Семен Пахарев - Николай Иванович Кочин
Пахарев отправился наверх. Шереметьева юркнула за ним, догнала его на лестнице и, запыхавшись, сказала:
— Я не знаю, что там случилось в административных верхах, Семен Иваныч, но, движимая чувством гражданского долга и моральной ответственности, хочу предупредить вас…
Пахарев склонил голову и приготовился слушать.
— Против вас в нашем учительском коллективе плетется интрига, о которой вы и представления не имеете…
— Нет, представьте, имею, — сказал он улыбаясь.
— Манечка информировала вас неправильно…
— Манечка ни о ком не говорила, она говорила только о себе… У ней еще есть совесть…
Она проглотила слюну, прокашлялась и продолжала охрипшим от волнения голосом:
— Я могу вам все открыть… Все как на духу.
Она вынула из сумочки бумагу и развернула ее перед глазами Пахарева:
— Вот, собирали подписи против вас. Я могу перечислить всех, кто…
— Не надо! Не надо! — ответил он обычным приветливым тоном, не заглядывая в бумагу и отстраняя ее рукой. — Ведь я и сам могу всех перечислить…
— Тут все фамилии… Все, за исключением моей. Умоляю вас, удостоверьтесь…
— Надо беречь энергию, не тратить ее по пустякам: конец года. Те подруги ваши, которые первые были подговорены вами подписаться, первые и раскаялись в этом и первые об этом мне поведали.
Шереметьева залепетала:
— Я хотела испытать их шуткой…
— А заявление в уоно, которое я сам читал в укоме?
Она побледнела и затряслась. Обдавая его нервным, тяжелым дыханием, она прошептала:
— Семен Иваныч, пощадите…
— Если бы я был способен к мести, я нашел бы для нее более удачный предлог…
Она уже ничего не могла вымолвить и стояла на месте, оцепенев.
— Вы — благородный человек, Семен Иваныч. Я этого вовек не забуду.
Она заходила то с одной, то с другой стороны, чтобы очутиться лицом к лицу. Он инстинктивно повертывался к ней боком.
— Вы же учились в Мариинском институте и знаете, как думала лучшая часть русской аристократии: лучше принять смерть, чем бесчестье.
Слезы потекли по ее щекам, она склонила голову и не вытирала слезы даже тогда, когда проходили мимо коллеги и с недоумением смотрели на нее. А слезы все текли, все текли, и она уже не утиралась, она глотала их.
50
Деревца распустились и были свежие, игривые как невесты. Этот оазис буйной зелени вокруг школы вселял в душу то хмельное чувство обновленной жизни, которое почти всем живущим бок о бок с природой отлично знакомо, потому что много раз плодотворно испытано и прочувствовано.
Пахарев корпел над бумагами в кабинете с открытым окном и обдумывал содержание речи к выпускному вечеру. Выпуск целого поколения учеников, с которыми сжился, сросся и с которыми вот на всю уж жизнь расстаешься, сам этот факт настраивал элегически. Для Пахарева теперь все здесь было родным: и этот свирепо цветущий садик, кюветы, куртины и дорожки, посыпанные песком, и даже сама улица перед школой, мощенная горбатым булыжником и обсаженная молоденькими тополями, и эта Троицкая горка с огромным колоколом, который был свергнут Женькой и опять был водворен на место православными прихожанами, и даже аляповатая, дерзкая вывеска Портянкина с нарисованным кренделем и завитком колбасы, — все было близкое и родное.
За перегородкой многотерпеливый Андрей Иваныч монотонно щелкал на счетах, Марфуша обметала пыль на лестнице крыльца и свирепо скребла косарем. А выпускники, чувствующие себя точно пташки, выпущенные из клеток, возбужденно щебетали у штакетника. Они горячо обсуждали, как провести вечер в складчину, и все не могли решить — покупать вина или нет и если покупать, то какого.
Вдруг вошел к Пахареву Женька, он не мог не быть там, где компании и оживление, и сказал:
— Семен Иваныч, там у калитки вас ждет какая-то буржуазная тетя. Велела доложить.
Пахарев вышел на улицу и увидел подводу. На крестьянской телеге лежал под одеялом Арион, а рядом сидел возчик с кнутом. Людмила Львовна стояла, облокотясь на грядку телеги. Она была скромно одета, без румян и белил на лице, волосы подобраны в пучок под соломенной шляпкой. Выражение лица было тоже необычное, озабоченное и смущенное. Ни тени былой надменности и снисходительного превосходства.
— Уж вы меня извините, Семен Иваныч, — сказала она робко. — Я везу мужа в Ляхово[4]. Я намеривалась его оставить при себе, ведь он социально не опасный, да врачи говорят, что недуг его сильно прогрессирует и по истечении известного времени может достигнуть степени полной невменяемости. А уж это — грань катастрофы, особенно сейчас в моем положении.
— Я смутно слышал, что он где-то скрывался это время. Зачем? Что за тайны?
— Все с этого вот и началось. То есть он был болен, может быть, с колыбели, но разве мало таких ходит среди нас по земле… Предопределяют наши судьбы, во всяком случае влияют на нас… например, как Ницше, будучи явно сумасшедшим. Ведь никого перед выдвижением на ответственный пост не отправляют на проверку к психиатру. А уж когда исчез Петеркин, этот самовлюбленный претендент на роль уездного вождя молодежи, то душевные изъяны мужа сразу обнажились. Он перепугался насмерть, кричал, что и его «потянут». Ночей стал не спать, все прислушивался к каждому шороху, к каждому стуку, ни к нему ли идут. То и дело по ночам вскакивал и глядел на часы. Держал белье и сухари в чемодане «на всякий случай». А уж когда получил от Тарасова бумажку — явиться в уком, то в страшной панике сгинул из дома. Сперва я думала, что он задержался где-нибудь на заседании. Ночь нет, вторую нет, третью нет. Тогда я принялась с Варварой искать. Обшарила все мышиные норки и наконец нашла его на чердаке у трубы под старой рогожей. Чтобы жить дома — ни на какие уговоры не шел. Пищу от меня брал, а приходить домой — ни за что. И так скрывался две недели, как скрытник, такие сектанты есть в Поволжье… То в бане спрячется, то зароется в солому, а последние дни валялся в хлеву за колодой. Ну, тут я окончательно убедилась, что дело его — швах. Все-таки кое-как обманом выманили его домой и показали психиатрам. Ну что сказать? В один голос трубят: маниакально-депрессивный психоз, осложненный манией преследования… И еще что-то…
Она горько махнула рукой, и первый раз Пахарев прочитал у нее на лице и уловил в голосе муки отчаяния. Потом она превозмогла себя и сказала спокойнее:
— Когда с ним разговаривает знакомый, который ему приятен, то он еще отзывается и даже вступает в беседу. Но незнакомых люто боится и при виде их прячется. Вас
