я тайный уполномоченный.
— Да неужели! — по-стариковски тягуче прошамкал Кеша, — чем опять вызвал восхищение девочки с крестообразным бантом.
— Тайный!.. На бочку! — всхрипел Михаил.
— Еще раз повторяю: иди ты курице под крыло.
— Что? Я, волжский богатырь, — цыпленок?! Товарищи, вы слышали?
«Товарищи» молчали. Они сидели к нам кто спиной, кто вполоборота и, по-видимому, думали, что это надежно защищает их от вмешательства в начинающуюся ссору.
— Не кажешь документы? По-нят-но. Фальшивые. Патрон в нос и луковицу чесноку. Фальшивые. Кепчонку одел, суконный пиджак. Думаешь за рабочего сойти? Не рабочий ты. Морда-то пронырливая. Шпион ты! Вот кто!
Спокойно-бледное лицо Чурляева мгновенно еще сильнее постарело: приняло сумеречный цвет, заметней стала въевшаяся в морщины угольная пыль.
Кеша нахлобучил на глаза густо разросшиеся брови и покосился на меня.
Кешин взгляд, девочка от растерянности развязавшая бант, эти люди, безучастные, молчащие, будто рты им залепили смолой, — заставили меня забыть о просьбе Чурляева не вмешиваться.
— Подлости, подлости прекрати! Волжский богатырь… Волгу-то не пятнай, орясина.
Михаил обескураженно захлопал веками, потом недоуменно мотнул головой: не наваждение ли, — но тут же вскочил и гаркнул:
— Дугач, стоп. Прик-казываю.
Не сбавляя скорости, шофер поставил ногу на приступку, высунулся из кабины:
— В чем дело?
— Стоп. Шайку-лейку высадим.
Дугач защелкнул дверцу и повел машину еще быстрее.
— У, радиаторная пробка, подождь! Проучу, — проревел Михаил и подступил к Чурляеву:
— Слазь, шпионище! Выкину! Живо!
Чурляев хотел поднять с дна кузова, складное удилище, но Михаил придавил его сапогом. Затрещали, ломаясь, бамбуковые коленья. Затем он сорвал с Чурляева кепку и выбросил за борт. Она еще не успела упасть на землю, а Кеша уже подскочил к кабине, ожесточенно забарабанил в накалившийся верх.
Всех сильно качнуло вперед. Михаил торкнулся массивным задом о скамью.
Кеша спрыгнул на дорогу. Он снял кепку с татарника, на который она наделась, и, вернувшись обратно, ухватился за борт. Михаил вскочил, чтобы не пустить мальчика в кузов, но мы с Чурляевым загородили путь пьяному.
— Садись, гнусная ты душа! — крикнул на Михаила Чурляев. Он стоял перед этим пьяным дылдой, широко расставив ноги, казалось, они намертво приросли к доскам и ничто теперь не сдвинет его с места.
— Ах ты, щелчок! — Михаил размахнулся, но Николай поймал его руку.
— Михаилушка, брось. Ты в два счета смелешь их. Ты — жернов, они — зерна, зернышки…
— Двое дерутся, третий — не мешай, — сказал юноша, голый по пояс.
Девушки в шелковых платьях — по голубому белые астры — обернулись к нему. В глазах — робкий укор. Он рассмеялся и дернул среднюю за поля шляпы.
— Поездка без приключений — каша без масла.
— Посадили на беду, — буркнул мужчина в соломенной фуражке.
— Не вини зря людей, Ларя, — возразила ему жена.
Шофер вскочил на проколотое колесо и пригрозил Михаилу.
— Будешь смутьянничать — не поеду дальше.
— Ладно уж, езжай, пробка радиаторная. В совхоз. Понял? У, шайка-лейка. — Михаил победоносно оглядел всех и сел.
Дугач подогнал полуторку к водонапорной башне. Красная, поблескивающая узкими полосками окон, она высилась в центре совхоза. В нижней части торчала толстая труба, из которой падали, сплетаясь в воздухе, тонкие струйки. Сердито посвистывая, гогоча, ударяя друг друга крыльями, лезли под эти струйки гуси. Вожак, старый, жирный, с черной костяной шишкой на лбу стоял на одной лапе, сонно поглядывая синим глазом на стаю.
Михаил подбежал к башне. Гуси брызнули в
