Анатолий Климов - Северные рассказы
— Чай, не совсем зря палили, — похвалились осажденные.
— Ну, а теперь чур патроны беречь, — распорядился командир. — Они сейчас брать в лоб будут, у их ведь народу куда меньше стало.
— Человек сорок, не больше.
— А у тебя сколь патронов, Бубенчик?
— Мало, Мироныч... — Семен замялся и показал подсумок: там лежала одна обойма.
— Ну вот говорил же — не стреляй зазря. Расстрелял заряды, лихач.
— Да я думал...
— Вот выпустишь последние, а потом из нее стреляй, как можешь, — и Мироныч указал на гармонь. — Дурень!
Но неладно рассудил Мирон. Каратели не шли на открытый приступ, а маяли частыми вылазками из тайги. Стреляли они мало, больше вызывали партизан на расход патронов.
Грозный час приближался. Теперь уже совсем редко из избушки летели пули. Стреляли только тогда, когда были уверены, что попадут в цель. Колчаковцы, прекрасно учитывая ограниченный запас огня у партизан, тоже поняли, что момент последнего штурма настал. Партизаны наблюдали за приготовлениями врага.
— Стройсь!— донеслась команда.
Серая лента вытянулась и замерла. Затем она разорвалась на три части и раздвинулась. С трех сторон враг, с четвертой — грозный Иртыш.
Три ленты медленно двинулись к избушке...
— Ну, братаны, прощайте, — глухо проговорил Мирон. — Кому талант выйдет — уйти живьем, расскажи потом Ленину, что умерли, как надо было.
Кто-то тихо кашлянул, и все стихло.
— Бить метров за двадцать, други.
Медленно, как бы крадучись, приближаются цепи, страшно молчаливые, набухшие злобой и страхом. Глаза солдат устремлены на избушку, винтовки наперевес. Сзади средней цепи с револьвером в руке шагает прапор Тубанов. Цепи движутся медленно.
— Приготовиться! — подал команду Мирон.
Цепи не дрогнули.
— По гадам-карателям! По сволочи из пулемета! — еще сильнее кричит Мирон, возбужденный страшным безмолвием атаки.
Цепи продолжают итти.
— Пли! Жарь, други! — слышатся слова Мирона.
Застрочил пулемет, залпы врезались в строй врага.
Но цепи продолжают итти...
Внезапно сквозь рев и грохот в избушке звонко пискнул тонкий задорный лад гармоники.
— Кто смеется су... — сердится командир, и слова застревают у него в горле.
Из отверстия в потолке избушки висят ноги Бубенца. Голова, туловище, гармонь Семена уже на крыше, на виду врага.
— Бубенчик! Куда ты?
Но Бубенчик поворачивает туловище, садится на край отверстия, так что ноги у него попрежнему свешиваются внутрь избы, — и вдруг в гнетущей тишине с избушки срываются и летят мощные аккорды:
«Смело, товарищи, в ногу...»
Революционный гимн смял и поразил цепи солдат. Песня рождалась из-под пальцев Бубенчика, схватывала людей за грудь. И казалось, что нет конца этой песне. От Ледовитого океана до Черного моря проносилась она по земле.
«Духом окрепнем в борьбе...»
Цепи смешались, остановились.
А Семен продолжал играть. Склонив голову к мехам, закрыв глаза, он, казалось, весь поглощен был песней и не видел ничего вокруг.
— За Ленина, ребята! Пошли бить гадов! Ура! — крикнул Мирон.
— Ур-р-а! — подхватили партизаны, и, распахнув двери избушки, кучка израненных, измученных храбрецов, вооруженных гранатами и революционной песней, бросилась на врага. Партизаны вдруг почувствовали, что они сильны и обязательно разобьют белогвардейцев.
А с избушки все еще лились аккорды поразительной силы и чувств:
«Грудью проложим себе...»
Через час, когда с колчаковцами все было покончено, усталые партизаны возвратились к избушке. На крыше все еще сидел Бубенчик и играл, играл без конца, отдавая гармошке все свое сердце.
— Семен! — окликнул его командир. — Милый, слазь. Прогнали мы их, прогнали.
Бубенчик играл.
Тогда партизаны залезли к гармонисту на крышу. Положив руку на плечо Семена, Мирон позвал:
— Сеня!
Бубенец все еще находился под впечатлением песни. Затем, как бы проснувшись, вскинул голову, улыбнулся и, глядя прямо в глаза командиру, прошептал:
— «Грудью проложим себе...»
...Ночью отряд партизан переправился через Иртыш и уходил к Оби на соединение с частями Красной Армии. На единственной лошади отряда в седле спал Бубенчик, а рядом, держась за стремя, прихрамывая, шел Мирон, любовно обняв гармошку Семена.
РОЖДЕНИЕ ПЕСНИ
Тундра, бездорожье, холод...
Ветер, темнота, снег...
Десяток двустенных строений, крепко вцепившихся в промерзлую, прозябшую землю.
Зимовка Ныда — центр Надымского района.
Полярная ночь. День украла суточная беспрерывная темень.
Изредка небо горит сиянием: в тишине, в бездонной лазури полышет свет всеми цветами радуги.
В апреле, когда на Малый Ямал набрасывались предвестники тепла — буйные весенние зюйды, пахнущие зеленью и оттепелью, — линяющий песец уходил из урманов и урочищ Приполярья в голую тундру.
Еще бушевали иной раз свирепые метелицы, дули жестокие норды, но вслед за зверем целыми станами стали уходить из Надымской лесотундры оленеводы-кочевники. На нарты складывались чумы. Станы каслали[26] в тундру Малого Ямала.
Шли ненцы к берегам богатой губы, к морю, к сытым пастбищам для отрубов оленей, к летнему зверю, в просторы Заполярья.
Наступала весна — время ежегодной смены мест кочевий.
Когда в Ныду, на фактории, приехали первые ненцы, кочующие весной на Ямал, комсомольцы зимовки стали подолгу разговаривать с ними. В перерыве от торга добытой за зиму пушнины, за горячим обжигающим чаем, рассказывали оленеводы:
— Много было нынче песца, хороший был промысел. Белковали[27], тоже много добыли. А теперь каслаем на Ямал.
— Сколько чумов идет к Хусь-яге, юро[28]?
— Чумов четыреста идет. Двести пойдет к Большой воде. Нынче много народа будет у воды.
Апрель шел на убыль. Комсомольцы закончили организацию красного чума. На нарты были уложены детские игрушки, мануфактура, тетради, музыкальные инструменты, плакаты, картины, глобусы, мыло, книги, аптечки и другие необходимые предметы.
Дождавшись массового прохода оленеводов, ныдинский комсомольский красный чум выехал на Ямал, на летнее становище ненцев.
Долго спорили в райкоме ребята: кому же ехать? Наконец решили.
Заведующий чумом зырянин-комсомолец, безупречно владеющий ненецким, хантэйским и родным языками, хорошо знающий тундру и кочевников, энергичный Андрей Филиппов был известен и в далеких станах. Школьный работник комсомолка Мария Ануфриева прекрасно знает не только эти языки, но и их письменность. Маруся родилась в тундре, и поэтому ненцы знали ее давно, верили ей и любили.
Деятельная и энергичная, инициативная комсомолка-акушерка Зоя Стародумова.
Ненец Николай Няруй — работник райкома, активный участник борьбы за новую социалистическую тундру.
С ними должны были поехать доктор Шубин, уже пожилой человек, и молоденький комсомолец, пастух стада. Всего шесть человек.
На восемь месяцев выехали в тундру комсомольцы красного чума.
За Хусь-ягой, к северу, кончаются лесные косяки хилых деревьев. Лесотундра уступает полярным холодам, начинается безлесная, голая тундра. Кое-где ерошится по земле полярная ива да хилая береза-карлик. И то только летом.
Зимой чистая простыня девственных снегов сливается на горизонте с небом. Дуют ничем не сдерживаемые ветры.
На эти перемороженные просторы выехали станы кочевников по десять-пятнадцать чумов. От стана к стану один попрыск[29]. В стане чумы друг от друга на 50 — 100 метров, а то и совсем рядом.
Комсомольцы въехали в средину этих станов. Ненцы с удивлением увидели новый хороший чум с красными полотнищами. Красный флаг наверху горделиво колыхался в морозном застойном воздухе. Рвались навстречу нартам яркие лозунги на внешней стороне чума.
Комсомольский красный чум станы бедняков встретили сочувственно. Кулацкая верхушка и шаманы зло ощетинились и насторожились.
Зоя Стародумова редко бывала в красном чуме. То и дело она садилась на нарты, гикала на пугливую упряжку олешек и одна, без проводника, уезжала в темноту. Ребята сначала беспокоились, предупреждали отважную Зою, но, видя, как ловко управляет она упряжкой, как хорошо научилась ориентироваться по звездам и быстро привыкла к гортанному говору ненцев, успокоились.
Несколько позже длительные отлучки Зои стали беспокоить: уедет и нет ее дней десять, а иногда и больше. Тундра большая и бездорожная: замерзнуть одной легко.
На расспросы акушерка отмалчивалась, весело смеялась.
— Работать мы приехали? Да! Ну вот и будь доволен, видишь, разъезжаю, роблю понемногу, — говорила Зоя Андрею.
Андрей настаивал. Тогда Зоя начинала успокаивать:
— Андрюша, честное слово, крепко работаю. Вот погоди, добьюсь хороших результатов, похвастаюсь. А сейчас еще начинаю только.
Вскоре, возвращаясь с объезда станов, в чум приехал председатель кочевого национального совета, маленький, юркий ненец Солиндер Хэвко. Тогда Андрею стало все понятно. Рассказывая о работе Зои в чумах, Хэвко в заключение сказал:
