Том 2. Черное море. Дым отечества - Константин Георгиевич Паустовский
Это был знаменитый писатель – седой, непримиримый. Ему пришлось бежать во Францию, спасаясь от генерала Примо де Ривера.
Мария не считала себя испанкой. Роднее была Франция, – туда она ездила с отцом. Но однажды она проводила лето у родственников на валенсийском побережье, в Аликанте. Было скучно в пустом, выжженном городе. Высокие стены накалялись от солнца. Только по утрам можно было дышать, сидя на балконе и слушая, как внизу плещет волна.
Как-то утром Мария вышла на балкон, села в тени. В красноватом дыму выплыл из-за мыса неуклюжий парусник. Испанский флаг болтался у него на мачте. Внизу рыбаки растягивали на скале мокрую сеть и напевали песню.
Мария перегнулась через перила, слушала. Рыбаки перестали петь, сняли шляпы, начали шутить с ней. А парусник все приближался. Были видны заплаты на его парусах. Один из рыбаков сказал Марии, что этот парусник привез в Аликанте селитру из Южной Америки.
Сама не зная почему, Мария почувствовала себя в это утро испанкой. А вечером при лампе, дрожавшей от ветра, она написала первые стихи.
А потом? Вспоминать не хотелось. Слишком много бы пришлось вспоминать. Неудачное замужество, развод, книга стихов, мятеж, бои в Карабанчеле, бегство. Одно ее стихотворение перевели на русский язык. Мария с трудом выучила его и любила повторять про себя.
Сейчас она вспоминала эти стихи, но ее прервала Серафима Максимовна.
– Скоро я познакомлю вас со своим мужем, – сказала она Марии.
– О-о, я буду очень благодарна! – протяжно ответила Мария. – Я достаточно знаю русский язык, чтобы разговаривать с ним? Или нет?
– С ним можно разговаривать даже по-испански, – засмеялась Серафима Максимовна. – Он все поймет. Сейчас он далеко, в деревне, где жил наш Пушкин.
Мария вздохнула:
– Наверное, оттуда долго ехать?
– Нет. Всего три дня. Он выедет завтра. Через пять дней он уже будет здесь.
Мария снова вздохнула, – какая большая страна! Она видела ее из окон вагона, и ей было страшно от этих бесконечных равнин. Стаи птиц пролетали над поездом и исчезали вдали, где ветер качал траву. Мария, глядя на птиц, думала: а что, если поезд остановится, совсем не пойдет дальше, до моря? Но скоро этот страх прошел и сменился радостью. Ей хотелось мчаться в эту даль, в этот ветер, путающий волосы, в эти поляны лиловых, белых, желтых цветов. Мчаться туда, где лежит синий воздух и все время убегает от поезда. К нему никак нельзя приблизиться и ворваться с грохотом, гудками в эту синеву, в облака, что, должно быть, легли там, впереди, на землю. Ворваться и расшвырять эти облака грудью яростного паровоза.
Мария Альварес ехала в Крым не одна. Ей поручили довезти из Москвы до Артека двух мальчиков-испанцев.
Один из них – Мануэль Перейро, болезненный, застенчивый, – почти не отходил от окна. Когда Мария его окликала, он оглядывался и растерянно улыбался. Говорил он мало, только отвечал на вопросы. Однажды Мария подошла к Мануэлю и заметила, что он дрожит и, вцепившись руками в опущенную раму окна, изо всех сил старается удержать эту дрожь.
– Что с тобой? – спросила Мария.
Мальчик опустил голову, стиснул зубы. Она хотела поднять за подбородок голову Мануэля, но мальчик упирался, а потом быстро обмяк и уткнулся Марии в плечо. Губы его дрожали.
Мария увела его на пустую площадку, и там он долго плакал и не мог выговорить ни слова. Испуганная Мария принесла ему воды. Мальчик постепенно успокоился. Она вымыла ему лицо, увела в купе, уложила. Он лежал, не выпуская руку Марии. А потом рассказал, что у него фалангисты убили отца – старого адвоката в Мадриде, и он один ушел из дому, хотел идти пешком в Арагону, к дедушке, идти с куском сыра в кармане, но его подобрал в машину какой-то американец, привез в Валенсию и посадил на пароход, шедший в Англию. В Лондоне матрос отвел его в советское посольство. Оттуда он попал в Ленинград, потом в Москву.
У него был брат – студент Рамон Перейро. Он сражался на баррикадах на берегу Мансенареса, был, кажется, ранен, бежал, тоже, должно быть, в Россию. Мануэль должен найти его здесь.
Мария слушала и гладила горячую голову мальчика. Он скоро уснул. Мария вышла на площадку и смотрела в степную тьму. Там не было ни одного огня, кроме рассыпанных по горизонту звезд.
И теперь, сидя на берегу, она изредка взглядывала на Мануэля. Он рылся в гальке, что-то искал.
– Где бы мне найти его брата? – спросила Мария Серафиму Максимовну. – Может быть, он даже совсем и не в России…
Серафима Максимовна только вздохнула.
Вверху, на крутой дороге, запел гудок автомобиля. Было слышно, как машина тяжело сползает, фыркает, осыпает щебень. Пыльный старик перестал тесать камень и поднял голову, – редкие машины решались спускаться в Партенит из-за плохой и опасной дороги. Кто бы это мог быть?
Пионеры на берегу с любопытством смотрели на дорогу. Потом они весело зашумели. Мелькая между тополями, появился огромный «линкольн» и их любимый артековский шофер Саша.
Серафима Максимовна удивилась. Было условлено, что она и Мария вернутся вместе с детьми из Партенита пешком.
Саша развернул «линкольн» на самом берегу, въезжая колесами в мокрую гальку, соскочил и подошел к Серафиме Максимовне.
– Хорошо, что вы все-таки приехали, Саша, – сказала Серафима Максимовна. – Ребята теперь не устанут.
Саша молча вертел в пальцах побелевшую от соленой воды сухую палочку. Серафима Максимовна смотрела на него с недоумением. Саша оглянулся, наклонился к Серафиме Максимовне и быстро сказал:
– Собирайте ребят. Скорее! Дело в том, что сегодня утром немцы бомбили Севастополь.
Серафима Максимовна схватила Сашу за руку и тяжело поднялась с земли.
– Ребятам пока не говорите, – добавил Саша. – Подготовите их в дороге. Всех, кого модою, сегодня же отправляйте в Симферополь, а оттуда к родителям. Надо спешить. Едем!
Глава 5
Весь день Пахомов просидел в Москве на Киевском вокзале, никак не мог попасть на поезд.
Рабочие закрашивали охрой стеклянный купол дебаркадера, чтобы погасить блеск стекол, сделать их незаметными с воздуха. Вокзал постепенно погружался в красноватую охряную тьму, как в зловещее зарево.
Несколько раз Пахомов заходил в комендатуру. Охрипший комендант взглядывал на Пахомова такими усталыми глазами, что тот не решался попросить у него места для себя, военного корреспондента, в переполненных командирами беспрерывно отходящих на юг поездах.
Вечером Пахомов вышел на вокзальную площадь, посмотрел на Москву, послушал. Сотни автомобильных гудков осторожно перекликались в темных ущельях Дорогомилова и Арбата.
