Сергей Снегов - Взрыв
Транспортерный штрек вдруг оборвался, снова они вышли в просторный туннель. Навстречу им шел поезд из вагонеток, груженных углем, его тащил электровоз. Маша встала спиной к стене, чтобы ее не задело.
— Взрывобезопасный аккумуляторный электровоз, — объяснил Синев. — Видите, он не похож на те, что мы видели раньше, — те на троллеях.
Какой-то человек, быстро и уверенно шагая, шел прямо на них. Сильный сноп света от его лампочки упал Маше на глаза, ослепив ее на мгновение.
Это был Камушкин. Синев сказал:
— Здравствуй, Павел, хорошо, что не разошлись. Вот привел к тебе товарища Скворцову, покажи ей, где надо работать.
Теперь Маша, направив свет на Камушкина, видела его лицо. Камушкин улыбался.
— Выбрались, наконец, — сказал он одобрительно. — А я уже боялся, что у вас полное отвращение к штрекам и штольням. Лучше всего, конечно, начать с проходчиков, а потом перейти к забойщикам и навальщикам. Не возражаете, если я проведу вас в бригаду Ржавого, Мария Павловна?
Маша не виделась с Камушкиным с того времени, как он увязался ее провожать, и с некоторой тревогой ожидала новой встречи. «Опять скажет или сделает какую-нибудь грубость — посажу его на место!» — мстительно думала она. С облегчением Маша убедилась, что урок пошел Камушкину впрок, он даже назвал ее впервые Марией Павловной, а не просто девушкой или Машей — она не могла этого не отметить.
— Спасибо, Павел Николаевич, — сказала она. — Ржавый меня интересует больше всех, у него самая высокая выработка. У меня еще одна просьба — покажите мне выделение рудничного газа. Столько о нем говорят, а я еще ни разу не видела.
— Это можно, — согласился Камушкин. — Но придется побродить в темноте. Не возражаете?
— Что вы, я не устала! — поспешила сказать Маша.
Сейчас впереди шагал Камушкин, Маша с Синевым и его помощником еле поспевали за ним. Синев шепнул: — Ведет в третий уклон — самое страшное место по газу.
Маша скоро заметила, что стало теплее и воздух не так чист — холодная свежая струя сюда, видимо, добиралась с трудом. Резко запахло сырым и затхлым подземельем. Они шли долго, все время спускались вниз, потом Камушкин замедлил шаги, стал двигаться осторожно, свет его лампочки шарил по земле и ощупывал стены, как рука. Третий уклон был немного шире, чем другие проходы. Смонтированный здесь транспортер не работал, людей также не было видно. Зато здесь было свежее — сильная струя воздуха омывала проход. Камушкин, упершись светом в низ стены, сказал небрежно:
— Можете любоваться — суфляр!
Маша знала, что суфлярами называются струи рудничного газа, выбивающегося из земли, небольшие газовые фонтанчики. Они с Синевым наклонились, световые конусы их лампочек пересеклись на стенке. Из стены вырывался под давлением поток метана, издали было слышно тонкое посвистывание и шипение газовой струи; руке, протянутой к суфляру, сразу становилось холодно. Чистый метан — газ без запаха и цвета; этот, видимо, не был чистым: от суфляра отчетливо истекал запах гнили и плесени. И еще одно ощутила Маша: внизу сразу стало тяжелее дышать, в воздухе, наполненном метаном, не хватало кислорода.
Камушкин сообщил:
— Это один из десятка суфляров на нашей шахте, он интересен тем, что самый большой по дебиту. Скоро мы его направим по трубе наверх, в нашей же котельной сожжем. А пока, ничего не попишешь, прекратили около него все работы и пробили из уклона прямой ход на отходящую струю — выбрасываем наружу, не даем распространяться по шахте. Безопасность это обеспечивает.
Маша не отрывала взгляда от суфляра, даже опустилась на колено и водила рукой по стене, чтобы ощутить силу, с которой струю выхлестывало из земли. Она спросила:
— А на сколько все это взрывоопасно?
Камушкин ответил:
— Газ может взорваться, когда его от пяти до двадцати процентов. Зажгите в этом месте спичку — вмиг перенесетесь в гости к прабабушке. Для любителя самоубийства трудно найти более удобный способ.
Он говорил с гордостью, он словно хвастался, что в его подземных владениях есть такое грозное местечко. Маша поспешно встала. Камушкин пошел вперед. Теперь они поднимались вверх по вентиляционному проходу. Маше объяснили, что такие вентиляционные ходы называются «печами»: название дано из-за тяги, в ином подземном ходе гудит, как в настоящей печке.
Вентиляционная печь выходила в широкую, освещенную лампами штольню — обратную струю.
— Все, — сказал Камушкин. — Здесь газа у нас — десятые доли процента. Страхи и ужасы показаны, можете поблагодарить за представление и приступить к делу. Если не возражаете, поднимемся немного выше, бригада Ржавого работает в другом месте.
— Мне надо на восточный участок, — сказал Синев. — Я зайду к вам перед концом смены, Маша.
— Обязательно заходите, — попросила Маша. — Мне одной страшно выбираться.
Синев и Камушкин засмеялись. Синев сказал, продолжая улыбаться:
— Ну, одной возвращаться вам не придется. Здесь нет ходка, где бы ни работали люди, все они пойдут с вами. Вот только нам придется побродить в глухих углах сегодня.
Камушкин заметил, кивнув светом на респиратор:
— Вот отчего химическую фабрику навесили на плечи. Редкий случай — увидеть тебя с этим грузом.
Он пропустил Синева вперед. Синев с помощником свернули в первый же боковой ход. Теперь Маша шла вдвоем с Камушкиным по узкому и низкому проходу с неровным полом. Ни впереди, ни сзади не было ничего видно. Маша подумала, что если в этом безмерно низком погребе заблудиться, никто не увидит и не услышит, даже эха не будет. На минуту ею овладело беспокойство, она невольно заспешила, догоняя Камушкина. От торопливости она стала спотыкаться. Камушкин, не оборачиваясь, быстро шел впереди.
— Пожалуйста, немного потише, — попросила она. — Я запыхалась от такого бега.
Он пошел медленнее.
— Расскажите мне, куда мы идем, — продолжала она. — Что это за место, где работает Ржавый?
Камушкин объяснил, что бурильщики Ржавого заняты на проходке нового штрека. На этом участке особенно плохо с выполнением норм, рабочие с неохотой идут сюда.
Через минуту Камушкин сказал:
— Ну, пришли, вот она — бригада Ржавого.
2
Узкий штрек сменился уклоном, широким, как откаточная штольня. В конце его открылись места разработок. С разных сторон вспыхивали лампы, слышалось стрекотание сверл, в стенах виднелись боковые ходы. Несколько бурильщиков забуривали шпуры. Освещая место работы лампочками, прикрепленными к козырьку касок, бурильщики наваливались телами на длинные сверла, с тонким скрежетом углублявшиеся в породу. Среди бурильщиков Маша узнала рослого Ржавого, он работал размеренно и четко, что-то насвистывая. И уверенные его движения, и непрерывный звучный визг сверла, и самая песенка производила странное в этом подземелье впечатление бодрости и ясности.
— Здравствуйте, Василий Аверьянович! — громко сказала Маша. Ржавый оторвался от бура. Он скинул рукавицу, пожал Маше руку, свет её лампы падал на его перепачканное пылью смеющееся лицо.
— Проверка на тебя идет, Василий, — внушительно и насмешливо сказал Камушкин. — Мария Павловна по секундомеру установит, чего ты стоишь и нельзя ли тебя еще немного подогнать.
Маша резко обернулась к Камушкину. И самый тон его, и смысл его предупреждения Ржавому были недопустимы. Камушкина следовало немедленно опровергнуть. «Разыгрывает перед рабочими роль их защитника!» — с возмущением подумала Маша. Ржавый, заговорив, не дал ей высказаться.
— Правильно, надо проверить, — сказал он с доброй улыбкой. — Дело наше открытое, а со стороны всегда виднее, что к чему. Ты как же, Маша, сейчас начнешь?
— Сегодня я главным образом буду присматриваться, — сообщила Маша. — Надо мне предварительно ознакомиться с приемами вашей работы. А завтра приду вместе с вами и сниму полный хронометраж процесса от первого вашего движения до последнего. — Она попросила: — Дайте мне для начала поработать буром.
— Это можно, — согласился рабочий. — Становись на мое место.
Маша, напрягая тело, старалась всей силой давить на рукоятку бура, но струйка пыли и камешков, сочившаяся из отверстия, сразу оскудела, тонкий звук превратился в высокий неприятный скрежет, похожий на тот, что издает нож, царапающий тарелку. Через несколько минут у Маши заныли плечи, стало ломить руки. Раздосадованная и сконфуженная, она оставила бур.
— Девушкам наша работа непосильна, — утешал ее Ржавый, погружая бур в породу. Но она не могла успокоиться — она ощущала, не поворачиваясь, иронический, взгляд молчавшего Камушкина, ей было обидно, что он видел ее неудачу. Она сухо сказала, раскладывая чемоданчик и вытаскивая бумагу и карандаш:
— Спасибо, Павел Николаевич, теперь я справлюсь сама.
