Павел Зальцман - Щенки. Проза 1930-50-х годов (сборник)
Среди ночи Петька и попутчик крадутся, сводя дыхание, не касаясь спящих. Петька миновал последнего, дверь отошла, он проснулся. Попутчик воззрился в раскрывшиеся глаза, брыкает вскакивающего мужика ногой и бросается бежать. Его догоняют длинными руками. Решительное безумие гонит Петьку далеко между камнями без оглядки вопреки удушью. Упавшего попутчика топчут ногами, он отплевывается и с яростью тянет руки за Петькой. Наконец он говорит, где сложены корзины, с трудом шевеля рассеченным языком.
Петька от дороги на четвереньках всползает на гору, торопясь увидеть и увести. Он узнает костер. Их нет. Внизу мелькает черное тело бегущего щенка. Петька кричит и, начиная сначала, обегает десятый раз прогалину, ища обмана. Смотрит в чащу, в темноту, вверх на сопки, не может оторваться от места, где они были, и вдруг в просвете мерещатся две белые фигурки. Он напрягает глаза, но не может различить. Все-таки он бросается вниз, напрасно ища следов; между расщепляющимися деревьями открываются новые; устремляясь всюду, перебивая себя и вдруг с тоской, верно вспомнив о том, что́ оставил под навесом, побежал обратно в гору, на каждом шагу крича, прислушиваясь, надеясь найти тут же, боясь прервать тишину, в которой роится ответ, торопясь кричать, чтоб заглушить молчание.
Из чащи, опережая друг друга, выходит пять мужиков: «Наконец дошли до пищи, и себе в охотку, и ребятня сыта будет». Каждый запускает руку, роет глубоко. Попутчик, оставленный на краю каменного обрыва, спрыгивает и катится вниз. Никто не обернулся. Мужики вывертывают корзины и шарят. Лежат одни объедки. Всей пищи нашелся узел с огурцами и воблой.
Взобравшись по каменной гряде, Петька увидел согнувшихся. Их глаза пятнают лес просветами жара. «Огонь, упади в сухую труху, высуши воду, задуши в гнездах, заглуши шепот по углам шалашей, заткни уши криками». Пустые руки ломают бессильно гнилые сучки. Нахлынувшая кровь отлила от поднявшихся голов, в них звенит голод. Обманутые встают навстречу оглядывающемуся Петьке. Не успел разобрать – внизу мелькающий лоскут, поймали его рукав, срывают такой предмет, как тужурка, валят и колотят рваными сапогами. «Боги безответные!» Пятная лицо глиной с плевками, усталые, двигая в переносицу, разбивая губы, вбивают зубы в глотку, заставляя глотать с кровью, и, протащив по траве вообще-то живое тело, сбрасывают в каменный овраг. Шатаясь, мужики возвращаются к вобле. Между корзин на земле, спиной к ним, сидит отставший больной и, колдуя над куском хлеба, вяло пережевывает, держа у мокрых усов. Им кажется, что остатков убыло. Один из них подходит и рвет из рук полуобглоданную воблу. Нет сил его свалить, раскрыть его руку, прижатую с рыбой к животу. Зубы готовы разгрызть сжавшиеся пальцы. Подошедшему в ворохе белья показался хлеб. Другие нагибаются за ним. Его прячут в глубину карманов, за пазухи, в пояса, и все вокруг находят пищу и забирают ее себе, а он ищет ее в руке, в зажатом кулаке. Опущенное лицо покраснело. Он вытянул двумя пальцами сапожный нож, обмотанный почерневшей дратвой, с треугольным лезвием и бьет им в затылок согнувшегося и отталкивает его. Тот падает на спину, сажая нож глубже. Ударивший раскрывает его сжатую руку и, пока мужики таращат глаза, поднимается и уходит с рыбой. Все уходят за ним не оборачиваясь. Раненый, севши, двигаясь, касается пальцами шеи, настойчиво натыкается на боль, дергает левой рукой подвижную ручку и глядит искоса на отброшенное светлое лезвие; выплевывая красную слюну, он ощупывает затылок, дрожа, все ближе походит к ране, наталкиваясь на текущую кровь, и, чувствуя ее, в ужасе отнимает руку, видит, что вся ладонь в красной, стекающей между пальцами крови, и от страха падает и кричит, зовя на помощь, пробует бежать и ползет за ушедшими.
Он тащится, убегая от крови, оставаясь на месте до вечера. Рана покрылась клейким белым налетом и едва содрогается при движениях. Много раз он падает лицом в землю, но дождь пробуждает его. «Вот тихое логовище в листьях. Мне устелили землю острые листки и красная брусника, за которой облака. Нет ни человека. Здесь безопасно. Просветы уводят в чащу без страха. Это каменоломня».
Он свалился, не может и не хочет подняться и с облегчением, не меняя положения, оглядывается, так как кровь остановилась. Земля обошла вокруг его головы. Он уткнулся лицом в траву, свободно вытянулся всем телом, разложив руки по швам ладонями вверх, и, успокоившись, остался неподвижным.
Под горой в ямке лежит Таня, уснувшая от голода, с закрытыми глазами и сжавшимся лицом. Весь день ее ищет мать со спрятанным куриным крылом, бродя вокруг табора. С наступлением темноты сова налетает на Таню, рассеянно и полушутя опускает ей из клюва помятый кусок хлеба. Она, любопытствуя, задерживается. Таня, разобравшись, хватает, не веря счастью, и поедает дальше. Вдруг махнув крылом, сова улетает, пока та подбирает крошки с землей вместе. Таня поднимается и ползет домой.
Лидочка с Верой весь день сидят на лужайке, не отходя от вещей. Вера не говорит ни слова, не зная, чего ожидать, передумывая, и гадает о сове.
Лидочка не ест весь день. Наступает вечер. В овраге шевелится Петька. Он выползает наверх и натыкается на труп мужика. Его удивляет странное положение тела. Он лежит вытянувшись, но голова запрокинута и заведена так, как будто ее кто-нибудь выломал из шеи. Верхние веки обвалились вниз, заведенные глаза уперлись зрачками в камни. Петька встает со звоном в голове, еле движется и зовет Лидочку.
Только стемнело, прилетает сова. Она уносит Веру. Ее нет долго. Наконец она возвратилась. Лидочка сидит, опустив глаза, и прислушивается, не идет ли Петька. Вокруг нее лежат объедки и нетронутая пища, но ей уже голодно. Как только сова приносит ее к себе мимо пригородов, где кое-где огоньки, все обещанное лезет в глотку. Ее одолело любопытство, так как они сидели за столом в теплой четырехугольной комнате, половину которой заполнила своими криками сова.
Полночи они с сестрой не отрываются от еды. Им тепло, они откинулись назад и запивают тем, что наливает сова. Наконец под утро Лидочка в темной комнате становится коленом на мягкую постель, падает головой глубоко в подушку, растягивается под одеялом и расправляет руки и ноги, не разглядев комнаты.
По деревянной галерее дома, тихонько ступая, пробирается сова до маленькой двери. Ночной франтовый костюм, свежие кальсоны и сорочка, пахнущая духами «Шипр». Открывает и входит. Она поднимает одеяло только что уснувшей, гладит и трогает ее. Та проснулась, садится в испуге и в темноте отталкивает. Она закричала. Сова обнимает тонкие руки, ломает их и ласкает, вспоминает быстрыми словами о пище и, не уставая говорить, заговаривает крики и просьбы. Кидающееся тело вжимается в постель. Сова шепчет над лицом с широко раскрытыми глазами: «Не кричи от боли и страха». Удерживает вырывающуюся, и скоро та засыпает с мокрыми щеками.
Петькина молитва:
«Боже мой! Молюсь тому, кто исполнит молитву. Руки побиты сапогами. Пошли в лесу хлеба не в пищу, а для жизни. Возврати ее, дай отыскать. Не прошу ни о чем – только это. Пусть потом отплатится горем. Боже мой, умоляю тебя, окончи мои мученья. Сделай так, чтоб мы были вместе. Я согласен на все после. Пусть умру, как не умер. Пусть не спасусь от голода, после, не теперь. Дай прожить вместе. Дай найти. Дай ее увидеть».
Шляпа на шесте. 1933. Б., тушь, перо. 22x22,5
Часть II
Застолье. Иллюстрация в журнал «Перелом». 1932. Б., тушь. 13x19,2
I. Обед
С темнотой сова ожидает гостей. Внизу над рекой гудят шмели. Сова сидит на перилах балкона. Из колючих кустов выходит первый щенок. Издали увидев сову он бежит в пыли. Садится под балконом и лает. Он говорит вот что:
– Я вас нашел с трудом. Тут столько дыр. Дорога и вверх и вниз. Вокруг ни листка, торчат колючки. У меня ободрана шкура. Я видел, как вы таскали из телеги корзинки, и решил вас найти и просить в нужде.
Сова: О чем?
Щенок: Покушать. Перенять от вас несравненное уменье, чего и не знаю. Поучите меня. А я умею бегать, кусать, находить.
Сова: Значит, уже мастер! Это не первый раз. Если ты бегаешь быстро, я тебя возьму для охоты. Обглоданная кость, но тонкие ноги из железа. Такому лучше железную цепь.
Щенок: Вот через дверь на день только пусти во сне обломаю клюв и без глаз отгрызу когти корзинному вору и упадешь с балкона как засохшая шишка только бы пустил поесть.
Сова: Не оброс бы мехом, выкруглив спину на вогнутых лапах, как я, расправляя крылья.
Щенок: И язык у меня высунут, и дышу часто – устал.
Сова: Начиная с первых полетов, шатаясь, крылья крепнут. Далеко ему. Пока можно сделать ему счастье.
Щенок: Откроете?
Сова: Пустить? Ладно, открою и накормлю, чтоб не прогрыз дыру.
