Петр Капица - Когда исчезает страх
— Ошеломляющий натиск Яснова! Ширвис в глухой защите… Каскады ударов… от них не уйдешь… кулачный смерч. Но что это? Прямо непостижимый уход ветерана. К Ширвису невольно испытываешь уважение. Он не только защитился, но еще сумел нанести точный удар и отбросить противника. Вот это техника! Такому невольно позавидуешь…
— У Ширвиса удивительная собранность и зоркость, — продолжал комментатор. — Он не дает увлечь себя быстрым темпом, не идет на обмен ударами, нырками уходит под боковые удары и уклоняется от прямых. Он умеет связать действия противника. Создает такие условия, при которых тот делает частые промахи, или, как боксеры говорят, — «проваливается». Воздух, как известно, плохая опора. После промаха можно нарваться на внезапный удар сбоку… Так и есть! Крюк в висок. Яснов потрясен, уходит в глухую защиту… его спасает гонг.
Ирина не расслышала удара в гонг, но представила себе, как уставшие боксеры расходятся по своим углам, как, тяжело дыша, садятся на табуреты, как секунданты обтирают их мокрыми губками и нашептывают свои советы…
Комментатор не унимался:
— Одна минута отдыха! Надо успеть ополоснуть рот холодной водой, расслабить мышцы, выслушать советы тренера и наметить тактический план для второго раунда…
Ирина ощущала, как от волнения горят ее щеки. Минута перерыва ей казалась необыкновенно томительной и длинной.
«Только бы у Яна не сдало сердце, — думала она. — Почему этот противный комментатор и публика требуют от Ширвиса прежнего безумства? Ян правильно действует: осторожность и наблюдательность до конца. Не надо принимать ударов, далее если в этом — поражение. Ведь и второе место на таких соревнованиях — немалая победа. Эх, жаль, что я не секундант Яна. Я бы ему подсказала верную тактику…»
Во втором раунде Яснов старался ложными выпадами раскрыть противника, но у нападающего боксера ничего не получилось. Он только дал возможность Ширвису двумя меткими ударами закрепить успех.
Комментатор рассуждал:
— Теперь Яснову надо думать, как отыграть потерянное. Тактика была неудачной, могут спасти только решительные действия. Яснов хорошо «держит» удары… Он, кажется, выбрал обоюдоопасное обострение. Да, да, идет напролом. Дает противнику наносить удары, чтобы получить такую же возможность. Небывалый натиск! Идет ближний силовой бой… Он переходит в откровенную драку… Сигнал судьи! Сейчас, видимо, будет предупреждение обоим бойцам. Нет, на ринг поднимается врач. Это он прервал схватку; кажется, что-то случилось с Ширвисом…
Ирина замерла, вслушиваясь, а комментатор замолчал. Он, видно, совсем выключил микрофон, так как не слышно было и шума зала, переполненного зрителями.
«Сердце, — решила она. — Ну разве можно шутить с этим! Я же говорила Яну».
В горле у нее пересохло. Хотелось пить, но Ирина осталась у радиоприемника.
Прошло еще некоторое время, наконец послышалось потрескивание микрофона, и вновь ворвался гул зрительного зала. Раздался голос комментатора:
— Небольшая заминка. В азарте Яснов нечаянно рассек головой надбровную дугу Ширвису. На соревнованиях это не первый случай. Ранение пустяковое. Вот уже кровь остановлена. Врач покидает ринг. Встреча будет продолжена…
Опять из репродуктора стали доноситься глухие удары и выкрики из зала. Длилось это недолго. Раздался гонг, и второй раунд кончился.
Ирина так переволновалась, что чувствовала, наверное, не меньшую усталость, чем сами боксеры. У нее колотилось сердце, сухость в горле не проходила.
В третьем раунде Яснов с места ринулся в атаку: он стремился наверстать упущенное — выиграть в три последние минуты. Комментатор приметил в его напоре излишнюю злость и не без осуждения сказал:
— Если ожесточение хоть на миг овладеет боксером, его дело плохо. В таком настроении трудно здраво мыслить и вести бой без ошибок. Злость застилает разум. У Ширвиса на лице спокойствие, ни тени напряжения. Он по-прежнему зорок, легко передвигается по рингу и не желает принимать ударов… Создается впечатление, что он все время к чему-то прислушивается, словно выверяет себя…
«Он хочет услышать свое сердце, — хотелось крикнуть Ирине. — Кончайте бой, довольно!»
— Яснов не может остановиться, — продолжал комментатор. — Он сейчас походит на прежнего Ширвиса. С таким противником нельзя избирать подобной тактики, она приведет к поражению. Так и есть: Яснов опять нарвался на левый крюк. Он шатается… в ближнем бою «вяжется»… Плохо держит правое плечо. Ширвис его атакует ударами снизу… Что случилось?.. Яснов на полу. Судья открывает счет… восемь… девять… Нокаут!
Голос диктора утонул в гуле и грохоте.
Ирина дождалась, когда Ширвиса объявили победителем, и только после этого пошла к Бетти Ояровне и сказала:
— Теперь Ян будет летать, он добился своего.
* * *«20 апреля. Пришло официальное извещение, что Диме до совершеннолетия назначена пенсия. Значит, установлено: Кирилл погиб.
Ян успокаивает:
— Зря слезы льешь. Ничего нового не выяснили. Я, как и другие летчики нашей эскадрильи, вынужденно подтвердил, что был свидетелем гибели Кочеванова, иначе мальчишка остался бы без пенсии. Все это лишь формальность. На самом деле я еще надеюсь увидеть Кирилла.
А по глазам я поняла: Ян не верит в то, что говорит. Кирилл не вернется.
26 апреля. Когда в райкоме мне выдавали новый партбилет, я узнала адрес Юленьки Леуковой и в тот же день написала ей письмо. Сегодня получила ответ.
Юленька несказанно обрадована, потому что давно меня числила в покойницах. В концлагере кто-то пустил слух, что мне не удалось скрыть настоящего имени и я опять была схвачена гестаповцами. Поэтому Леукова не могла понять: зачем Ленинградскому горкому партии потребовались сведения обо мне? Первого моего письма она не получила.
Сейчас Юленька учится на третьем курсе в Московском университете. Ее тоже некоторое время считали погибшей. Мать даже получила похоронную и сумела отслужить две панихиды «по усопшей рабе божьей». Теперь они вместе живут в Кунцеве. Юленька изредка встречается с девушками из Таманского гвардейского полка. Те помнят меня и хотели бы увидеться.
«В общем, на первомайские праздники приезжай обязательно, — требует Юленька. — Наши гвардейцы договорились ежегодно второго мая встречаться у Большого театра. В этот день экипаж «восьмерки» должен прибыть в полном составе и доложить, что он существует и ждет… А вот чего ждет — не напишу. Это пока секрет. Когда приедешь, сама узнаешь».
Не пойму: что они там придумали?»
* * *Ирина выехала в Москву «Красной стрелой» в ночь на первое мая.
Леукова встречала ее на вокзале с цветами, которые тут же были измяты во время объятий.
Юленька почти не изменилась: она все еще была похожа на девочку-подростка, лишь туфли на высоких каблуках выдавали, что она не школьница.
У выхода Ирину поджидала заранее заказанная машина, на которой она прямо с вокзала, объезжая гремящие оркестры и колонны демонстрантов, поехала в Кунцево.
В Кунцеве от крыльца к зеленой калитке засеменила миниатюрная старушка — почти Юленькина копия. Всякий сразу бы догадался, что это ее мамаша.
— Добро пожаловать! Заждалась я вас, — сказала старушка и, обняв Ирину, созналась — Я-то ждала командиршу… гвардейца. А вы, как Юленька, в дочки мне годитесь.
В маленьком, но очень опрятном домике с намытыми полами, до сверкания протертыми окнами, свежими занавесями их ждал празднично накрытый стол.
Предложив гостье умыться с дороги, Пелагея Васильевна (так звали Юленькину мать) подала старомодное полотняное полотенце с вышивками на концах, потом пригласила к столу.
Юленька, взяв графин с вишневой настойкой, спросила:
— Нам ведь, как гвардейцам, в такой день полагается сто граммов?
— Полагается, — ответила Ирина.
— Какие же вы гвардейцы, милые? — улыбнулась Пелагея Васильевна. — Росточком не больно вышли.
— У вас, мама, старые представления, — сказала Юленька. — Мы гвардейцы не по росту, а по духу. Это важней!
Настойка оказалась вкусной, но очень крепкой. Бывшие летчицы от двух рюмок охмелели и стали вспоминать всё, что было с ними на земле и в воздухе. Пелагея Васильевна, слушая их, только головой качала да вздыхала:
— Ох, и натерпелись же вы, девоньки!
О сердечных делах неловко было говорить при матери. Подруги вышли прогуляться на праздничные улицы городка. Здесь они могли откровенничать без стеснения.
У Юленьки, оказывается, в университете было два поклонника: один ровесник, другой моложе ее на два года. Ни с одним из них она не решалась связывать свою судьбу, так как ей нравился третий: моряк, демобилизованный с Черноморского флота. Но тот не обращал на нее внимания, он ухаживал за светловолосыми студентками.
