Борис Ряховский - Отрочество архитектора Найденова

Седой и Савицкий переглянулись: Седой не подал ему руки, не выдал их давней дружбы — в этой ситуации пусть Савицкий останется тайным другом, так будет полезнее.

— Заблудились в наших краях? — плаксиво спросил Шутя.

Он накапал в ладошку слез, втянул их со свистом и чмоканьем. Шутя был из тех добровольных шутов, что находятся во всяком коллективе, готовность смеяться их остротам объясняется их репутацией шутника, тут действует какой-то всеобщий гипноз.

Компания поддержала Шутю гоготом, один лишь Савицкий, по своему обыкновению, глядел угрюмо.

Седой обежал двор глазами и приметил под дувалом бухарского, мелово-сизого, с темными повязками на крыльях. Он был новичок во дворе — дичился, крыло было стянуто туго и касалось земли.

— Пришли за своей птицей, — сказал Седой.

Шутя приставил ладонь к уху, спросил тем же плаксивым голосом:

— Чого они говорят?

Тушканов поднялся, крикнул ему в ухо:

— Они пришли за своей птицей!

— За курицей?

— За птицей!

— А-а, за спицей… Они шо, носки на Курмыше вяжут? Им на Курмыше дуеть, без носок не можно…

Тушканов поймал взгляд Седого, брошенный на бухарского, и сделал шаг к дувалу.

Юрка, как-то пискнув по-индюшачьи, рванулся было, но Седой поймал его за плечо и сильным толчком послал на Тушканова — тот уже шел через дворик к бухарскому, — так что они столкнулись, а сам в три прыжка достиг дувала, выброшенной вперед рукой сцапал бухарского и вмиг был рядом с Сережей. Тут он положил бухарского в ладонь левой руки, между пальцами правой пропустил его головку.

— Не пачкай, дорогая птица, всех твоих стоит, — сказал Тушканов.

— Получишь ее, когда вернешь нашу птицу.

— Не брали твоих куликов! — выкрикнул Шутя.

— Положи бухарского на место и хиляйте. Мы вас не тронем, — проговорил спокойно Тушканов и сделал шаг.

— Баш на баш, — сказал Седой и поднял бухарского над головой.

Много раз он видел, как голубятники в бешенстве отрывали головы своим птицам (сел, позорник, на глазах у честной компании на столб или на чужую крышу, а только свой двор свят!), сам никогда не рвал голов. Но то было прежде, сейчас Жус, полковник, Мартын, Чудик, Курмыш, вся Оторвановка с ее тушканами и шутями — весь город был против него, и потому он сам должен стать другим.

Седой разжал левую руку, а правой тряхнул. Тушка ударилась о землю, шумно трепыхалась, упрятанная в перья трубочка брызгала кровью Седой разжал кулак, показал головку бухарского, крикнул хрипло:

— Понял?

Тушканов бросился на Седого, но был перехвачен Сережей, с легкостью скручен, а затем толчком пущен в угол двора, где в ожидании атаки хищно замерли Шутя и Скелет.

Тушканов развернулся, и все трое с криками кинулись на Сережу и Седого.

Седой ткнул Скелета кулаком в грудь, тот ответил ударом в плечо, а дальше завертелось: они беспорядочно тыкали кулаками, налезали друг на друга, сцепившись так, что Скелет дышал в лицо Седому, устрашая оскалом и угрозами, — было мокро и горячо на лице. Позади крикнули — примчались оторвановские ордой, с палками, мелькнуло у Седого, сейчас станут бить по голове жестоко, страшно!.. Седой отпрянул к дувалу. Пуст был узкий проход на улицу, двор пуст, сидел одиноко Савипкий. То кричал Тушканов — он вертелся где-то под Сережей, который держал его за шею, а другой рукой ловил шею Шути. Оба лягали Сережу, молотили его руками. Сережа поймал за шею верткого Шутю, сдвинул обоих противников так, что они оказались плечом к плечу, и одним движением рук послал друзей в угол двора. Они сделали скачок-другой в попытке устоять и разом с разбросанными руками рухнули.

Савицкий поднялся, бросил Сереже:

— Ты, толстый, пойдем стукнемся!

Он не дожидался ответа, подошел к дувалу, оперся ладонями о его верх и перекинул свое тело на ту сторону.

Сережа оглянулся на Седого. Тот подмигнул ему: будь спок! — перелез через дувал, очутился на пустыре. Местами из бурьяна поднимались конусы мусорных кучек.

Шутя, Тушканов и Скелет уже были здесь, с мстительно горящими глазами они стояли позади Савицкого, а он покусывал веточку и смотрел через дувал на Сережу, — тот все не мог перебраться через это сооружение, широкое как комод, с выступами кирпичей, осыпанное птичьим пометом.

— Что, амбал, струхнул? — хрипло сказал Тушканов. Шутя подхватил:

— Семеро одного ждут!

Седой дал им покричать, он упивался их злорадством, ловил взгляд Савицкого, второго автора спектакля, но тот отводил глаза, не спешил открывать себя.

Седой подскочил, хлопнул Савицкого по плечу, прыснул (смешок был как пароль, как сигнал к окончанию игры, как разрешение открыться перед оторвановскими) и замотал головой, засмеялся — уже слышал, как Савицкий подхватил: ну, дескать, купили мы тут всех! Прыснул и смолк, очутившись лицом к лицу с Савицким, — тот глядел сквозь него.

— Костя! — Седой схватил Савицкого за руку. Тот стряхнул его руку, повторил:

— Давай сюда, толстый!

Сережа не то чтобы мирно, ведь его обзывали, но с присущим ему добродушием сказал:

— Я не буду с вами драться, не вы же украли наших голубей.

— Лезь, не мусоль. — Савицкий произнес это как человек, знающий, что его воля сильнее, что он заставит подчиниться себе, и поэтому пренебрегающий всякими словесными маневрами.

— Костя, он мой друг! — крикнул Седой. Ликующее чувство противостояния Жусу и всему тому, что стояло за ним, распалось и сменилось отчаянием. — Костя, ты что?..

Сережа перелез через дувал, с шумом опустился в бурьян. Савицкий, нагнув голову, обошел Седого. С ненавистью глядя на эту тяжелую стриженую голову с белым, как сало, шрамом и вдавленными ушами, Седой в страхе понял, что сломить Савицкого — значит втоптать, вбить его в землю, что смирить его могла бы только терпеливая долгая дружба, а ведь Седой не был ему другом, как не был никто другой.

С внезапной силой бросились друг на друга, сцепились Савицкий и Сережа. Не успев отскочить, Седой получил удар локтем в живот, скорчился, покрылся испариной.

Сережа схватил Савицкого поперек туловища, стиснул, поднял над землей, прижал и кинул — предупредил, показал свою силу.

Не отлетел Савицкий в бурьян, не рухнул там, раскинув руки. Устоял, пошел на Сережу, проскользнул под нацеленными на него руками, схватил за воротник рубашки. Сережа, разгадав его прием, попытался поддеть его подбородок руками, отжать от себя, но Савицкий крутанул головой и руки Сережи скользнули — голова у Савицкого переходила в плечи без ощутимой границы. Тогда Сережа сцепленными руками кратким ударом отбил руки Савицкого, и они отлетели с зажатыми клочьями воротника. По инерции, продолжая движение своих сцепленных рук, Сережа завалился набок, чем воспользовался Савицкий, ударил его в лицо раз и другой. Сережа, будто наткнувшись головой на препятствие, замер.

Тушканов и компания возликовали. Сережа мотнул головой, как бы стряхивая следы кулаков, и отбросил Савицкого ударом в грудь. Савицкий выдохнул, оскалясь от боли, прыгнул на Сережу, левой рукой вцепился в рубаху, а правой стал короткими ударами бить Сережу в лицо, в шею и жутко, по-бульдожьи, хрипел. Сережа вертелся на месте, отдирал его от себя, тыкал кулаками и вдруг как-то по-детски выкрикнул:

— Вы ненормальный, что ли?..

Тушканов подскочил, сзади ударил ногой. За ним подскочил Шутя. Седой только еще раскрыл рот, рвался из него гнев, а уж Сережа вертелся в бурьяне, догнали его там, окружили, пинали.

Седой выдернул из мусорной кучи железную полосу с зубьями на конце, занес ее над головой, пошел. Отскочил от Сережи Скелет. Попятился Шутя, подняв глаза на конец железяки, но рука Тушканова остановила его. Кричал Сережа:

— Ваня! Не надо!

Шутя дергался, верещал, но Тушканов не пускал, держал за руку.

У Тушканова лет в двадцать объявится рассеянный склероз. Шутя останется ему единственным верным другом, станет возить Тушканова по алма-атинским и московским клиникам, затем возьмет его к себе тренером в плавательный бассейн. Однажды Седой встретит друзей на речке; в тальниках Шутин «Запорожец». Тушканов чуть оправился после паралича: слепой на один глаз, руки дрожат. Шутя будет так же говорлив, суматошен, те же хохмочки. Он выкопает из прибрежного песка холодный арбуз, и славно они потолкуют о жизни, вспомнят отошедшие Оторвановку и Курмыш…

Седой шел из последних сил, держал в поднятых руках тяжелую железяку.

— Убьешь — посадят! — сказал Тушканов.

— А вам можно? — выкрикнул Седой. — Можно? Подрагивающая тень железяки коснулась их лиц, Шутя рванулся, уволок за собой Тушканова. Перед Седым остался Савицкий.

Неподвижен был Савицкий. Так он глядел, когда иголками, обмотанными ниткой, прокалывал кожу на руке Седого и тот не смел пошевелиться.

Сережа закричал, железяка в руках Седого наклонилась и стала падать. Упала рядом с Савицким, подскочила, сверкнул бутылочный осколок.