Гариф Ахунов - Ядро ореха
— Читай хоть до самого утра. Мне все равно. Я в любых условиях сплю, — ответил мне седовласый мой старец.
Улыбнувшись благодарно, открыл я книгу Константина Паустовского, разыскал в ней одно небольшое место, отчеркнутое, — в полторы всего книжные страницы; именно эти строки вдохновили меня написать, рассказать всем о батыре Ардуане — стал я читать в который уж раз за два минувших года:
«На постройке «цеха водоочистки» работала бригада бетонщика Ардуванова. Вся бригада состояла из татар и башкир, почти не понимавших по-русски. Они пришли на стройку из волжских степей. Они не умели держать как следует лопату и робко топтались в рабочкоме. Дощатый барак с красными полотнищами и портретом Ворошилова казался им дворцом. Они опасались курить и осторожно кашляли в руку, чтобы не потревожить людей, заседавших за столами в этом великолепном помещении.
Бывший пермский грузчик Ардуванов внимательно осмотрел степных людей и пробормотал:
— Будет дело!
Он организовал татарско-башкирскую бригаду.
Профработники, любящие газетный жаргон и неудачные сокращения, тотчас же прозвали ее «бригада нацмен». Через несколько месяцев из вчерашних батраков-чернорабочих Ардуванов сделал квалифицированных бетонщиков. Через год Ардуванов получил орден Ленина. Орден запылен цементом и кажется зеленоватым.
Ни один бетонщик из бригады Ардуванова не прогулял ни одного дня. В узких добродушных глазах ардувановцев можно прочесть, как по букварю, об их честности, упорстве и выносливости.
Здешней суровой зимой при пятидесятиградусных морозах без теплой спецовки они работали с таким же легким сердцем, как и в душные летние дни. Их труд заражал даже вялых пермяков.
Но рядом с ардувановцами ходили бузилы. Бузила — это или истерик, считающий, что звание рабочего дает ему права и не налагает никаких обязанностей, ощущающий себя «борцом за революцию, загнанным в бутылку», или тупорылый малый, попахивающий самогоном, хулиганством, рекрутским молодечеством. Он кроет в бога и в гроб прорабов и инженеров, требует спецовку, лучшую, чем все, обеды, лучшие, чем все, курит среди стружек. Пестрая кепка лихо смята над морщинистым лбом, зеленое кашне кутает осипшую глотку. Он плюет вслед ударникам. Большевики его «разорили», где-то там, в семейном гнезде, и под толстой черепной крышкой чадят мысли о мести.
Бузилы вскинулись — «татарва» учила их работе. На татар показывали пальцами, об их работе знало правительство, и из-за татар с бузил взыскивали строже: их лодырничество получило яркий контрастирующий фон.
Спрятаться было некуда. Тогда в ход пошла верная финка. Двоих из ардувановцев «подкололи», предварительно затеяв драку, как того требует хулиганская тактика. Бузилы думали отделаться простым «ранением в драке по пьяному делу», но просчитались. Их судили за контрреволюцию. Бригаду Ардуванова занесли в «Красную книгу» Урала — почетную книгу строителей новой индустриальной базы на Востоке».
Смотри же ты, каким звонким романтиком был Константин Паустовский! Да романтиком ли только? Наверное, надо еще обладать большим талантом и благородным сердцем, чтобы в такой короткой записи раскрыть столь полно характер целого народа. Наверное, надо крепко любить бескрайнюю свою родину и всех людей, населяющих ее...
Долго я лежал, слушая, как дружелюбно гудит поезд у ночных станций, словно приветствуя народы нашей страны, да не заметил, как и уснул. Когда же открыл утром глаза, спутник мой давно был на ногах.
Я пошел умываться, вернулся бодрый и радостный, стал ждать утренний чай. Тут и разговорились. В другое время на знакомство ушли бы долгие месяцы — в поезде это дело одного дня.
Седой мой старец представился Иваном Федоровичем Коноваловым, назвал и я свою фамилию и — коротко — имя. Впрочем, имена эти нам, друг друга до того совершенно не знавшим, ничего не давали. Стали мы знакомиться глубже. То есть пытали теперь, кто до какой станции едет. Я — в Березники. Оказалось, и Иван Федорович тоже! Вот чудеса! Да мы же почти родные, земляки, можно сказать!
Я, как и требовала моя профессия, должен был узнать осторожно у Ивана Федоровича, кто он и чем занимается, о себе, конечно, следовало по правилам писателя молчать.
Иван Федорович — коренной житель Березников, мало того, краевед этого города, и в Казань ездил по очень важному делу. Искал он в архивах Казани документы человека, избиравшегося делегатом на II съезд РСДРП от Верхнекамской партийной организации, а также Устав этой организации и... нашел. Нашел после месячных волнений и тревог. Вот почему смог он вчера уснуть со спокойным сердцем.
Удивительные порой дела бывают на свете... Может, он знает и моего героя? Ну как же, быть краеведом и не знать?!
— Простите, Иван Федорович, вот вы живете в Березниках. Не знаете ли, не слыхали ли о таком человеке — Ардуанове? — спросил я у него и, готовясь услышать: «Какого Ардуанова?» — уставился ожидающе в карие его глаза.
— А как же! — сказал Иван Федорович и ласково улыбнулся.
Впрочем, слова эти обычно говорят люди, желающие избежать конкретного ответа. Поэтому и я сначала не был особенно удивлен. Нет уж, мой мудрый старец, от меня не так-то легко отделаться, и профессия наша любит точность.
— И что — лично знаете? — спросил я хитро.
— Сорок лет рядом прожили, — отвечал просто Коновалов.
Я, мигом утеряв свое спокойствие, вскочил с места.
— Ну, или мне здорово повезло, или сяду я в глубокую калошу! А не вы ли автор очерка «От землекопа до члена правительства»?
— И что, если я?
— А герой очерка Паустовского «Коноваловские ребята» — тоже вы?
— И что, если я?
— О господи, я же в тот приезд искал вас целую неделю. А на этот раз вы сами мне попались. Дорогой Иван Федорович, да если бы вы вчера сказали мне, что вы тот самый знаменитый Коновалов, мы бы давно уже были знакомы.
Старик, поблескивая стеклами очков, смущенно улыбнулся.
Стали мы беседовать уже всерьез. И я невольно проговорился о том, что прочел очерк Ивана Федоровича в библиотеке Казанского университета; узнал, что в свое время с огромным тактом и терпением сумел расспросить он умирающего Ардуанова о его жизненном пути и теперь эти факты могли бы очень пригодиться какому-нибудь писателю, задумавшему написать об этом книгу. Тут пришла очередь удивляться Ивану Федоровичу.
— Вы что же: писатель? — спросил он меня.
— Нет, — отвечал я твердо. — Я в типографии работаю, наборщиком. Но это еще не говорит о том, что я могу остаться равнодушным к биографии такого человека, как Ардуанов.
Коновалова, однако, на мякине провести не удалось.
— Или выкладывайте начистоту, или я с вами больше не разговариваю, — сказал он сердито. И даже, обидевшись не на шутку, со стариковским упрямством вышел из купе в коридор.
Дорого обошлась мне попытка скромно умолчать о своей работе. Пока разговорились вновь с Коноваловым, прошло, наверное, часа три, не меньше. Все же друг друга мы поняли, и общий язык наконец был найден.
— Иван Федорович! Вот вы человек, сорок лет проживший рядом с Ардуановым. Так, наверно же, знаете: какое было в нем главное качество, что стал он таким героем? За что же, по-вашему, поставили ему памятник? — спросил я у Коновалова: было это для меня очень важно.
Седой мой старик помолчал, подумал, потом, словно очнувшись, взглянул мне прямо в глаза:
— По-моему, основное качество Ардуанова — нравственная чистота, вот что. — И пояснил, словно боясь, что я недопонял смысл слов его: — Скажем, борется Мирсаит на сабантуе, а сильный был человек, ох, братец, сильный, Половину всех призов забирал, можно сказать, вот каков, и никто, конечно, не упрекнет его, слова не скажет, но нет, сам не согласен Мирсаит. Собирает сабантуй малый, для бригады своей. Вот они там и борются, и бегают, и все-все; так он все подарки свои победителям отдаст. Вот каков был человек, сильный, душа, одним словом. (Я в душе возликовал: значит, верно описано у меня, вот и старик подтверждает.) Дали ему на улице Пятилетки новую квартиру, после того уже, как вышел он из больницы. На первом этаже квартира — подумали, наверно, что трудно будет после операции-то на верхотуру лазить... А квартира холодная — сил нет! Другой кто непременно шум бы поднял, ну, Ардуанов живет, конечно, получше квартиры не требует. Приходят это однажды к нему из горсовета. Товарищ, мол, Ардуанов, как ударнику стройки, постановили мы выделить вам новую квартиру, значит, трехкомнатную. Где там! Разбушевался старик, всех отругал. Первым делом на дочку свою обрушился, на Кашифу, мол, ты это все ходишь, у тебя язык длинный. Почему, мол, из горсовета пришли, ты, что ли, писала? Мне, говорит, эту квартиру за работу дали хорошую, вот умру я, тогда вы за свои добрые дела и получите новую квартиру. А до этого, мол, и не думайте. Вот каков сильный человек он был, братец! Таки настоял на своем, семья его теперешнюю трехкомнатную квартиру только после его смерти получила.
