Антонина Коптяева - Том 5. Дар земли

— Прежняя интеллигенция в большинстве томилась от скуки и праздности, — возразила Голохватова, вытирая руки бумажной салфеткой, — а мы вон как заняты, нам некогда скучать и заниматься переливанием из пустого в порожнее. В свободную минуточку можно и просто отдохнуть, отвлечься от больших проблем. Вобла? Пусть будет вобла, если она подвернулась. Когда мы закончим реконструкцию, а вы с Дмитрием Степановичем построите основные объекты, тогда найдем время ходить на спектакли и на концерты, будем по стране ездить. Я со своими ребятишками обязательно в Крым, в Коктебель махну, месяца на два. А спорить?.. О чем нам спорить? У нас идейных разногласий нет!

— Дело не в идейных разногласиях. — Это Дина Ивановна. — Многое ведь еще неясно в вопросах воспитания, например, семейных отношений…

— Семейные отношения надо строить так, чтобы человеку дома хорошо жилось и легко дышалось, — тихо сказал Груздев, будто убеждал в чем-то самого себя, прошелся по комнате, жадно хватил пересохшим ртом холодный воздух, лившийся в распахнутую форточку; мысль о том, что Надя встретилась с Ахмадшой, что они вместе сейчас, неотступно терзала его. — Мне кажется, мы хуже стали работать, — бросил он Дронову, не замечая, что Дмитрия, обеспокоенного «татарским нашествием», тоже стало волновать отсутствие Нади.

Анна Воинова посмотрела почти кокетливо, по-прежнему непроизвольно испытывая крепость «груздевской обороны», заговорила певуче:

— А работы в области атомной энергии? А ракетная техника? А спутники?

— Тут другая статья. На этом сосредоточены вдохновение и труд гениальных советских людей. Особое внимание правительства. Средства. Все лучшее из металлургии, химии, математики, но кое-где мы идем по привычным колеям, относимся к делу с прохладцей. А постоянные просчеты в планировании становятся губительным бременем для промышленности.

— Святое недовольство собой?! Что же, по-твоему, нужно сделать, чтобы не было расхлябанности? — спросил Дронов, еще сильнее встревоженный настроением Алексея.

— Общественное внимание и общественный контроль — вот что нужно! — почти гневно воскликнул Груздев. — И побольше заботы об изобретателях. Кто-кто, а изобретатели должны иметь возможности широкого общения между собой и непосредственный доступ к членам правительства, а не через голову работниковых и карягиных.

— Ты-то теперь имеешь!

— Наши дела сами о себе кричат! А я говорю об изобретательстве вообще.

Уже давно наступила ночь, а Нади все нет, и Груздеву кажется странным то, что отец с матерью не слишком волнуются. Может быть, она уже сообщила им о своем решении уйти от него и они пришли сюда не только узнать о важных новостях, но и в порядке «родственного шефства», из боязни, не выкинет ли старый друг Алеша Груздев какую-нибудь глупость.

— Когда я смотрю на сына и невестку, я не узнаю в них своей молодости, — пожаловалась откровенная по натуре Анна Воинова.

— А почему они должны повторять нашу молодость? — рассеянно спросила Дина Ивановна, все сильнее ощущая что-то неладное в семье дочери.

— Наша молодость должна превзойти нас во всем, — уверенно сказала Голохватова, думая не столько о молодежи вообще, сколько о своих «славных ребятах».

— Вот этого я и не вижу! — возразила Анна ее пророчеству. — У современной молодежи нет того бескорыстного горения, той романтики, которая была свойственна нам — ровесникам Октября. Наши дети гораздо прозаичнее, а есть и такие, которым наплевать на революционные заветы отцов.

— Нельзя бросаться словами, — строго одернул ее Груздев. — Если уж говорить объективно, то молодое поколение у нас замечательное. Отдельные тунеядцы — пыль придорожная.

— Однако эта пыль иногда застилает очи! — воскликнула Воинова.

— Там, где трудовая жизнь бьет ключом, не застилает. — Груздев бросил взгляд на свои руки, праздно лежавшие на светлой скатерти, — стрелки часов, блестевших на широком запястье, продолжали страшный бег…

Он представил себе, как Надя и Ахмадша ходят по заводским цехам: ведь она, не скрываясь, назначила ему свидание у центральной операторной. Завтра все будут знать об этом. Почему еще и такая жестокость? А может быть, они уехали в Светлогорск?..

Двигаются крошечные стрелки, и стучит под ними пульс Алексея Груздева: гулко бьет в груди сердце, каждая жилка дрожит, а никто того не слышит.

Дина Ивановна, положив ногу на ногу и склонив набок голову, вникает в спор Бориса Баркова с Федченко, который опять разошелся не на шутку. Федченко убежден: победы добились потому, что он отлично сумел «информировать» приезжавшего в Камск заместителя председателя Совета Министров, и никто его не разубеждает: пусть погордится. А сейчас он схватился с Барковым, обсуждая практическое решение вполне реальных теперь замыслов.

Дина слушает их спор с невольным увлечением, даже с удовольствием, а Груздев опять отвлекся.

«Как совладать, сладить с новой бедой? Единственное средство — все внимание сосредоточить на работе. Будущее и вчерашнее еще сталкиваются в сегодняшнем дне, но жизнь недаром проходит в борьбе — побеждаем! Радоваться надо! Но как радоваться, если личное счастье опять полетело под откос?»

— Что с тобой творится, Алеша? — спросил Дронов, с невольной боязнью ожидая ответа.

— Пойдем. Надо поговорить.

Они прошли в кабинет Груздева, очень просто обставленный. Повсюду книги, журналы, исписанные блокноты. На подоконнике — блеск склянок и пробирок с пробами нефти, парафина, масел. На столе — почетное место изделиям из полипропилена.

— Ты и дома не отдыхаешь! — заметил Дронов, взглянув на разложенные по столу листы бумаги, испещренные мелкими чертежами, надписями и цифрами.

— До сих пор отдыхал. — Голос Груздева выдавал теперь все его тяжкое душевное состояние. — Эх, Дмитрий, видно, в недобрый час привелось мне встретиться с твоей Надюшей! Уходит она от меня.

— Ты шутишь… — И Дронов осекся, вспомнив летние вечера на Каме и недавнюю встречу Ахмадши с его дочерью. Но ведь то прошло, казалось, безвозвратно. — Не может Надя так легкомысленно…

Груздев протестующе взмахнул рукой.

— Не она, а я поступил легкомысленно… Она тогда в растерянности… подавленная была… Словом, Дмитрий Степанович, прискорбно, но делать нечего. Сам я впутался в историю, мне самому и развязывать этот узел.

— О чем вы здесь? — спросила Дина Ивановна, заглядывая в комнату.

Мужчины промолчали. Тогда она быстро подошла и встала между ними.

— Да вот… — Дронов печально и озадаченно развел руками. — С Надей у них нелады.

— Ахмадша?

Груздев молча кивнул и отвернулся.

Угроза назревшей семейной драмы, явно ощущавшаяся в доме, испортила настроение всем. Когда расходились, так и не дождавшись Нади, Дина Ивановна отвела Груздева в сторонку, взяла за руку, осторожно, но пытливо спросила:

— Вы не обидите ее, Алеша?!

Алексея передернуло от нечаянного оскорбления, и столько страдания отразилось в его глазах, что Дронова чуть не заплакала, в замешательстве промолвила:

— Прости, дорогой, но ведь нам тоже нелегко.

Выходя на улицу, она взглянула на часы. Вполне понятно, где до сих пор пропадает Надя. Только с Ахмадшой могла она совершенно забыть о доме, тем более в такой знаменательный день! Но вернется ли она сюда? Мощная, точно застывшая фигура Груздева, его угрюмое лицо поневоле внушали острую тревогу матери.

«Может быть, и лучше, если Надя не придет сегодня домой», — подумала она, хотя мысль о том, что дочь ее переночует где-нибудь вместе с Ахмадшой, пугала не меньше.

Проводив гостей, Груздев вернулся к себе.

— Ложись спать, — попросил он отца, бесцельно слонявшегося по квартире. Однако когда тот, еще потоптавшись то в кухне, то в столовой, нехотя ушел в свою спаленку, Алексей готов был, как в детстве, бежать за ним, чтобы спрятаться под теплое отцовское крыло. Но слишком вымахал и постарел он для этого! А надо было что-то сделать, как-то избавиться от тоски, и, сам того не замечая, Груздев стал ходить по комнатам, мечась, точно угрюмый и беспомощный зверь в клетке.

Вдруг подумалось, что Надя и Ахмадша наблюдают за ним с улицы: большая его гривастая тень бурно шевелилась на новых оконных шторах. Молодые, счастливые, уж не смеются ли они над запоздалыми потугами деда Матвея и Груздева украсить клетку, из которой выпорхнула золотая жар-птица: «Ужо вам, старые ротозеи!»

Алексей щелкнул выключателем в столовой, прошел в кабинет, взглянул на свои чертежи и записи — кое-что еще додумывал в процессе «дизельки», не застывающей на морозе. Любимое детище!.. Но от вида бумаг стало еще тошнее: не идут в счет ни талант, ни добродетель, когда загорится страсть и на другую чашу весов положена красота юности.