Антонина Коптяева - Том 5. Дар земли
Алексей охотно занялся необычной работой: удлинил шнур лампы, повесил оранжево-желтый, как апельсин, абажур, но, хотя в комнате повеселело, настроение у него не улучшилось; очень напряжен он был в ожидании семейной беды, — не развлекла и удачная поездка.
Дед Матвей заметил все, походил вокруг стола, разглаживая скатерть, залитую ярким светом зажженной для пробы лампы, нерешительно заглянул в скучное лицо сына.
— Опять торчал у подъезда этот татарчук распрекрасный… Надя к нему не выходила, а я в окошко поглядывал и сам с ним по телефону разговаривал. Чего он тут ходит, чего ему надобно?! Я бы на твоем месте, Алеша, поставил вопрос ребром.
— Ставил бы сам, вместо того чтобы возиться с занавесками, — непривычно грубо оборвал Груздев. Известие о посещениях Ахмадши не поразило его: он это предчувствовал, но как тут ставить вопрос, да еще ребром!
— Ведь я для тебя… О вас болею. Охота помочь, насколько возможно. — Морщинистая кожа на щеках деда Матвея стала бурой. — Ну, правда… Что она, Надя-то? Нету еще у нее женской сноровки по хозяйству. Опять же работа на заводе серьезная. К дому-то исподволь приучать следует.
— Ну, приучай. — Алексей криво усмехнулся, хотя был благодарен отцу: старик добровольно взял на себя роль домашней хозяйки, и Надя тоже начала иногда заглядывать домой в обеденный перерыв.
Вот и сейчас слышно — стукнула дверь, и сразу вроде посветлело в квартире: вошла Надя в рабочем костюме, раскрасневшаяся от быстрой ходьбы и морозца, посмотрела удивленно и рассмеялась:
— Ах вы, мои хорошие! Теперь еще диван ковром накрыть, да телевизор… Совсем роскошно получится.
— Телевизор — это очень даже просто. Будем смотреть передачи из Казани, — воодушевился дед Матвей, обрадованный похвалой невестки.
— Здравствуй, Алеша, — сказала она, спохватившись. — Ну как съездил?
— Чудесно. Все в нашу пользу решилось, — с гордостью ответил он и выжидательно посмотрел на нее.
Надя подошла, подставила для поцелуя холодную щеку, но сразу же отстранилась, разделась и побежала на кухню, где уже звякал посудой дед Матвей.
Груздев следил за женой настороженно-тревожным взглядом: очень оживленной выглядела она: глаза то блестят, то дымкой подернутся, и в голосе тоже прорывается счастливое беспокойство.
— Ты уже исчезаешь? — спросил Алексей, когда она, выпив после обеда чашку чая, вся какая-то взвихренная, стала поспешно одеваться.
Милые глаза взглянули будто издалека.
— Я опаздываю, дорогой. Мне в цех пора.
В это время зазвонил телефон.
Груздев взял трубку, спросил холодно:
— Зачем? С какой стати вы звоните сюда?
— Мне очень нужно поговорить с Надеждой… Дмитриевной, — раздался в трубке звучный голос Ахмадши.
Алексей увидел, как, не умея скрытничать, изменилась, еще больше похорошела Надя, сказал резко:
— Неужели вы не понимаете, что это нетактично…
— Алеша! — Надя мягко, но решительно высвободила телефонную трубку из его рук. — Да, я слушаю. После работы у центральной операторной. Я закажу вам пропуск. — Она положила трубку, бегло взглянула на Алексея, увидела отца, который с огорченным видом поправлял край шторы, и слезы заблестели на ее глазах.
— Я не могу отказать ему в этом свидании.
Груздев молчал, не в силах совладать с волнением, потом сказал сбивчиво, сознавая бесполезность борьбы с бесхитростными чувствами молодости.
— Смотри, родная моя! Поступай, как для тебя лучше.
Тогда вмешался дед Матвей, со страстной обидой за сына предостерег:
— Променяешь сокола на синицу, Надюша!
— Молчи, отец…
— Я что? Тебя мне, Алеша, жалко.
Груздев побагровел.
— Хватит!
Короткий разговор становился невыносимо тяжким для всех. Алексей взял жену под руку, и они вместе вышли на лестничную площадку.
Легкая в движениях, словно птица, выпущенная из клетки, она устремилась вперед, но вдруг замедлила, оглянулась. Груздев стоял, втянув голову в плечи, точно еще ожидал удара. На бледном лице, ярко выделяясь, светились глаза и резко, грубо были перекошены густые брови.
— Алеша! — вырвалось у Нади, словно крик о прощении.
Он покачал головой, потом догнал ее, обнял, но, притянув к себе, не поцеловал, только близко-близко посмотрел в глаза и легонько оттолкнул.
— Иди! И не оглядывайся, прошу тебя…
36Возле проходной Надя встретилась с Федотом Тодосовичем. Главный технолог был взбудоражен до крайности; казалось, он помолодел лет на двадцать.
— Вот, Надежда Дмитриевна, что значит твердо стоять на принципиальных позициях, — сказал он, не скрывая торжества. — За правду-матку приходится иногда биту быть, но все минется, а правда останется. Жалко, не удостоился я чести присутствовать в Москве на этих заседаниях. Кое-кому из волокитчиков подсыпал бы перцу, чтобы до слез чихали и впредь не лезли напролом, как спесивые бояре!
Надя смотрела на Федченко и думала о том, что лишила Алексея большого праздника: ведь он тоже радовался бы победе. Правда, за столом он рассказывал о московских встречах, но такого ликования у него не было, — говорил, чтобы не молчать, и только. Дед Матвей слушал, затаив дыхание, в глазах его светилась гордость за сына, за победу рабочего коллектива, а потом возник этот тяжелый разговор…
— А вы почему грустная, или нездоровится? — Федот Тодосович оборвал восторженные излияния, заглянул в лицо Нади. — Я бы на вашем месте козырем сейчас ходил!
— Вы и на своем месте… — Надя улыбнулась, но улыбка получилась тусклая. — Вы и так ходите козырем!
— Это потому, что хотя много крови нам попортили, но мы добились толку. Я с Алексеем Матвеевичем лишь накоротке успел поговорить, очень он домой рвался. Что он о Карягине вам рассказывал? Снимут его, вероятно?
— Право, не знаю, — рассеянно отозвалась Надя. — Ведь дело теперь не от Карягина зависит.
Федченко даже оскорбился странно равнодушным отношением ее к событию, которое всех работников завода взволновало чрезвычайно.
— Помилуйте, можно ли оставлять козла в огороде после потравы?! Да его надо так настегать, чтобы он дорогу туда забыл!
Кипя радостным возбуждением, переполненный желанием еще раз — но уже подробнейшим образом — обсудить все вопросы, Федот Тодосович побежал дальше, намереваясь немедленно звонить Груздеву.
Молодая женщина пошла своей дорогой, продолжая думать о муже, растроганная и смущенная его самоотверженностью. Уж лучше бы он ругался, как другие ревнивцы, заставляющие своих жен хитрить и обманывать! Но на хитрости она была не способна, и Алексей не мог вести себя иначе. «Во многом мы схожи, а тут он выше, красивее, ведь я хочу только сама быть счастливой, и оттого, наверно, мне совестно перед ним».
Сдержанно шумели работающие цехи, и во всем ей виделось осуществление замечательных идей Алексея Груздева. Это он создавал Камский завод и его боевой коллектив, перед которым она обязана теперь дать негласный отчет в своих поступках. Тот же старик Федченко. Как он смотрел сейчас на нее!
«Я не боюсь ответить людям, но больно за Алексея. Конечно, с ним ничего страшного не случится, потому что он прежде всего думает о других… и обо мне. „Иди! И не оглядывайся, прошу тебя!“ А я такую большую радость ему отравила. Что, если бы еще раз оглянулась? Наверно, он все-таки боялся вспылить, оскорбить. Ну, и не оглянулась. Ну, и ушла. А на душе тяжко. Лучше бы не было новых встреч с Ахмадшой. Лучше бы он женился на Энже! Как все запуталось!..»
На пульте управления дрожат чуткие стрелки приборов, следящих за недоступными глазу человека сложнейшими процессами, которые совершаются в колоннах и реакторах. Можно ли вот так «увидеть» человеческие переживания! Подставить чуткую машинку — и все точно на ладони? Хотя мы и так раскрыты: Ахмадша, я и Алеша. Но как поступить, чтобы каждому из нас было хорошо? Ясно одно: если я останусь с Алешей, нам всем будет плохо.
Дежурные операторы с необычной дотошностью переспрашивают — уточняют распоряжения сменного инженера Надежды Дроновой: что-то в ней смущает их — не нравится она им сегодня, а смене поручено подготовить к ремонту две емкости.
В кабинет Голохватовой заглянул Федченко, посмотрел, как Надя с помощью механика выкраивает из тонкой белой материи конусы для фильтров.
— Эксплуатируют меня бессовестно! — весело пожаловался механик.
— Ничего, пока мы здесь еще кустарничаем, а когда сделаем большую промышленную установку, все усовершенствуем! — сказала Надя, но слова ее прозвучали вяло, неуверенно, и это опять задело главного технолога.
Он уже успел не только позвонить Груздеву, но и повидаться с ним, усмотрел в нем тоже какую-то глубокую «червоточинку» и при своем беспокойном характере сразу встревожился, поняв, что у молодоженов явная размолвка, сейчас особенно ненужная.
