Петр Северов - Сочинения в двух томах. Том первый
В действительности так и было: вербовские ребята стали комсомольцами, в селе без них не решался ни один мало-мальски важный вопрос. И когда однажды под выходной Иван завернул к ним в гости — здесь, в маленьком и скромном сельском клубе, в окружении славных девушек и парней, на него повеяло теплом родной семьи.
Вскоре он перестал быть гостем, снова сделался вербовским, своим, помогал выпускать стенную газету, готовить постановку «Наталки Полтавки», и ребята нередко удивлялись, как расчетливо Ваня-пастух распределял время: он по-прежнему слесарничал на железной дороге.
В 1922 году Ивана Черняховского приняли в комсомол. В ту пору в район из Новороссийска прибыла рабочая делегация — приглашать молодежь на цементный завод «Пролетарий». Местные ребята сначала ехать не решались: мол, далеко. Иван поразмыслил и записался первым. Главное, что там, на «Пролетарии», обещали не только работу, но и школу. Так он очутился в городе, прохваченном тугими солеными ветрами, хранящем суровую славу русских моряков.
Он сразу же пристрастился к набережной, к порту, — было так интересно встречать и провожать корабли, смотреть, как маршируют на площади у моря военные моряки, статные, бравые, бронзовые от загара парни, в широченных клешах, в ладных бушлатах, с ленточками, летящими по ветру.
А позднее он узнал, что и на заводе у станков, у агрегатов стоят в числе других рабочих бывалые моряки, участники сражений с Деникиным, с Врангелем, с войсками Антанты, и как-то в заводском клубе, на вечере воспоминаний, затаив дыхание, слушал их простые рассказы о ратных, непростых делах.
Пожалуй, именно в тот вечер он впервые видел и себя в мечте то пограничником в дозоре, то матросом на боевом корабле. Но мало ли мечтаний свойственно молодости, пока не обретется избранное дело, которое как будто единственное для тебя. Нет, эта мечта не ушла, не забылась, со временем только окрепла и стала решением: теперь он знал свой путь.
Заводские друзья называли его Вануней. В этой кличке звучала добрая усмешка: возможно, в ту пору он был по-деревенски простоват. Но когда в один из тех дней в цехе случилась авария, добродушный Вануня прямо указал на виновника, мастера цеха, и так резко обвинял, что мастер, высокий авторитет, к тому же в прошлом революционный моряк, признавая с горечью вину, все же одобрительно заметил:
— У парня характер — бритва. Порядок. Так, Вануня, держать…
Человеку крутого характера, казалось бы, с другими не просто ужиться. Но другим в нем нравились именно эти черты: волевая хватка и прямота. Вскоре его избрали в заводской комитет комсомола. Он сразу же занялся бытом дружков цементников: молодежное общежитие было похоже на горьковскую ночлежку с непонятной, нелепой традицией грязи, небрежности, водки и карт. Карты собрали, сложили в кучу, растоптали ногами, а потом сожгли. Пьяниц судили коллективом и самых непутевых выставили за дверь. Вытряхнули мусор, вымыли, покрасили полы и побелили стены. Под окнами разбили цветники, построили прачечную, завели красный уголок с библиотекой и читальней. Словно бы шутя, играючись, росло оно и ширилось, доброе дело, — девчата расшили занавески и расстелили коврики, а в прихожей уселся важный и очень довольный должностью бородач швейцар.
Иван и сам не заметил, как стал меж своих авторитетом: ничего особенного, казалось бы, и не сделал, только такое, без чего нельзя было обойтись, но его уже знали дальше общежития и дальше цеха, и тот же старый мастер, бывший моряк Андрей Никишин, случалось, приходил, словно к равному, за советом.
Иногда они вместе гуляли в городе, где Никишина знали и стар и млад, — цементники, грузчики порта, командиры-пограничники, моряки, и он знакомил Ивана со своими бесчисленными друзьями, все время заинтересованно приглядываясь к нему. Как-то они отправились в гости на погранзаставу, где были встречены дружески, тепло, выходили с командиром на скоростном катере в море, пробирались тропинками в горах, а когда, усталые и довольные поездкой, возвращались домой, Никишин сказал уверенно:
— Вижу, дружить тебе, Вануня, с оружием. Есть у тебя такое пристрастие. И у некоторых других наших ребят оно имеется. Что ж, учтем: дело почетное и важное. Так держать…
И не иначе, как заботами старого воина-моряка заводской комсомол затребовал путевки и торжественно вручил их проверенным своим ребятам, в том числе Ивану. С августа 1924 года Черняховский стал курсантом Одесской пехотной школы.
Теперь он твердо знал, что житейский путь определен, строгое, трудное, но любимое дело найдено. В этих светлых аудиториях веяло романтикой недавних походов и сражений, лихими ветрами гражданской войны, а в своих педагогах-командирах курсанты узнавали меченых шрамами сподвижников Буденного и Котовского, Чапаева и Фрунзе, и было высокой честью — идти за ними, наследовать им.
Детство не баловало Ивана; юность тоже не особенно нежила: в строгий солдатский распорядок дня вжиться ему было не трудно. А школа неспроста называлась школой, не ради красного словца ее начальник, рубленный саблями бравый котовец, говорил, что победившей революции нужны не просто исполнительные солдаты, но воины высокой специальной подготовки, которая невозможна без всесторонней общей культуры.
Иван учился с увлечением; все ему было интересно: и строевые занятия, и боевые эпизоды, и хитрые задачи по арифметике, и стихи. А через год, когда, окончив курс, он готовился к отъезду в одну из пехотных частей, бравый котовец вызвал его по имени из строя, зорко оглянул ладную фигуру солдата и сказал:
— Иван Черняховский, я надеюсь со временем увидеть вас хорошим командиром.
— Рад стараться, но… что для этого нужно?
— Окончить еще одну школу: Киевскую, артиллерийскую.
— Благодарю и принимаю к исполнению, но… — Тут он растерялся и смолк, а котовец нахмурил брови.
— «Но» вы возьмете штурмом. «Но» — это экзамены. Вы обязаны их выдержать и… доложить.
Он засмеялся, подал Ивану руку: хватка у него была такая, что пальцы закостенели, о, эта рука когда-то уверенно держала саблю! И понятно, и памятно было молчаливое пожелание: будь крепок, солдат!
Киевскую артиллерийскую школу Черняховский окончил осенью 1928 года. Незадолго до выпускных экзаменов стал коммунистом и начал службу в семнадцатом корпусном артиллерийском полку. Нового командира взвода в дивизии вскоре узнали как отличного водителя танка, меткого стрелка из личного и танкового оружия, знатока всех марок боевых машин, человека равно требовательного и к самому себе, и к подчиненным. Занимая в течение трех лет различные должности в полку — помощника командира батареи по политической части, начальника топографического отряда, командира разведывательной учебной батареи, — Черняховский накапливал опыт и продолжал напряженно учиться, он готовился к экзаменам в Военно-техническую академию имени Ф. Э. Дзержинского.
И вот сданы экзамены, и он зачислен на желанный командно-инженерный факультет. Книги в аудитории, книги в общежитии, и сам Ленинград за окном — как огромная каменная книга. И снова перед Иваном Даниловичем знакомая, трудная задача: как распределить время, чтобы ничего не упустить, ни единой лекции, ни премьеры в театре, ни книжной новинки, ни экскурсии в музей. «Да живи ты десятью жизнями одновременно, — говорил он себе, — все равно не успеешь. А хочется, так хочется успеть!»
В конце 1936 года он заканчивает командно-инженерный факультет, получив диплом 1-й степени военного инженера мотомеханизированных войск.
Командир танкового полка, майор Черняховский служит в Белорусском особом военном округе, и на маршах, на полигонах, на маневрах его бойцы показывают образцовую выучку. В июле 1940 года подполковник Черняховский становится заместителем командира Второй танковой дивизии. В марте 1941 года полковник Черняховский — командир Двадцать восьмой танковой дивизии Прибалтийского особого военного округа. Скоро грянет война, однако и внезапность, и мощь вражеской атаки не обескуражат молодого комдива: его танкисты выстоят, перейдут в контратаку, и еще в те дни многие фашисты поймут, что их «дранг нах Остен» не выстлан плюшевыми коврами: поникнут у границы первые белые березы, и встанут диковинной сумрачной рощей белые кресты.
В гитлеровском генштабе имя комдива Черняховского стало известно в первые дни войны. Радио Берлина несколько раз объявляло о его пленении, а затем — о гибели в бою. Опровержений или поправок ведомство Геббельса не передавало, и тот, кто слушал немецкие радиосводки постоянно, должен был бы поверить в чудо: генерал Черняховский воскресал!
Раскрыв картонную папку и насмешливо морщась, Иван Данилович положил передо мной листовку.
— Это — девятая по счету. Впервые я «погиб» под Новгородом. Затем под Воронежом. В Нежине и на Днепре. В самолете, на переправе, в автомашине, в танке. Ну, чертовые перечницы, как врут!
