Вера Солнцева - Заря над Уссури
Ой! Как холодно! Ветер так и пронизывает. Руки совсем зашлись: рукава шубенки коротки, и мерзнет между варежкой и рукавом голое тело. Ох, холодище! Вот и родная избенка показалась. «Скорее добраться до постели, уткнуть нос в подушку: заснуть, заснуть».
Бегом влетела в избенку и остановилась в изумлении на пороге: в кухне, служившей им одновременно и спальней, и столовой, толпились, сидели, лежали люди. Партизаны! Некоторые — без зимней верхней одежды, развешанной около русской печи для просушки: видать, ввалились в дом после бурана — грелись возле потрескивающей, разогревшейся докрасна железной печурки. От тулупов, шуб, полушубков других еще тянуло крепким декабрьским морозом — они, видать, только что вошли.
Раскрасневшаяся Настя оживленно хлопотала около неожиданных гостей. Она зашептала на ухо Лерке:
— Партизаны пришли. Полное село. И Сергей Петрович здесь, и Семен Костин, и Силантий Лесников, и еще какой-то, совсем незнакомый.
Лерка сбросила шубенку, растерла озябшие, покрасневшие руки и остановилась в нерешительности: не узнала никого из присутствующих при слабом свете семилинейной лампы, висевшей на крючке под потолком.
— Лерушка! Здорово, пичуга! Не узнаешь? — приветливо окликнул девочку сидящий на скамье человек.
Услышав знакомый басок учителя, Лерка рванулась к нему, но застеснялась и, степенно подойдя к Сергею Петровичу, несмело протянула ему руку.
— Узнала… Только не очень. — И еще больше смутилась.
Учитель добро засмеялся.
— Узнала, только не очень? Разве я так переменился? Страшный стал? Заросший?
— Борода у вас всегда была большая, широкая, а вот усы как у деда Мороза висят, — ответила Лерка.
Сергей Петрович ласково посмеивался, заметив, с каким любопытством уставились на него синие глаза.
На потвердевшем лице Лебедева, обожженном морозом, играл свежий румянец, серые глаза стали строже, проницательнее. Широкая, окладистая борода, широкие, висящие вниз усы — простой деревенский мужичок себе на уме. Весь он заметно окреп, раздался в плечах.
Лерка, знавшая его прежде несколько вялым, болезненным, удивилась его бодрому виду.
— Рассказывай, как живешь, пичуга?
— Трудно живу, Сергей Петрович! — устало, как взрослая, вздохнула девочка. — Мыкаюсь, а на прожитье не хватает. Времена-то тяжелые, неспокойные…
— Потерпи, Лерушка! Думается — не много ждать осталось. Видишь, какие мы смелые стали? В село пришли, не побоялись. Выгоним Калмыкова — и сразу дышать легче станет, — серьезно, как равной, сказал Сергей Петрович и прибавил заботливо: — Растешь ты сильно, вверх тянешься, а худенькая — косточки торчат… Видно, голодаете частенько?
Лерка не успела ответить. Дверь широко распахнулась. Белыми клубами ворвался в избу зимний морозный воздух. Нагруженный двумя мешками, в дверь с трудом протиснулся дядя Силаша.
— Принимайте, ребята, пропитание, — сипло, простуженно сказал он, сбрасывая с плеч на пол звякнувшие мешки. — Хлебушко-то, поди, в путе-дороге замерз, раскладывайте его к каменке — он и отойдет! — командовал Лесников, скинув с плеч на пол стоявший колоколом, обледенелый тулуп.
— Ты, видать, со своим хлебушком так и ходишь в обнимку? Не расстаешься, Силантий Никодимович? — подойдя к нему и подняв с пола тулуп, чтобы повесить его к печи сушиться, подтрунил Иван Дробов. — Как бы мы не отощали, с тела белого не спали?
— Ты не подфыркивай, не подфыркивай, жеребец стоялый! Видать, как ты истощал: морда-то кирпича просит. Прямой Кощей Бессмертный… Корабль в реку спускают — и то вино пьют и бутылку бьют, салом смазывают, а вас не подкормишь, так и не спросишь с вас, — отшучивался Силантий, снимая шапку-ушанку и стряхивая с нее снег.
— Лед у тебя, товарищ Лесников, на усищах так коробом и стоит. Сбивай поскорее, а то потоп будет, — подтрунил Ваня Дробов.
— Старого рыбака потопом напугал! — просипел Лесников, снимая с усов лед. Довольно крякнув, он подсел к весело потрескивающей печурке. — Ох и морозно сегодня! Так и хватает, так и щиплет. Главное дело — ветрено, с Уссури несет: быть пурге. О-го-го! Валерия! Ну, здравствуй, здравствуй, доченька!..
— Здравствуйте, Силантий Никодимович! — радостно приветствовала Лерка испытанного друга.
— Я давеча Настю спрашиваю: «А Лерка где?» — «У дяди Пети батрачит». Трудишься все, неулыба?
— Как там дела, Силантий Никодимыч? — спросил Сергей Петрович. — Все в порядке?
— Все исполнил, как вы приказали, Сергей Петрович. Ребятам, у которых здесь семьи, позволил идти по домам: русский человек без родни не живет, пусть отдохнут малость. Остальных расселил у желающих — их нарасхват разобрали. Патрули и часовые на всех местах поставлены, там, где вы приказали, — по-военному коротко и отрывисто рапортовал Силантий.
— Очень хорошо! Попозже я сам пройду по селу. Сейчас мы закусим с дороги, а потом проведем небольшое собрание: задачи на ближайшее будущее.
Присутствующие в избе заметно оживились. Настя и Силантий с трудом кромсали ковриги замерзшего хлеба. На столе появились походные алюминиевые кружки, котелки, эмалированные чашки.
— Не скупись, Силантий Никодимыч, — улыбнулся Лебедев. — Давай-ка на стол сальца мороженого, консервов трофейных и сахарку, сахарку…
— Обойдемся и чайком! Давно ли ели… — попробовал запротестовать Лесников, но на него зашумели:
— Давай! Давай! Ну и прижимистый.
— Скуповат стал…
— Я к тебе, Силантий Никодимыч, в помощники по этому делу готов наняться, возьмешь? — по-мальчишески озорным оком подмигнул присутствующим Иван Дробов.
Но Лесников не подпустил его к заветному мешку. Недовольно ворча, он вытащил из мешка изрядный кус мороженого сала, несколько банок консервов.
— Без тебя как-нибудь обойдусь, помощничек, — проворчал Силантий, торопливо завязывая на несколько узлов мешок. — Видали, видали мы таких нанимателей: дешево и волк в пастухи нанимается, да мир почему-то подумывает. Вот уж истинно: у всякого Филатки свои ухватки, так и у тебя, Иван Дробов…
— Нехорошо, товарищ боевой! На японца — так вместе идем. Сам меня зовешь: ты, мол, Ваня Дробов, потомственный рыбак, и я рыбак — нам вместе и плыть. А вот как только до мешка дело доходит, родство и забыто. Корми, не жалей, будь отцом! — подсмеивался Иван.
— Отцом? Не тот отец, кто вскормил, вспоил, Ванюша, а тот, кто уму-разуму научил. Я тебе в отцы не гожусь! Сразу видать — твой отец рыбаком был: ты весь в него — тоже в воду смотришь, где бы чего выловить! На наше родство не пеняй. Известно, из одной клетки, да разные детки, — весело отшучивался Лесников, довольный до глубины души: Сергей Петрович промолчал и не потребовал прибавить еще чего-нибудь к ужину. «О сахаре забыл? И так обойдутся! Не буду доставать».
Все шумно уселись за стол, стали жадно вгрызаться в мороженый хлеб и сало.
— Маманя! Я кетину добрую принесла, — шепотом сказала Лерка матери, — можно их угостить?
— Конечно, можно! — не задумываясь о завтрашнем голодном дне, ответила радостно возбужденная Настя. Она была горда и счастлива: ее бедную, жалкую избенку не обошли такие видные, уважаемые на селе люди. Расщедрилась окончательно Настя: — В русской печке, в загнетке или на шестке, чугун картошек вареных стоит, их тоже подай.
Появление большого глиняного блюда, наполненного горячим картофелем и нарезанной ломтиками кетой, было встречено всеобщим ликованием.
— Кета! Кета-матушка.
— Молодец молодая хозяйка!
— Ты чего, коза, так раздобрилась? Последнее отдала? Ты побережливее: на мир пирога не испечешь…
— Кушайте, кушайте, дядя Силаша!
— Красная рыбка, да еще с горячей картошкой! Угодили, хозяюшки!
— Надо подчиняться партизаночке, приступим! — разглаживая влажную бороду, сказал Лесников. — Ее воля — приказ: чей берег, того и рыба. Посолонцуем-ка, ребята, всласть!
Он нацелился карманным ножичком на крупный жирный кусок, но… опоздал: из-под носа унес лакомый кусок комиссар. Силантий сердито крякнул.
Партизаны хохотали — заметили его промашку.
— У тебя, товарищ Яницын, губа не дура, язык не лопата, — недовольно просипел он, — знаешь, куда руку тянуть: прямой наводкой за сладкое брюшко ухватился. Один зевает, другой смекает…
— Вы, Силантий Никодимович, тоже как будто за брюшком тянулись? — язвительно заметил Вадим. — Орлы кругом, зевать не приходится. Мимо меня хороший кусок не проскочит, а тут кета, ночью разбуди — вскочу как встрепанный есть.
— Давно вас определил, — все еще сердился Силантий: — Наш Абросим, когда ничего нет, не просит, а если дашь, не отбросит. Родом-то откуда, комиссар? По повадке амурский? Расторопный…
— Родом с низовья Амура, из села Большемихайловского. Амурец прирожденный. Мальчонкой был, когда семья переехала во Владивосток.
