Голубое марево - Мухтар Муханович Магауин
А наступила смерть еще скорее, чем думалось, и не такая, как он ожидал. Голодная волчица с тремя волчатами, кружившая долгое время возле зимовок, вдыхая запахи дыма, жилья и сытной пищи, заслышав тоскующий собачий вой, тут же помчалась на голос. Вой безошибочно привел ее к цели. Еще издали, выбрав укрытие, она поняла, что поблизости нет людей и что перед нею — одинокий, заплутавшийся в степи пес. Из опасения, как бы жертва, сама шедшая им в лапы, не причинила своим бегством излишних хлопот, все четверо, по безмолвному сговору, крадучись, ползком, окружили холм с четырех сторон и только после этого, с горящими огнем голодными глазами, обнажив в хищном оскале белые, длинные зубы, накинулись на борзого.
В тот день на долю Лашына выпало столько бед, и такая ужасная тайна, не оставлявшая надежд, открылась ему, и он уже так истомился от страданий и боли, что ничему не удивлялся и ничего не страшился. Собственное существование утратило для него всякий смысл. Но он был еще жив, а у жизни свои законы. И борзой не сдался, не подставил покорно голову судьбе в ожидании смертельного удара…
Первое нападение волков, посчитавших одинокого пса легкой добычей, окончилось безрезультатно. Только волчица сумела, изловчась, рвануть Лашына за бедра. Клыки борзого, грозно клацая, с молниеносной быстротой мелькали в воздухе, не давая молодым хищникам даже коснуться его тела. Волки отступили, но тут же с удвоенной яростью устремились на свою жертву.
Он был один — их четверо. Он был скован в движениях капканом — им ничто не мешало атаковать пса, наращивая бешеный натиск. Чаши весов были неравны. Волчица, понаторевшая в жестоких схватках, уже не сомневалась, что напьется вдоволь теплой крови, наестся свежего мяса. Осторожность покинула ее. Все смешалось, слилось в один яростный хрипящий, лязгающий ком, барахтающийся в облаке свежей пыли. Подмятый волками борзой был в самом низу. Но, упреждая мгновение, когда волки разорвут, растерзают его на части, неуловимым движением он успел вспороть волчице брюхо.
Свою мать, неистово кружившую на снегу, пытаясь ухватить себя за бок, дотянуться до брюха с вываливающимися кишками, молодые волки заметили только тогда, когда с борзым было покончено и кости наспех обглоданы. Пес оказался не в меру истощавшим, пустые желудки так и не насытились. Напротив, терзавший их голод лишь увеличился, аппетит раздразнился. И едва волки увидели кровь, хлеставшую из страшной раны, как немедленно набросились на волчицу.
Прошло совсем немного времени, и от волчицы, которая родила их, вскормила своим молоком, взрастила сильными и беспощадными, остался лишь кончик короткого хвоста и четыре затвердевшие, жесткие подошвы.
14
На вершине косо срезанной, похожей на тюбетейку сопки, стоящей над одним из глубоких оврагов, изрезавших предгорья Жауыр-тага, насыпан невысокий земляной холмик. Всякий раз, когда поблизости разбивает стоянку аул, кочующий по зеленому джайляу, аксакал, опираясь на крепкий сучковатый посох, ведет к этому холмику мальчика-подростка и, преклонив колени, читает гортанным голосом молитву. И оглаживает холмик ладонью, чтя память покойного. А в те дни, когда мальчику попадает от матери, он приходит сюда и долго сидит в одиночестве, молча, вздрагивая иногда всем телом. Этот холмик — могила Казы, хотя бы и единственной ногой, но ступавшего по этой земле. А подросток — его сын Адиль.
Здесь, у самой могилы, пролилась кровь борзого пса, по имени Лашын. Правда, об этом никто не знает. Все, что осталось от борзого, — это лисьи тымаки на головах у аульных мужчин. Но и они давно поизносились. Их сменили простые мерлушковые шапки, дешевые малахаи… Ведь последним в этих краях псом из чистопородных борзых был Лашын.
1969
Перевод Ю. Герта.
РАССКАЗЫ
В СУМЕРКАХ
— Дочь Серикбая приехала!
Жумагул, оплетавший сыромятью решетки юрты, вздрогнул да так и застыл с туго натянутой тесьмой в руках.
В доме Серикбая уже второй день хлопотали, готовились к встрече дочери. Но Жумагул до последнего момента сомневался, что состоится эта встреча. Далеко от дома училась девушка, присмотрела небось там себе паренька, кто его знает — может и не приехать. Умчится прямо из института вслед за суженым куда глаза глядят. Вон дочь Сеитбека-аксакала даже конца учебы не дождалась, и про аул, и про стариков своих забыла, ускакала куда-то за тридевять земель. Э-э, на нынешних девиц не надейся… Но Жанат-жан — другое дело. Вот приехала, сразу понятно, что и воспитанна, и умна, не то что другие, вертихвостки…
Жумагул взглянул на жену, принесшую ему эту весть. Лицо его светилось радостью и гордостью.
— Верно в старину говорили, — сказала жена, — не жди от девки проку. И эта вот тоже… Притащила с собой тонконогого мальца в узких брючках. Вместе учились, что ли, давно будто бы после учебы жениться договорились. Вот и будут теперь свадьбу играть. Сваты со сватьями понаехали. А я-то все думала: чего это Серикбай так хлопочет? И кобылицу нагулянную резать пригнал, и водки черт-те сколько ящиков накупил. А оно вон оно что, оказывается… А-а, что ни говори, дочь — не ребенок! Что с нее толку. Влезет бедняга Серикбай из-за нее в долги, а она и даст деру, только поминай ее как звали…
Таких слов Жумагул не ожидал. И как-то сразу пусто стало у него на душе. Ведь правда это, что девушка для чужих создана. Подросла — и улетела. Силком ее возле себя не удержишь. Рано ли, поздно ли, а улетит. Так пусть пораньше, пока еще не тянутся за ней хвостом всякие суды-пересуды, найдет свое счастье, совьет собственное гнездо. Лишь бы повезло… А то кто еще попадет… Старуха говорит — легкомысленный желторотый мозгляк… А-а, треплет, поди, языком, как всегда. Откуда ей знать? Впрочем, кто ведает… Хотелось бы, конечно, девушке счастья, дай ей бог!..
Визгливый голос жены прервал раздумья Жумагула:
— Ну что стал как столб, рот разинул? Строгай свои деревяшки! Только-то нам и осталось… Так вот и сдохнем — никто не заметит. Зарыть нас да молитву за упокой наших душ прочитать будет некому… — Из визгливого голос ее становился все тише, тоскливей и задрожал совсем жалобно: — Господь для нас самую какую завалящую девку даже пожалел. Да пусть на край света умоталась бы, все знала
