Вилис Лацис - Безкрылые птицы
Перед Милией встала трудная задача. Несмотря на всю свою распущенность, она поняла, что случилось что-то, заслуживающее только презрения. Но это еще не означало, что она стала презирать себя. Презрения заслуживали единственно последствия, неудачи, неопытность, — так же как и в других случаях нарушения общепринятой морали, осуждали, скажем, не самый факт воровства или подделки векселей, а глупое поведение, отсутствие находчивости, когда человек попадался. Всякое ловко совершенное преступление, каким бы низким оно ни было, удивляло людей, вызывало даже зависть, и только из врожденного или привитого воспитанием лицемерия они осуждали его. Милия знала много очень знатных и уважаемых дам, позволявших себе такую же и даже большую свободу, чем она. И она была убеждена, что все об этом знали, но корчили невинные физиономии, будто ничего не замечали; этих дам уважали и к ним относились, как ко всем порядочным женщинам. Общество лицемерило. Оно до тех пор прикидывалось, что ничего не видит, пока виновные умело скрывали свои проделки. Но стоило попасться, потерпеть неудачу — и это немедленно вызывало всеобщее возмущение. Двери закрывались… связи порывались… Ведь в каждом таком провале общество усматривало наряду с отсутствием ловкости и находчивости явное пренебрежение к себе и поэтому презирало неудачников. Люди сурово осуждают тех, в ком они, как в зеркале, видят отражение своих недостатков.
Милия решила скрывать свое состояние, пока это возможно. Когда окажется невозможным… тогда… тогда…
«Ну, как-нибудь вывернусь…»
***Скрывать свое состояние было гораздо труднее, чем предполагала Милия. Одним молчанием нельзя было отделаться, — приходилось лгать, лгать постоянно и много. Любой ценой нужно было скрыть свое состояние в первую очередь от Пурвмикеля, а это оказалось самым трудным: заболев, он сразу бы догадался, кто его заразил; он не должен был заболеть.
Болезнь была серьезная — мучительная и заразная. Это очень огорчало Милию и причиняло ей физические страдания. Пурвмикель, как назло, отличался страстным темпераментом; Милии приходилось избегать его, объяснять свое поведение всевозможными обстоятельствами.
«Сколько времени это может продолжаться? — думала Милия. — Пока я вылечусь, пройдет несколько месяцев. Ему надоест слушать мои бесконечные отговорки, он не поверит, начнет следить — и все узнает».
Тогда ей останется один путь: униженной, опороченной вернуться обратно в родительский дом. От этой мысли Милия зябко поводила плечами. Как хорошо ей теперь жилось! Она согласна прожить так всю жизнь, если б только удалось здесь остаться. Она никогда больше не рискнет увлечься такой опасной и некрасивой игрой. Ей даже порой казалось, что она бы искренне любила мужа — и только мужа, больше никого, — только бы удалось вывернуться!..
От отчаяния она была готова на все, лишь бы замести следы. Запершись в своем будуаре, она взвешивала все возможности, строила самые рискованные планы. И среди сотни негодных, до смешного наивных или до нелепости бесстыдных один показался ей спасительным, и она без раздумья уцепилась за него. Все ее существо радостно встрепенулось, и разгоряченный мозг стал обдумывать план, который был настолько же прост, насколько и дерзок. Но она ни минуты не сомневалась в успехе.
Как ей сразу не пришел в голову такой остроумный план? И как прост, как бесконечно прост он был! Она смеялась и от радости каталась по подушкам. Представив двусмысленную роль мужа, она окончательно развеселилась.
«Бедняжка, сколько ему придется вытерпеть! Но ничего, это послужит ему сюжетом для цикла элегий». И Милия начала действовать. Она стала вести себя, как шалунья-девочка, которая только что влюбилась. Лихорадочно, в дьявольской спешке старалась она ускорить события. Она не могла медлить.
***— Минна, когда ты в последний раз стирала пыль с буфета?
— Как — когда? Разве вы, барыня, не видели? Утром. — Прислуга обиженно смотрела на барыню.
— Видела я или не видела, не твое дело. Смотри…
И Милия проводила пальцем по дверце буфета. Прислуга, презрительно пожав плечами, отворачивалась.
— Ну, я не могу стоять здесь каждую минуту с тряпкой. У меня есть и другая работа…
***— Минна, почему в компоте так много ванили?
— Много? Вы же сами сказали…
— Ничего я не говорила. Ты начинаешь бредить средь бела дня. И бульон не процедила, попадаются мелкие косточки. Ты, верно, хочешь, чтобы мы заболели аппендицитом?
— Оставь, Милия, — с улыбкой вмешивался Пурвмикель.
— Как это оставь? — Милия горячилась еще больше. — Если ей не сказать, это будет повторяться ежедневно. За что же мы ей деньги платим?
***— Минна, твоя беспечность становится невыносимой! Я сижу в ванне и уже четверть часа кричу, чтобы ты принесла мне зеркало и гребенку.
— Барыня, я поливала большой олеандр.
— Когда я в ванне, ты должна быть возле меня. Олеандр не засохнет, если его польют на полчаса позже.
— Разве вам когда-нибудь угодишь!
***Вечером взволнованная Милия вошла к Пурвмикелю в кабинет, нервно прошлась, затем села.
— Ян, это становится невыносимым!
— Ну, что там опять?
— Она меня не слушает! Она меня злит на каждом шагу! Она делает все, что ей взбредет на ум! С каждым днем она все больше наглеет. Сама съедает все мясо, которое оставляем для Лео, и бедняжке приходится глодать одни кости. Я не понимаю, для чего мы держим прислугу и платим ей жалованье, если от нее нет никакого толку?
— Так уволь ее.
— Мне тоже кажется, что больше ничего не остается.
Пурвмикель углубился в чтение, а Милия тихо вышла из кабинета. Вскоре послышались голоса из кухни. Затем все стихло.
На следующий день Минна ушла от Пурвмикелей.
***По объявлению в газете к Милии явилась целая вереница молодых девушек. Несмотря на то что она изъявила желание нанять симпатичную прислугу, некоторые кандидатки никак не могли быть отнесены к этой категории. Милии пришлось многим отказать. Только на второй день пришла девушка — тихая, застенчивая, с миловидным лицом, ясными большими глазами, стройная, хорошо сложенная. Она показалась подходящей, и Милия наняла ее, хотя девушка призналась, что незнакома с обязанностями прислуги. Но дело было не в этом. Ей ничего не надо было уметь…
***Наутро Лаума явилась на новую службу. Она принесла с собой только небольшой узелок с бельем и платьем. Милия встретила ее приветливо и ласково и сразу же познакомила с ее обязанностями. Прежде всего она подружила ее с собакой, чтобы та не кусала девушку, а затем посвятила в режим дня. Они обошли все комнаты, осматривая их. Милия радовалась, видя удивление и нескрываемый восторг этого бедного создания при виде роскошной обстановки, мебели, занавесей, ковров, картин. Она загорелась желанием ослепить эту простую девушку своей роскошью и богатством: раскрывала шкафы с висевшими в них меховыми пальто, шелковыми и бархатными платьями, смокингами и визитками; показала ей великолепный кабинет Пурвмикеля, где на полках красовались нечитанные книги в золоченых переплетах; повела в столовую, где буфет ломился от фарфоровой и хрустальной посуды и серебра. И хотя Лаума понимала, что вся эта роскошь — не главное в жизни и что не эти дорогие безделушки определяют ценность человека, она, сама того не замечая, поддалась впечатлениям и не могла удержаться, чтобы не узнать цену некоторых вещей. Милия называла преувеличенную сумму, уверенная в том, что девушка никогда не сможет ее проверить.
Раздался звонок, Лаума нерешительно взглянула на хозяйку.
— Пойти открыть? — спросила она.
Милия, поправив перед зеркалом прическу, махнула Лауме рукой, чтобы она шла в кухню.
— Я сама выйду. Ты ведь еще не знаешь, можно ли впустить.
С самого начала она стала обращаться с ней на «ты», а Лауме не показалось это странным.
Звонок повторился. Милия вышла в переднюю. Лаума услышала из кухни радостные приветствия, затем шепот. На щебетание Милии отвечал недовольно рокочущий, приглушенный бас.
Немного спустя гость ушел, и Милия продолжала прерванный обход квартиры. Несколько раз Лаума ловила на себе пытливый взгляд хозяйки: будто она что-то хотела сказать, но сдерживалась. Скоро они все осмотрели.
— Теперь ты можешь приниматься за дело. Если что-нибудь не поймешь, спроси меня. Когда ты мне понадобишься, я позвоню.
Новые обязанности не показались Лауме трудными. Она быстро усвоила все необходимое, и Милии не пришлось затруднять себя повторными объяснениями. Ослепление чужим богатством скоро прошло, и Лаума спокойно смотрела на окружающую роскошь. Хозяйка была с ней приветлива и вежлива, и положение прислуги уже не казалось девушке унизительным. Все было не так плохо, как она представляла.
