Юность - Николай Иванович Кочин

И мы принялись сбрасывать с завалины землю пригоршнями. Слой земли в этом месте был очень тонок, вскоре показалась проткнутая мною доска, которая, как только мы очистили с нее всю насыпь, сама поднялась, а из-под нее — человек внушительных размеров — Семен Крупнов.

Я не видел этого человека несколько лет, но тут сразу узнал его по большим черным глазам, широкому носу и бычьей шее. В царское время он был избалован успехами у деревенских девушек — для каждой «желанный». Печать «избранника судьбы» лежала на его поведении. Он озорничал напропалую, любил, например, бросать ребятишкам кедровые орехи на околице, заливисто хохотал вместе с приятелями, когда мы в спешке выдирали горстями траву в том месте, куда падали орехи, и сбивали друг друга с ног в мальчишеской запальчивости. От него всегда пахло помадой, которою он замазывал веснушки на лице, и яичным мылом. Это был самый нарядный и самый чистый парень на селе. На сей раз он был очень грязен, и можно было подумать, что последний умытый его сородич жил еще во времена князя Владимира Киевского, когда все подвергавшиеся крещению поневоле обмывались в водах славного Днепра. Он сел на завалинку и стал ощупывать то место на ноге, в которое я ткнул его штыком, любовно гладя икру ладонью, и шумно вздыхал. Мы осмотрели его ложе, представлявшее род длинного короба из досок, выстланного изнутри соломой и ловко втиснутого в завалину. Только очень зорким глазом можно было разглядеть дырочки у самой стены сруба, которые соединяли с внешним миром убежище дезертира и не давали ему задохнуться. Это убежище служило ему, вероятно, в моменты лишь самые критические, когда, например, приезжал отряд. Кудрявый красноармеец, осмотрев логово, засмеялся и сказал:

— Удивительное дело, сороковой случай в моей практике, когда нахожу дезертира в завалине. Не очень, видать, изобретательна у них мысль. Шарик (он показал на свою голову) у них варит, но у нас варит еще хлеще. И, главное, всегда прячутся у соседей, это у меня главная примета…

Я подивился его суровому опыту и внутренне перед ним извинился за свое легкомысленное неверие в его проницательность. Мы стали подниматься наверх, первым я, последним красноармеец, а дезертир в середине между нами. Старуха не подняла даже головы, когда мы вылезли из подполья.

— Ах, мамочка, какие у тебя неприличные звери водятся, — сказал кудрявый парень и засмеялся. — За одного такого зверя ты свободно можешь в острог сесть.

— В остроге молодым места не хватает, — ответила старуха, не оборачиваясь.

Семен Крупнов, выйдя на свет, сперва все мигал, щурился, потом обвык и, перед тем, как из избы выходить, дернул красноармейца за полу гимнастерки и произнес умоляюще:

— Отпусти… с четырнадцатого года мыкаюсь… с германской войны… под Карпатами стоял, в окопах гнил… отпусти… надоело все это.

Кудрявый парень молча указал ему на дверь. Крупнов вышел на двор и там опять принялся умолять.

— Седьмой год, ты подумай-ко… целая вечность… а я ни днем, ни ночью покою не знаю. Какая тебе корысть в моей погибели… отпусти, говорю, понимать своего брата должен.

— Своего брата? — произнес шепотом кудрявый парень, и его веселое лицо омрачилось. — Своего брата, говоришь? — повторил он, хватая его за ворот и встряхивая. — Тамбовский волк тебе брат, а не я, — закричал он и, толкнув его, открыл ворота. — Я сам с четырнадцатого года в окопах мок, но не хнычу, не прошу снисхождения, под землею от народа не прячусь, у старух приюта не ищу, — он опять подтолкнул его, — и в «зеленую армию» не записываюсь…

Он все продолжал понукать дезертира идти вперед, потому что, увидя Артанова, тот сразу попятился. Встречался ли он с Артановым, слышал ли о нем, предчувствовал ли он на себе беспощадную его расправу?

— Отпусти, — произнес дезертир жалобно, задыхаясь, — я этого человека знаю, он никому спуску не дает.

Артанов издали завидел нас и уже ждал, оборотясь в нашу сторону. Все там, видимо, заинтересовались происходящей у нас сценой. Дезертир остановился и упал перед парнем на колени. Парень взял его сзади за рубаху, поднял на ноги и потащил.

— Царю служил, эсеру служил, а советскому народу показал голый свой тыл, — сказал он. — Эх, брат, за это прощенья тебе нету!

Почти волоком тащили мы упирающегося дезертира. Все остальные бегуны села были уже выловлены и стояли здесь вдоль стены в виноватых позах. Для них приготовлены были крестьянские телеги. Около телег толпился народ — дезертирова родня. Кудрявый парень подтащил Семена Крупнова к своему начальнику, который стоял к нам боком.

— Которая его изба? — спросил Артанов, не оборачиваясь, и после ответа председателя смерил глазами дом-красавец.

— Может быть, в нужде живет?

Иван Кузьмич потряс головой и тихо ответил:

— Первые на селе люди.

— Может быть, работать в семье некому? — спрашивал Артанов дезертира, но тот молчал, а ответил за него опять Иван Кузьмич.

— С испокон века наймом живут. Деньга на деньгу набегает, есть чем звякнуть…

— С каких пор дезертирует?

— С начала советской власти, товарищ начальник. Я ему напоминал: «Смотри, Крупнов, себя губишь и родных вгонишь в печаль», — не слушался. Вот теперь мыкай горе.

— Ну, что скажешь в оправдание? — спросил Артанов истуканом стоящего дезертира.

— Умаялся, с четырнадцатого года в окопах… — начал Семен Крупнов.

— Расстрелять, — прервал его спокойно Артанов и бодро повернулся к остальным.

Эти дрогнули и потупили глаза в землю. Дезертира вывели на переулок и поставили затылком к полю. Разумеется, все были уверены, что начальник вздумал нас пугать. Но вот раздалась команда, грянул залп. Народ ахнул и притих. Только тут все убедились, что Артанов слов на ветер не бросает.

Между тем, уже почти все мужики села были в сборе (начальник до того приказал немедленно созвать собрание). Даже бабы с грудными детьми стояли глухой стеной и не перешептывались. Вдруг толпа расступилась, и к ногам Артанова упал, — кто бы вы думали? — Петрушка, мой приятель Петрушка, который успел опять сбежать из армии и где-то скрывался.

— В повети нашел, — сказал красноармеец начальнику, запыхавшись. — Хотел я уходить со двора, да поглядел вверх и увидел — в одном месте солома у крыши что-то уж очень вспучена. Влез я на поветь, а он в гнезде сидит, как старый воробей. Вот хитрец! Первый у меня такой случай.

Петрушка извивался у ног начальника.

— Встать! — приказал тот. — Как тебе не совестно — бывшему красноармейцу — пыль с сапог моих сметать? Смирно! — скомандовал он вдруг. — Руки по швам!

Петрушка вытянулся, подобрался, при подтянутой его фигуре комичным было виноватое выражение лица. Ребячий вид