Зубр - Даниил Александрович Гранин
Но соблюдение всех указанных условий трудно при нахождении на государственной службе и в больших городах. Те, кто при неблагоприятных условиях могут работать, – вот это действительно работоспособные люди…»
23.5.1970.
А. А. Любищев – П. Г. Светлову
«Дорогой друг Павел Григорьевич!
…Рассматривать мою жизнь, как нечто исключительное по изоляции от сочувственной среды совершенно невозможно. Сочувствие компетентных друзей сопровождало мою жизнь, и, что особенно отрадно, число сочувствующих и интересующихся все время возрастает, и я могу быть уверен, что ценное в моей работе не пропадет после моей смерти, даже если не будет опубликовано при жизни. Это великое утешение, и если принять во внимание трагическое время, в котором протекала моя жизнь, то я вправе назвать свою жизнь очень счастливой. Единственное действительно серьезное несчастье – это была смерть моего несравненного сыночка Всеволода. За мою счастливую жизнь “я долг своим сыном заплатил”. А старость моя действительно исключительная: по продуктивности моей основной задачи она много превышает более ранние периоды моей жизни и в значительной мере потому, что на усвоение интересовавших меня книг я никогда не жалел времени, и сейчас я пожинаю плоды той разбросанности интересов, которая многим казалась нецелесообразной. Число друзей у меня непрерывно растет и, что меня особенно радует, и среди молодежи. И в старости есть много радости. Вопреки твоему утверждению, я не был участником сказочных успехов науки, но я надеюсь, что, когда (вероятно, после моей смерти) биология на совершенно новой (не биохимической) основе достигнет действительно сказочных успехов, и мое имя не будет забыто».
Заманчиво было бы привести и другие этапы переписки этих, таких разных и таких необходимых друг другу, людей. Хотя бы ради наслаждения уровнем мысли, взаимоуважением, игрой ума… Однако автору приходится себя ограничивать. Автор не пишет книгу о научных, философских взглядах Любищева, ни о его работах и достижениях. О его жизни тоже не пытается рассказать. Это ни в коем случае не биографическая повесть, и, как говорится, никаких претензий насчет неполноты и недостаточности жизни героя автор не принимает. И если автор позволяет себе отступление, то это нарушение правил, и именно за это его, то есть автора, можно упрекать. Конечно, плохо, что автор не может удержаться. Заговорив о дружбе, о чувстве любви и уважения, которое окружало А. А. Любищева, хочется понять природу этих чувств. Особенно теперь, спустя годы после ухода его из жизни. «Пора подумать о душе…» – повторим мы вслед за П. Г. Светловым. Что составляло прелесть его души, как видится она в отдалении? Чем помнится она? Разным людям по-разному – независимым духом его исследований, предельной честностью и щедростью натуры, уважением к инакомыслящим.
Между прочим, это подчеркивают все. Он любил дискуссии, но не позволял себе пользоваться слабостями оппонента. Ему нужен был сильный противник не для того, чтобы торжествовать, а чтобы укрепить Истину с обеих сторон.
Глава последняя, с грустью и признаниями
Превзойти свои возможности…
Не только в критических обстоятельствах, а судя по примеру Любищева, вся деятельность может превышать обычные возможности.
Ресурсы человека еще плохо изучены.
Впервые я размышлял об этом и о собственной жизни и старался думать о себе как об авторе, в третьем лице, потому что так казалось легче.
…Автор уверен, что в будущем не поймут, почему люди – в конце двадцатого века – так невыгодно жили, так плохо использовали свой организм, может быть, хуже своих предков.
По мере изучения архива Любищева автор невольно оглядывался на себя – и убеждался, что жил он чуть ли не вдвое «меньше себя». Это было грустно. Тем более что автор до сих пор был доволен своей работоспособностью.
В чем другом, но в смысле занятости и поколение автора, да и следующие поколения не щадили себя. Днем – завод, вечером – институт; они – и заочники, и вечерники, и экстерны; они выкладывались честно, сполна.
Однако стоило автору безо всяких эмоций сравнить факты, и стало видно, насколько Любищев за те же самые пятидесятые годы и прочел больше книг, чем автор, и чаще бывал в театре, и прослушал больше музыки, и больше написал, наработал. И при всем этом – насколько лучше он понимал и глубже осмысливал то, что происходило.
В этом смысле к Любищеву вполне можно отнести слова Камю: «Жить – это выяснять».
Перечитывая письма, заметки Любищева, автор понимал, как мало и лениво он, автор, думал. Понимал он, что добросовестно работать, с энтузиазмом работать – это еще не значит умело работать. И что, может, хорошая система нужнее энтузиазма.
Но зато автор, возможно, где-то в другом выигрывал свое время, возможно, он зато больше развлекался, или предавался какому-то увлечению, или, наконец, больше бывал на природе?
Если бы! Легко доказать, что герой нашей повести и спал больше, и не позволял себе работать по ночам, и больше занимался спортом, а о пребывании на природе и говорить не приходится. Он наслаждался жизнью куда больше автора.
Так что никаких «зато» автор найти не может.
На крайний случай, автор готов был бы все свести к таланту Любищева и превосходству этого таланта. Увы, таланту добавочного времени не придается… Талант тут не поможет. Скорей всего, тут сказывалась Система.
Скромная система учета времени стала Системой жизни. Согласно этой системе, получалось, что у Любищева имелось вдвое больше времени. Откуда же он его брал? Вот в чем состояла загадка.
Волей-неволей автор призадумался над своими собственными отношениями со Временем. Куда оно пропадало? Исчезало – неизвестно куда, как будто автор жил меньше своего возраста. Есть закон сохранения энергии, закон сохранения массы – почему же нет закона сохранения времени? Почему оно могло бесследно выпадать из человеческой жизни?
Размышляя над этим упущением природы, автор почувствовал, что где-то оно, это сгинувшее Время, все же существует – укором нам, нашей виной…
В совершенстве героя было что-то укоряющее. Странно, что герой, который был так хорош для жизни, так дивен для общения, оказался нехорош для изображения. Жизнь его получалась настолько праведной, что ясно было, что автор чего-то не разглядел. Либо же утаил, преувеличил.
Один журналист сказал автору:
– Так не бывает. Значит, ваш герой – человек одной, но пламенной страсти. Значит, он не гармоничный. В этом-то и парадокс: хотим, чтобы человек всесторонне и гармонично развивался, а хорошо известно, что более всего матери-истории ценны как раз люди, на всю жизнь
