Ливень в степи - Чимит Цыдендамбаевич Цыдендамбаев
Жаргалма любит дождь в степи. Хорошо вымокнуть под стремительным летним ливнем… Осенью тоже забавно: дождь на глазах превращается в снежные хлопья. Другим это быстро надоедает, а ей нравится.
Жаргалма хотела добежать до лиственницы с дуплом, укрыться от грозы. Сделала первый шаг, тут как грохнет - над всеми горами, над ближними и дальними улусами, над лесами, над всей широкой степью грянул оглушительный гром. Треск, грохот, точно рухнули каменные скалы-громады… А молнии не было.
Жаргалма бросилась к лиственнице, вокруг которой густо росли молодые березки. В лиственнице широкое дупло, еще двое могут влезть… Жаргалма думает, что недавний гром, как предупреждение небесного царя: берегись, будет дождь! И верно - хлынул светлый ливень, он пронесся с шумом, с быстрым холодным ветром. Дождь пошел еще пуще, а ветер утих, будто у него промокли крылья, он улегся где-то под деревом, ждет, когда перестанет дождь, чтобы высушить на солнце свои крылья.
Солнце и дождь, ясный стремительный ливень, на земле бурные потоки воды. Не рассказать, какая красота вокруг. Сидя в просторном дупле лиственницы на вершине высокой горы, можно проследить путь дождевых стрел от неба до земли. Кажется, что между серыми облаками и землей натянуты звонкие серебряные струны, к ним прикасаются чьи-то легкие пальцы, вызывают веселую музыку, чистые, радостные звуки. А может, это звучат солнечные лучи, пробивающие черные дождевые тучи?
Ливень кончился так же внезапно, как и начался. Дождя нет, а прохладная дождевая пыль все сыплется с сияющей уже голубой вышины. Жаргалма вдруг увидела перед собой широкий разноцветный столб радуги. Он был совсем близко - у камня, похожего на быка. «Это, должно быть, небесная коновязь, - подумала Жаргалма. - Сыновья небесного отца привязывают у нее своих огненных коней…» Радуга всегда похожа на дугу, а сейчас только один столб виден… «На что похоже? На осколок радуги, - улыбнулась Жаргалма, - Сколько на свете разных чудес, всякой удивительной красоты!…»
Под солнцем золотятся, блестят на молодых березах мокрые листья, будто березы переоделись в новые сверкающие одежды. Коров тоже издали не узнать - вымокли, потемнели.
Совсем недавно дождь шумел, бил во все свои барабаны, без устали прыгал и танцевал, а теперь тишина. Дождь уже далеко где-нибудь, поит землю чужих улусов. Там, наверное, темно, сверкают молнии, гремит гром. Тамошние пастухи промокли, если не успели забраться в дупло лиственницы… А теплый, сияющий ливень все свищет и пляшет!
Дождя нет, Жаргалма вылезла из дупла, сняла унты: трава ведь мокрая… Босиком пошла за коровами. Попила кислой простокваши - тарака, из берестяного туеска, лепешкой накормила Пеструху: она старая, пусть полакомится. Домой лепешку все равно нельзя приносить: Ханда-мать будет думать, что весь день голодная ходила, как ее разуверишь.
В тот вечер и на следующий день ни Ханда-мать, ни муж не заговаривали о том, что болтают в улусе. Жаргалма ждала, что Норбо выйдет из оцепенения, образумится и скажет свое слово мужчины. «Он же поймет, что меня оговорили, обидели», - думала она.
После полудня, когда Норбо пришел домой на дневную еду, к ним заглянул один улусник - невзрачный, низенький мужчина без усов, не старый, но с седыми висками, по имени Доржи. Молча выпил чашку чая, долго набивал свою трубку, не уронил ни крошки табака. Закурил и сказал:
- В просторном летнике Боодия школу для взрослых на днях открывают. Вот какое дело. Ты, Норбо, что скажешь, если мы попросим тебя сколотить для школы широкую черную доску, чтобы ученики могли на ней мелом писать, а?
- Ладно, - кивнул Норбо, - сделаю. А кто мне заплатит за работу?
Доржи быстро-быстро заморгал узкими желтыми глазами, что-то соображая. Наконец спросил:
- Ты, Норбо, неужели для новой школы не хочешь даром выстрогать и сколотить пять-шесть досок? Я бы сам смастерил, да не умею… Тебе же недолго сделать.
- Я не виноват, что умею пилить-строгать, - без улыбки ответил Норбо. - Работаю не потому, что у меня руки зудятся. У меня семья, мне зарабатывать надо.
Доржи долго молча сосал свою трубку, выпускал клубы синеватого дыма. Потом проговорил с глубокой обидой в голосе:
- Ленину, что ли, писать теперь, чтобы прислал нам доску для школы? Он скажет, надо послать, раз среди бурят нет ни одного человека, умеющего выстрогать пять-шесть досок. Нам всем стыдно будет.
- Мне грамоте учиться не надо, - отрубил Норбо. - Я и так читать-писать умею. Кому надо, пусть и беспокоится. Не могут сами сделать, пускай соберут деньги и наймут мастера.
Мать Норбо не вытерпела, тихо сказала:
- Возле нашего хлева лежат сухие, гладкие доски.
Норбо бросил на нее сердитый взгляд.
- Помалкивай. Не твое дело.
Доржи не стал выколачивать свою трубку, так с огнем, с дымом сунул в кисет, положил за пазуху, надел шапку и, не сказав больше ни слова, торопливо вышел из юрты.
В летнике долго стояло неловкое молчание. Было слышно, как жужжат мухи… Жаргалме было обидно, что Норбо потребовал плату.
- Жаль, что я строгать не умею, - глухо проговорила Ханда.
Жаргалма испуганно взглянула на мужа, боялась, что он опять нагрубит матери. Норбо смолчал, будто не слышал. Надел шапку, взял рукавицы и ушел.
В душе Жаргалмы словно оборвалась тонкая шелковая нитка. Как теперь связать ее? «Почему Норбо не захотел сделать этого пустяка, обидел хорошего человека? Долго ли выстрогать доску для школы. Чай не успеет свариться - доска будет готова. Плохо поступил Норбо, очень плохо». Она впервые думает о муже с таким суровым упреком, с такой горечью. Раньше ничего худого не замечала в нем. Правда, был один случай… Через месяц или через двадцать дней после свадьбы к ним пришла старуха улусница, попросила Норбо смастерить колыбельку внуку. Норбо сделал и взял за работу не то восемь, не то десять фунтов муки. «Зачем взял муку? - думает Жаргалма. - В улусе родился новый человек, в семью желанный гость прибыл, ему все рады, а Норбо за колыбель плату потребовал… У нас будет сын, этот мальчик потом скажет ему, что Норбо взял за колыбельку десять фунтов муки, стыдно будет нашему сыну…»
Жаргалма гонит прочь эти горькие думы, но они сами лезут в голову. «Придет какой-нибудь сосед, скажет, что у него отец
