Анатолий Климов - Северные рассказы
— Ум мой так ходит, — частенько говорил он беднякам-ненцам, — раньше кулаки и шаманы вместе с русскими попами учили своих детей в школах церквей, чтобы знать, как лучше нас, бедняков, обманывать. Красный закон теперь верно говорит: чтобы быть сильнее «арка тетто и тадибеи»[37], надо и нам учиться и детей своих учить. Красный чум хочет давать нам кочевую школу. Это хорошо. Давайте, ненцы, учить у них наших детей большой правде, которую мы так долго искали. Раньше ее не было в тундре, а теперь она сама пришла к нам. Я отдам в школу своего сына, отдавайте и вы.
Старанием ребят, особенно Маруси Ануфриевой, чум открыл школу-передвижку. Регулярно, изо дня в день, двадцать ребят приходило и приезжало в школу. Усевшись на детских скамьях за столами, ребята раскрывали родную азбуку и учились по слогам читать бессмертные заветы Ленина:
— Тоголко, тоголко, тоголко тара[38], — повторяли в чуме.
Отцы часто приезжали смотреть, чему учат ребят. После чтения букваря ребята показывали им по картинкам, как нужно правильно сдирать шкуру с убитого песца, каковы новые способы охоты, не портящие шкуру, рассказывали о правильном обращении с оленями, о рыбе, о больших городах. Отцы учились вместе со своими детьми.
После занятий Маруся обыкновенно прочитывала собравшимся газету «Красная тундра» на ненецком языке, в заметках и каррикатурах которой высмеивалась кулацкая жадность, обман шаманов и освещалась жизнь колхоза. Весело смеялись кочевники, с любопытством разглядывая красивые картинки ветвисторогих оленей.
Как-то раз охотник-оленевод ненец Тер Калач, внимательно приглядевшись к работе школы, сказал Марии:
— Я приехал сюда, чтобы забрать моего сына. Много работы в моем чуме, он помогал бы мне. Но теперь, когда глаза сами видели, а уши слышали, чему учат его здесь, я говорю: хорошо учите, сын мой не только грамотный будет, но и хорошо зверя промышлять будет, оленье стадо беречь будет. Делу учите ребят. Теперь я не возьму его обратно в чум. Работать буду больше, а он пусть учится.
От работы с малышами школьного возраста Маруся вскоре перешла к ликбезу среди взрослых. Вечерами к ней съезжались мужчины вместе с женами и учились читать и писать. Через неделю десять человек ненцев уже заменяли свою родовую тамгу настоящей подписью. В числе этих десяти был председатель Мало-Ямальского национального совета Солиндер Хэвко. С гордостью председатель отсылал теперь в округ протоколы собраний и отчеты, на которых было четко написано: «Председатель М. Ямальского нацсовета Хэвко Солиндер». Теперь уже не смотрела на него с бумаги аляповатая тамга. Каждая бумажка была понятна до последней буквы...
Олени поедали мох, стада стали далеко отходить от станов. Чумы снимались и шли километров за десять-двадцать на новое сытое ягельное место. К весне шли к Обской губе на добычу рыбы. Уходили чумы ненцев, и поднимался вслед за ними красный чум комсомольцев. Перед сменой стоянки десятки ненцев заезжали к комсомольцам предупредить об уходе.
Некоторые предлагали помощь оленями. Красный чум стал необходимостью, его работа вошла в жизнь советской тундры.
Комсомольский чум шел за ненцами в глубь тундры. Он стал центром жизни Малого Ямала. К нему съезжались кочевники из самых отдаленных глубин тундры. Молва о его работе проникла повсюду; снедаемые любопытством и желанием учиться к чуму тянулись бедняки и середняки.
Ежедневно в красном чуме толпились гости. Комсомольцы воспользовались этим и усилили работу. В короткий срок удалось организовать две политшколы, втянув в них двадцать ненцев, Филиппов ежедневно проводил массовые беседы на интересующие ненцев вопросы. Сколотили активную бедняцкую группу, добились изменения маршрута кочевий, подтянув бедноту ближе к ненецкому колхозу «Нарьяна-хаер» («Красный рассвет»), рассчитывая наглядно показать преимущество колхозной жизни. Как-то, в перерыве от занятий, все собрались у костра.
— Ребята, мы слишком много проводим бесед и читок. Это хорошо, но этого мало. Почему бы нам, например, не устроить в нашем чуме спектакль? — говорил Филиппов своим соратникам.
Предложение было принято. Маруся Ануфриева перевела на ненецкий язык несколько революционных песен и стихотворений. Зоя сшила костюмы шаманов и идолов. Андрей с Няруем написали инсценировку: «Как шаман эксплоатировал бедняка и обманывал ненцев». Чум украсили, подчистили, приготовили угощение.
Весть о большой вечорке, посвященной «красному закону», с быстротой ветра облетела все чумы и станы. За день раньше начал съезжаться народ, около чума собралось до сотни нарт. Желающих видеть спектакль было так много, что чум никак не мог вместить всех, пришлось раздвинуть шесты и убрать одну сторону нюги.
Сколько необычайного увидела и услышала в этот день заполярная, полудикая тундра!
В 300—400 километрах выше полярного круга открыли ребята занавес первого в истории Ямала передвижного тундрового театра. Три часа сидели изумленные ненцы перед чумом ребят. От души смеялись над разоблаченным и избитым в конце концов за подлости шаманом, удивлялись танцам Зои, стихам и пению Маруси, слушали гитару и гармошку. По окончании концерта ребята стали угощать гостей чаем, однако зрители единодушно потребовали продолжить пенье и рассказы. Сговорились продолжать вечер через пятнадцать дней.
В мае с юга стала заветривать оттепель. Правда, иногда хмурилось небо, исчезали звезды, ощетинивалась Арктика холодным оскалом метелиц и морозов. Но уже чувствовалось лето в воздухе, зима выбивалась из последних сил, безуспешно воюя с весной. Пришли в тундру дурманные запахи весны, и торопливая зелень полезла из оттаивающей земли навстречу обманчивому солнцу и бездомным оголтелым ветрам.
На взгорье — трава, а рядом — снег, угрожающий летовать в лощинах и отлогах холмов.
Круглые сутки над тундрой стояло холодное, бледное солнце.
В июне сильные важенки[39] ходят последними днями, в тягости, туманными глазами ищут укромное место и приносят слабеньких пешек[40].
В июне пришли кочевники к берегу Обской губы, которая не успела еще отгрохотать торосистым ледоходом. На побережье стянулись чумы. Пришли на стоянку у рыбных промыслов и стада колхоза «Нарьяна-хаер».
Взгорья прели болотной мразью и старыми костями павших от сибирки и копытки[41] оленей. Дышала тундра больным воздухом. Опасны для живого стада места бывших оленьих падежей. Малый Ямал — большая земля, и на это именно и была сделана ставка ущемленным врагом — шаманом и родовитой кулацкой знатью. Зорко надо глядеть колхозному пастуху, чтобы стада не попали в районы смерти. Опасны были и воздух, и земля, и ягель[42], и речушки.
В июне колхозное стойбище стали все чаще и чаще посещать гости из кулацких и шаманских чумов. Они уверенно входили в чум и заводили назойливые свои разговоры:
— Умирает тундра. Деды, однако, правду сказывали, что опять придут к нам плохие люди, отымут оленей, выгонят ненцев из тундры. Куда пойдем? Где же правда Красного закона?
Молчали, погруженные в раздумье, исподлобья, зорко следили, какое впечатление производят слова на слушателей.
— Много, ой, много было большой рыбы в Большой воде, — продолжался вкрадчивый говор в перерыве между затяжками из трубки, — пришли русские, пустили по ней большие шумные лодки, пошла черная течь[43], стала уходить рыба за Конец Земли...
— Недавно сказывали ненцы, бывшие в Сале-Харде: летом придут в тундру лекари и будут что-то с оленями делать. Олень умрет... Что тогда будет, ненцы?
Разговоры, подобные этим, повторялись изо дня в день, и прислушивались к ним колхозные пастухи...
В конце июня на Малый Ямал, вслед за побежденным льдом, приехал зоотехник Фадеев с набором противоэпизоотических сывороток. Колхозники не допустили его к стадам.
Напрасно совал он им в руки командировочные мандаты и полномочия из райисполкома, уговаривал, объяснял, просил, ругался, его не везли к нагульным местам.
Негодующий, он ушел к ребятам в красный чум.
— Вот-вот грянет копытка, — жаловался он, — еще два дня и пойдет косить стада. Я торопился, пешком от берега губы до трех Ходоттей[44] шел, а они... Ну, что я буду делать, товарищи?
В чуме поняли, что надо воевать за стада «Нарьяна-хаер». Ночью снялись и двинулись к колхозному стану. За красным чумом двинулась беднота.
На стане ребята развернули разъяснительную работу среди пастухов колхоза.
Часто случалось, что в колхозный чум съезжались сразу и злобные шаманы и комсомольцы. Сидели долго, говорили о прожитой зиме, обо всем, только не об оленях. Зато в отдельности подолгу разговаривали с колхозниками комсомольцы.
Первую прививку сделали стаду красного чума. Олени прекрасно чувствовали себя: бодрые, сильные, веселые.
