Павел Лукницкий - Избранное
— Пейте!… Для вас все найдем!… Потом объясню.
А Любченко, милый Любченко, начальник заставы, уже тащил нам чистое красноармейское белье, полотенце и мыло и налаживал свой фотоаппарат.
2
Вымывшись в фанерной беседке, где желоб превращал горный ручей в душ, вымывшись там, потому что баня была временно занята запасами фуража, мы вернулись в здание заставы, и здесь неожиданно кинулся к нам Осман. Он плакал от радости (я раньше не верил, что мужчины плачут от радости), он плакал крупными быстрыми слезами и прижимался к нам, что-то говорил, путая слова, сбиваясь и размазывая по лицу слезы рукавом халата. Осман!… Живой Осман!… Он показывал нам свои руки, свое тело, свои босые ноги. И ноги его были в ранах, и руки, и тело-в ссадинах и крови. И тут мы узнали: Осман прибежал на заставу только сейчас за пятнадцать минут до нас.
Нам рассказал один из комвзводов:
— Наблюдали мы за долиной, вдруг видим-из-за мыса.показался кто-то. Смотрим-всадник. Быстро-быстро скачет… Кто такой, думаем? Взяли бинокль, смотрим и видим: лошади нет, один человек бежит. Ну, как быстро бежал! Упадет, вскочит, опять бежит-скорей лошади, честное слово. Прибежал сюда -плачет, смеется, хлопает ладонями и твердит: «Мэн, мэн»-я да я,-«Мэн наш человек… мэн наш человек». Затвердил одно, и сказать больше ничего не может… Потом руками всплеснул и еще пуще плачет: «Юдин убит, другой товарищ убит, третий тоже убит… Все убиты… Шара-бара взял, всех убивал… Вай!… Совсем ничего нет…» Ну, успокоили мы его, еле добились толку. Повар он ваш, оказывается… «Мэн наш человек»… Ну и чудак! Кое-как мы его в себя привели!…
Туго пришлось бедняге Осману. Когда нас везли от места нападения в юрту Тюряхана, Суфи-бек с несколькими басмачами отделился и взял Османа с собой. Привез Османа в свою юрту. Фанатик Суфи-бек бил Османа, раздел его догола, связал в юрте и издевался над ним.
Говорил ему:
— Ты мусульманин? Ты продался неверным? Ты ездишь с ними? Ты не мусульманин. Ты хуже собаки, все вы продались неверным, все вы «коммунист», «коммунист»! Поганая ваша земля. Зачем с неверными ездишь? Плюю на твои глаза!
На ночь положил Суфи-бек связанного и голого (в одном халате) Османа в юрте между басмачами и объяснил, что зарежет его утром, когда все приедут сюда, чтоб все могли посмотреть, как карает аллах отступников от «священной воли пророка».
Кочевка Суфи-бека стояла ближе к заставе. Осман знал с детства каждый куст этой местности. Ночью ему удалось бежать. Он сумел развязать веревки, схватил две лепешки и, проскользнув между задремавшими стражами, выскочил в ночь. По снегам, в морозные ночи, голодный, босой и голый, он бежал. Днем прятался между камнями. Пытался пробраться на заставу в обход, через снежный хребет, но едва не погиб в снегах. Он возвращался и кружил по горам. Скрывался от всякого человека. За ним гнались, его искали, но не нашли. Его долго искали, потому что он был свидетелем преступлений банды и знал по именам главарей. Потеряв надежду поймать Османа, Закирбай понял, что все обстоятельства нападения на экспедицию теперь станут известны заставе. Не потому ли еще он переменил свое отношение к нам?
3
На заставе нам предлагали спать, но до сна ли нам было? Весь день с комсоставом заставы мы обсуждали, как спасти мургабцев, если все-таки они еще живы, как вырвать их у басмачей-живых или мертвых, как доставить на заставу тело Бойе и какие предпринять меры для скорейшей ликвидации банды?
Глава двенадцатая
ТРИ ПОГРАНИЧНИКА
1
Маленькая комната помощника начальника заставы Касимова превращена в штаб. Два окна-одно на юг, другое на восток. В углу-железная кровать. Перед окном-стол. На столе брошюры о действиях конницы, учебники политграмоты, ветхие номера «Красной звезды», чернильница, чайные стаканы, буханка хлеба, окурки… Возле двери-ширма. Как лианы, с нее свисают ремни аммуниции, полевые сумки, клинки, кожаные кобуры наганов и деревянные -маузеров. У стены — высокий ящик, превращенный в туалетную тумбочку. Он покрыт чистым отрезом ситца, на нем аккуратно выстроились: квадратное зеркало, флакон одеколона, бритвенный прибор, мыльница, зубная щетка. Это единственное неприкосновенное место в комнате помначзаставы Касимова. Он неистово ругается, если кто-нибудь посягнет на неприкосновенность этого места. Все остальное- «майли» (ладно)… переворачивайте хоть вверх дном!
На полу, застеленном кошмой, расположились люди. В бурках и шинелях, с ремнями и кобурами у пояса. Это комвзводы и помкомвзводы, это лекпом Ракевич, это командир мангруппы Черноусов, это весь командный состав. Среди них только два человека в гражданской одежде, в истрепанной, очень рваной одежде. Эти двое- Юдин и я.
Комната помначзаставы Касимова превращена в штаб, в столовую, спальню, клуб и приемную. В ней- теснота. Мы сидим, лежим, спим, работаем и едим на полу. Больше негде. Ни места, ни мебели нет. А Касимов привык к чистоте и порядку, он взывает к нам, и по очереди мы выметаем окурки, стелем чистые газеты на середину кошмы, где обедаем, и на маленький стол, изобретаем пепельницы из папиросных коробок. Мы не хотим переворачивать вверх дном эту комнату, но что поделаешь! Она густо перенаселена.
— Ладно, майли,- смиряется Касимов, — с гостями жить, по-волчьи выть. К вам в гости приеду, такой же беспорядок устрою!
— Ну, это, братишка, дудки. У меня жена. Она тебе по загривку надает, если намусоришь!-смеется комвзвода Топорашев.
Топорашев — всеобщий любимец. За высокий ли рост и красивое смелое лицо, за горячность ли черных глаз, за веселую насмешливость или просто за то, что Топорашев- «рубаха-парень», но любят его все на заставе, прощают ему колкие шутки и неиссякаемую неугомонность.
Даже усатый Черноусов, положительный, спокойнейший Черноусов, старый вояка, начальник мангруппы, не сгоняет его с единственной кровати, которая по праву старшинства принадлежит теперь, конечно, только Черноусову. Топорашев лежит на спине, курит и, жесгикулируя, трунит над Демченко, который ходил сейчас удить рыбу «маринку» и ничего не поймал. Демченко-политрук, но Демченко юн и застенчив. Он белобрыс и тих, он противоположность Топорашева, но он только посмеивается над топорашевскими остротами, кивает Моору, и Моор, смеясь, говорит:
— Топорач, ты не тронь нашего Демченко, что подзуживаешь?… Спой песенку, Демченко!…
Черноусов читает затрепанный роман Белла Иллеша, Юдин с Русиновым уже сошлись на шахматах, бравый, деловой, задиристый как петух Олейничев то и дело входит и выходит-он полон хлопот по своему эскадрону.
Со дня возвращения из плена Юдин и я жили со всем комсоставом в этой комнате Касимова. Все дни самого Касимова уходили на заботы по содержанию в порядке заставы и в хлопотах о продовольствии, о фураже и обо всем прочем необходимом. Начальник заставы Любченко жил с женой и ребенком в другой комнате. Он был занят по горло.
Юдин и я решили остаться на заставе на столько времени, сколько будет нужно для предстоящих дел и для содействия в ликвидации банды. Мы три дня прожили в банде и обладали многими важными и точными сведениями о ней.
Кроме того, в тылу у нас, в ущелье Бель-Аули, сидела другая банда, и возвращаться в Ош без охраны нам было бы рискованно. Черноусов обещал предоставить нам охрану, когда положение с бандой выяснится и будет возможность выделить для нас десяток бойцов.
2
Вечер на погранзаставе. Первый вечер после нашего возвращения из плена. Керосиновая лампа подпрыгивает на стеле. Фитиль коптит, но мы этого не замечаем. Комвзводы спят на полу, на подстеленных бурках. Юдин играет в шахматы с Моором. Я разговариваю с Черноусовым о шолоховском «Тихом Доне». Черноусову быт казаков хорошо знаком: он прожил среди них многие годы. Черноусов хвалит «Тихий Дон» и рассказывает о казаках, покручивая огромные усы. Черноусов сам — как хорошая книга. Рассказчик он превосходный. За стеной выделывает веселые коленца гармонь; слышу топот сапог и-в перерывах-приглушенный стенкой хохот. Разлив гармони резко обрывается, тишина, потом стук в дверь и взволнованный голос:
— Товарищ начальник…
Черноусов вскакивает.
— Можно… Что там такое?
В дверях боец.
— Товарищ начальник… Вас требуется!…
Черноусов поспешно выходит. Прислушиваюсь. Смутные голоса. Слышу далекий голос Черноусова:
— Все из казармы… Построиться!
Громыхая винтовками и сапогами, топают пограничники. Комвзводы вскакивают и выбегают из комнаты, на бегу подтягивая ремни. Выхожу и я с Юдиным… Тяжелая тьма. Снуют, выстраиваясь, бойцы. Впереди на площадке чьи-то ноги, освещаемые фонарем «летучая мышь». Человек покачивает фонарем, круг света мал, ломаются длинные тени; сначала ничего не понять. Мерцающий свет фонаря снизу трогает подбородки Черноусова, Любченко и комвзводов. Подхожу к ним,-в темноте что-то смутное, пересекаемое белой полосой. «Летучая мышь» поднимается-передо мной всадник, киргиз, и поперек его седла свисающий длинный брезентовый, перевязанный веревками сверток. Фонарь опускается; слышен глухой голос:
