Журнал современник - Журнал Наш Современник 2009 #2
Все над Васькой посмеивались, но, в общем, жалели акселерата. За что ему такая напасть? Отчего каким-то прихотливым образом сошлись в нем все эти маленькие атомы, клетки или гены - как их? А дальше что? Где он невесту себе найдет? Какую профессию получит? Как над ним потешаться станут во взрослой и, ясное дело, несладкой жизни?
Ведь вон кровный брат его, Витька Головастик! Прямая перпендикулярность! Башка молотобойная! Сколько врагов снес он одним простым, но бычьим ударом - в поддых, в грудь, а уж в лицо, в нос - просто страшное дело. После трех-четырех случаев в дискотеках, на улицах и просто так, по баловству, когда старшие парни, а то и взрослые мужики пробовали приструнить, оттянуть, наказать Головастика и начинали злоупотреблять силой ли, числом ли, возрастом, Витька поражал энтузиастов с такой сногсшибательной яростью и силой, что после первого же пролома взрослой стаи никто более испытывать этот бронеголовый снаряд не желал, и заводилы бодро, под Витькин свист, разбегались.
Вот ему, Головастику, военкоматовские предлагали многие царства, среди них аж морскую пехоту, но он кочевряжился, в хомуты не желал и тянулся вслед за Акселем в школе, хотя и отставал по возрасту на два года.
Тянулся - это слово относилось ко всем к ним, ко всей команде. Учиться в школе было не то чтобы неинтересно, а нудно, тоскливо, пасмурно.
Похоже, не попались этой кучке озорные учителя, которые были способны раскачать слабые, еще не проснувшиеся умы, завести, раскрутить потенциальные двигатели. И получилось так, что тела их росли и развивались, а вот серое вещество в черепной коробочке всё еще подремывало, ворочалось, как медведь в берлоге, и всё не приходила весна, чтобы озарить эту берлогу ясным чистым светом открытия самого себя.
Нет, свет прорывался - разве не знали они, что такое простая радость, хорошая погода, дружеская улыбка? Много чего постигали они среди простейших чувств и открытий. Но к сложным так и не подступились.
Петя, Федя и Ефим, по возрасту бывшие ближе к Глебке, чем к Бори-ку, разумеется, тоже переменились в соответствии с летами. Слухи о том, что семейка тихо шарит, пригасли. С возрастом постепенно втягивались они в семейный бизнес. Мама открыла продовольственную лавочку на другом конце города, торговали, судя по рассказам сынов, всем, что съедобно, и ребята по очереди помогали родителям на работе, потому что по мере расширения дела отец и мать стояли за прилавком, а несовершеннолетние сыновья, которым, по закону, вход за прилавок был запрещен, колготились на подхвате. Организовывали завоз товара, перетаскивали его, распечатывали, томясь родительским приказом, чтоб ничего - ни-ни! - ни в рот, ни, Боже мой, в карманы, потому что в магазинчике все не чужое, свое. Да и то! Разве это не глупость воровать самим у себя?
И трое братишек, шибко, видать, пораженные этой новой практикой, присмиревшие, загрустившие, угасшие, от родительских трудов в восторг не приходили. Напротив, через несколько длительных месяцев беспрерывного, после уроков, приторгового труда Петя, Федя и Ефим вдруг, ни с того, ни с сего, начали проявлять сперва робкий, но все-таки явный интерес к учебе. Домашние задания выполнялись усерднее, пусть и в ущерб процветанию родительского магазинчика; после уроков братья оставались в разных кружках - по химии, по математике, даже по литературе, участвовали в допол-
нительных детских массовках, от которых, например, Витька и Аксель отлынивали. Как и Борис.
В общем, прав классик: бытие определяет сознание. Магазинчик родительский, товар, деньги и снова товар, вовсе не увлек горевскую троицу, братьев-погодков, а медленно, но верно отторгал от себя.
Однако же не сильно все они разошлись. Веерного такого разброса не получалось. Все летели близко друг от друга, хоть в разных классах, но в соседстве, диктуемом, видать, всей прочей близостью - домов деревянных, деревенских, в общем, одинаковой или совсем похожей историей ближних предков, душевной одинаковостью и простотой родительской жизни.
А в общем - все они росли, не ведая как про высоты духа, так и про низины страстей. Жили негромко, бесцельно, куда кривая вывезет, да и учиться слишком особой охоты не было.
Тянулись - вот подходящее слово.
17
Глебушка теми годами подрастал, наполняя свою малую душу знаниями не только практическими, земными, но и вполне воздушными, которые принято считать детским баловством, а никак не серьезным стремлением - впрочем, считать так, призадумавшись-то, как раз и есть непростительная ошибка.
В каждом, даже самом несуразном детском желании надобно бы отыскивать звездочку, сияние мечты, вполне, может быть, осуществимой. А если и не осуществимой, то уж наверняка возвышающей, поднимающей душу на крыло, вдохновляющей на новые фантазии, хотя фантазии - это что-то неисполнимое. Но ведь и неисполнимое, всякая мечта, если она благая в сути своей, сиречь важный шаг в движении души. Значит - шаг в развитии. Рост.
А Глебка предложил почти невозможное.
Дело было в начале июня, горевский клан, весь семерик, опять, хотя это и часто случалось, выбрался на околицу своей бывшей деревни, бродил по полям. И припозднились: тихо подкатили сумерки.
Как красив он оказался, этот конец дня! Над долиной, полной простых луговых цветов, вдруг потянулся туман. Сперва тонкие прозрачные ленты, слоясь, неслышно разрастались, заволакивая луг, и скоро оказалось, что видны лишь вершины елей и сосен по ту сторону веселой речки Сластёны, и видна луговина прямо под ногами, а середина между землей и небом затушевана светло-серой ватой, рыхлой, неосязаемой, но застилающей взгляд, таинственной, способной, наверное, человека, если он войдет в нее, запутать, принудить его потерять ориентиры, заблудиться.
Но туда ребята не стремились. Любовались, усевшись прямо в разнотравье на опушке березовой рощи.
Любуясь туманом, они умолкли, что, в общем, весьма нехарактерно для теперешнего городского молодняка, - обычно ходят по лесу, врубив музыку на всю катушку и даже не догадываясь, что всякий лес, даже худенький лесок, интересен своими собственными звуками - жужжанием шмеля, постуком дятла, наконец, просто тишиной.
Ну, а если тишину вдруг разорвет соловьиная трель? Метрах буквально в десяти?
У горевских переносная музыка, конечно, была к тому времени в каждой семье, но они никогда ее в прогулки окрестные не брали, и все дело, наверное, в том, что сильно еще в каждом из них, помимо их воли, бродила деревенская кровь. Ведь всякий селянин любит и слышит тишину, звуки близкой ему природы - речки или ручья, леса, луговины. Беден тот, кто лишен этого, пусть на плече у него самый богатый радиокомбайн с наимодной, чаще всего громкоголосой и вполне дурацкой музыкой.
Так что горевский семерик, как только в ближних кустах грянул страстный соловьиный пощелк, не заорал дико и не заматюгался, как принято, дабы подчеркнуть свое радостно-независимое состояние. Напротив, парни сразу умолкли, и лица их разгладились.
Ах, как пел тот соловушка! И цокал, и трещал, и разливался чистой флейтой. Оказалось, он еще и дирижер, потому что совсем неподалеку, и справа, и слева, и чуточку в глубине березовой рощи, обитали еще три солиста, но и без всякого музыкального слуха было ясно, что те еще не такие мастеровитые, как этот, может, они еще совсем молодые, что, конечно же, не беда - пройдет неделька, и обучатся у опытного маэстро.
Нет, это невозможно передать словами - как они пели тогда! Четверо в самой близости, и еще несколько голосов издали, в лесу по ту сторону луговины, за туманной кисеей.
Будто волшебный театр перед мальчиками. Занавес запахнут, но не до конца, верх и низ ясны, хотя и угасают в сумерках, и наверху, прямо над ними - тоненький ясный блескучий серп, его и луной-то не назовешь, ведь даже в самом слове "луна" заключается что-то округлое и полное, а тут - золотая скобочка, половинка девичьего колечка, обточенного с краев, знак всемирной новизны и детского удивления - как же все это совпадало с ликованием соловьиного оркестра!
И тут Глебушка поставил задачу. Обращаясь не только к Борису, но и к остальной умолкшей братве, он прошептал, чтобы не спугнуть птиц:
- Хочу увидеть соловья!
Будто ветерок прокатился, и все головы разом закачались. Первым ответил Акселерат, как самый старший и, значит, знающий. Он прошептал:
- Его никто не видел!
- Это невозможно, - подтвердил Головастик, человек, способный все сокрушить на своем пути.
- Нельзя!
- Не бывает!
- Не получится!
Это три шелеста братьев-погодков. Один Борис возразил:
- Кто-то же видел! Какие-то ученые! Есть же, как их? Птицеведы! Один из погодков легонько фыркнул, но другие его укоротили: слушай,
мол, балда!
А Глебушка повторил:
- Хочу посмотреть!
- Не капризничай, - шепнул ему Головастик.
Но Глебка ведь не капризничал, кто как не Бориска знал это лучше всех, а потому пригреб к себе маленького братишку, придвинул к себе, шепнул:
