Том 2. Черное море. Дым отечества - Константин Георгиевич Паустовский
Амалия Ивановна вспомнила, что Татьяне Андреевне скоро надо в театр, ужаснулась и ушла на кухню приготовить кофе. Татьяна Андреевна осталась одна. Она снова прижала руки к щекам, позвала: «Миша!» Никто, конечно, не ответил. Она смутилась, слезы навернулись у нее на глазах. «Боже мой! Какая я дура! – подумала она и крепче притиснула руки к щекам. – Можно с ума сойти!»
Ровно в половине третьего пришел Луговой. Татьяна Андреевна вышла с ним на улицу. Прошумел предрассветный ветер. Он рванул деревья, засвистел в проводах, но тотчас затих.
– Вы напугали меня своими разговорами, – сказала Татьяна Андреевна Луговому. – Оказывается, вы мрачный человек.
Луговой только застенчиво улыбнулся.
От ночного концерта у Татьяны Андреевны осталось воспоминание о каплях дождя, блестевших в траве около рампы. Трава была ярко освещена софитом. В первом ряду сидел адмирал с коричневым лицом. Татьяна Андреевна знала, что это командующий.
После концерта он прошел за кулисы. Актеры собрались вокруг него. Он снял фуражку, провел ладонью по волосам и сказал:
– Я человек военный. В искусстве понимаю мало. Но люблю его и трачу на него все свободное время. Когда оно бывает. Читаю, слушаю музыку, хожу в театр. Вот говорят иные мои товарищи, что искусство – это развлечение. Или отдых. Сердят меня такие товарищи. Насчет отдыха – это я еще как-то согласен. Но насчет развлечения – прошу простить! Не соглашаюсь. Искусство – сила. Оно ворочает горы. Создает человека. Шлифует жизнь. Как будто она на первый взгляд – серая штука. Вроде как камень. Булыжник. Приходит мастер, обкалывает его, стачивает, полирует, и серый камень горит, как звезда. Так вот! Хочу напомнить – будущее страны создается великими усилиями. В том числе усилиями таких людей, как вы. Людей искусства. Наше время – строгое и сторожкое время. Наш глаз должен быть ясным, зорким, должен видеть сквозь всякий туман. Кругом бушует война. Не скажу, что в двенадцать баллов, но баллов до десяти она уже натянула. Так вот! Зажигайте бойцов. Пусть еще лучше знают, что защищать и как защищать. Вам и карты в руки. Вы – мастера. А напоследок позвольте поздравить вас. Сегодня в полночь ваш театр отплывает на острова Рижского залива в части береговой обороны. Там вас ждут. Удачной работы и легкого плавания!
Командующий надел фуражку, взял под козырек и вышел в сопровождении нескольких командиров. Татьяна Андреевна переоделась и пошла через сад домой. Ее догнал Саша Нидер.
– Какова речь! – сказал он. В красноватой мгле выплывало солнце. Женщины несли на рынок корзины с мокрой редиской, маленькой рыбой – салакой, – прикрытой капустными листьями. Некоторые рыбы были еще живые. Они выскакивали на мостовую. Женщины подбирали их и шли дальше. Из крана на рыночной площади лилась вода. Торговки брызгали этой водой на охапки цветов.
Город просыпался, но сон – теплый, как земля после дождя, – шатал Татьяну Андреевну, заставлял ее держаться за руку Саши Нидера, подставляя лицо ветру, чтобы он согнал с него сонную паутину. Она пыталась, но не могла снять ее маленьким носовым платком.
Залив уже блестел. Сильно пахло сосной – должно быть, с тех песчаных островов, куда они поедут сегодня. Там дюны, вереск и шум прибоя. Так говорил Саша Нидер. Не это ли счастье? Не этот ли ветер, и запах воды, и далекий путь, и ночи в небольших дощатых домах, где их будет подымать труба горниста? Тогда надо выскакивать из комнаты, бежать к заливу и уходить по горло в прохладную воду. Уходить по песку, твердому, как пол. В уровень с глазами будет качаться вода, и будут лежать на этой воде облака, длинные, как пряжа. Не это ли счастье?
– Погодите минуту, – сказала Татьяна Андреевна Саше и прислонилась к стволу липы. – Он сейчас пройдет, этот сон. Я никак не могу с ним справиться.
Она стояла, закрыв глаза. Как хорошо! Никогда еще у нее не было такого состояния. «Что это? – подумала она. – Каждый пустяк – все кстати».
Саша Нидер потянул ее за руку.
– Да вы что! – сказал он сердито. – Вправду уснули! Послушайте. Что-то мне это не нравится.
Татьяна Андреевна открыла глаза. Торговки с цветами, Саша и милиционер – все смотрели в сторону моря. Там возник неровный и грозный гул, будто над головой раскалывалось небо. Гул приближался.
– Что это? – спросила Татьяна Андреевна.
– Не знаю, – ответил Саша Нидер. – Непонятно. Их слишком много.
– Кого – их?
Зловещий вой – пронзительный и наглый – разрезал небо надвое. Земля вздрогнула, ахнула. Невдалеке за портом обрушился и покатился железный гром. Татьяна Андреевна увидела, как железное пламя орудийных выстрелов стремительно пробежало по борту миноносца, стоявшего на рейде. С ликующим звоном помчались в небо снаряды.
Люди уже бежали, озираясь, по улицам, но никто еще не понимал, что случилось. Саша Нидер потащил Татьяну Андреевну за руку в соседний подъезд.
– Что это? – торопливо спрашивала она. – Что это, Саша?
– Что, что! – сердито кричал Саша. – Началось. Вот что! Это немцы. Или финны. Откуда я знаю?
Бомбардировка пролетела, как шквал. Грохот, свист, звон стекол, сыпавшихся ручьями с верхних этажей, удары зениток, крики женщин, и вдруг – короткая тишина, а потом протяжный, заполнивший все пространство между землей и небом вопль пароходных гудков.
У Татьяны Андреевны с каждой секундой этого тоскливого крика росла в груди тупая боль. Было ли это чувство несчастья или ненависти – трудно сказать. Пожалуй, и то и другое.
– Подлость, подлость, подлость! – шептала Татьяна Андреевна.
Кирпичная пыль висела над улицей. В этой пыли со звоном мчались пожарные команды.
– В театр! – крикнул Саша Нидер и потащил оглушенную Татьяну Андреевну на улицу.
Около театра они встретили Лугового. Он был в походной форме с черным револьвером на ремне. Он коротко сказал Татьяне Андреевне, что их ночной разговор был «в руку», но вечером театр все же отправляется на машинах по назначению – в Виртсу, а оттуда на остров Эзель в части береговой обороны.
Разговаривая с Луговым, Татьяна Андреевна взглянула на газон в саду. Вода на траве еще не высохла. «А судьба мира уже переменилась», – подумала она.
Из театра Татьяна Андреевна пошла на телеграф. Чувство устойчивой жизни исчезло начисто. Город стоял почти нетронутый. Все так же шумели деревья, синий свет блестел в окнах, и кучевые облака проплывали над заливом, но все это уже казалось сном.
Она послала две телеграммы – Варваре Гавриловне и Пахомову – и вернулась домой. Там ее встретила плачущая Амалия Ивановна.
– Ничего, Амалия Ивановна, – машинально сказала Татьяна Андреевна, – все будет хорошо.
Она вспомнила,
