Корзина спелой вишни - Фазу Гамзатовна Алиева
Но Тахилат все-таки справилась с собой и продолжала:
— Он учился в Тбилиси в Художественной академии и приехал на несколько дней повидаться с невестой. Уже был назначен день свадьбы… на первое июня. А ночью это началось. Он сразу побежал к ней: она жила недалеко, на параллельной улице… Понимаете, она успела выбежать. А он остался под рухнувшим потолком. Затем больница. Десять дней он не приходил в сознание. А потом… — Тахилат не плакала, она смотрела на девушку сухими, горящими глазами, и было в них что-то пострашнее слез.
— А невеста? — тихо спросила Загидат.
— Первое время она ходила к нему, а потом сказала: «Не могу жить и не слышать от мужа ни единого слова». Теперь вы понимаете, почему я так боюсь за него… Мне кажется, я боюсь… он может… полюбить вас.
— Но ведь меня вы не знаете… — Загидат смолкла, не зная, как объяснить Тахилат все, что она чувствует. Но Тахилат поняла.
— Вы еще так молоды, — грустно сказала она. — Вам может показаться. А он… он уже не оправится после второго удара. Прошу вас, забудьте его.
Загидат ничего не ответила. Она вдруг почувствовала смертельную усталость. Не глядя на Тахилат, поднялась со скамейки и медленно побрела к институту.
У ворот ее поджидал Гаирбек.
— Наконец-то! — закричал он радостно. — Где ты гуляешь? Все никак не могу застать тебя в общежитии.
— Вернулся? Поздравляю с победой! — через силу улыбнулась Загидат.
— Это ради тебя. А ты… скажи, ты скучала по мне… хоть немножко? — И он взял ее за руку. Но она мягко высвободилась и сказала виновато:
— Знаешь что, Гаирбек, ты больше не приходи ко мне… не надо.
Нет, что ни говори, а все-таки не понедельник, а воскресенье самый тяжелый день. Во всяком случае, для меня. Одного того, что к каждому моему сыну приходят друзья — мне хватает по горло. Шум. Гам. Не квартира, а общежитие. Каждую минуту то муж, то сыновья забегают в кухню — оттуда мне поневоле не выбраться, — и всем им чего-нибудь да надо.
— Мама, куда ты дела мои кеды?
— Ма, где моя любимая пластинка?
— Жена! — с мрачной торжественностью заявляет муж. — У меня сегодня приступ мигрени с самого утра.
Что поделаешь, именно в воскресенье у него всегда начинается мигрень. С самого утра.
…Ищу старшему кеды, второму пластинку. Урезониваю младшего, чтобы не приставал к отцу с вопросами. Бегу на кухню перевернуть чуду, которое уже успело пригореть. Нахожу пятерчатку и протягиваю мужу.
— Налей мне тепленькой водички. Врач сказал, что лучше запивать теплой, — слабым голосом просит муж.
Открываю в кухне форточку, чтобы выпустить чад. И слышу недовольный голос мужа:
— Зачем ты там открыла форточку? Ты же знаешь, как мне вреден сквозняк.
Закрываю форточку, хотя ума не приложу, откуда может быть сквозняк, если в доме закрыты все форточки, кроме одной.
Но самое трудное впереди. Для того чтобы сделать воскресную уборку, надо выпроводить всех из дому. Сколько на это уходит сил!
— Ты не знаешь, на дворе тепло или холодно? — спрашивает муж, и в голосе его звучит беспокойство. — Надевать мне свитер или не надевать?
— На всякий случай надень.
— Боюсь, вспотею.
— Если боишься, не надевай.
— Тогда принеси мне плащ.
Муж смотрит на меня обиженно. Вся его фигура выражает полную растерянность перед этой неразрешимой проблемой.
Наконец улажен вопрос со свитером, найдены кеды, носки и плащи. С облегчением закрываю за ними дверь.
Уборки — непочатый край. В растерянности озираю свою квартиру, не зная, с чего начать.
Наконец приступаю.
И вот когда посуда вымыта, белье замочено и я палкой-ленивкой начинаю протирать пол, раздается настойчивый звонок.
— Неужели возвращаются?! — вырывается у меня не то крик, не то стон: ведь, кажется, и часу не прошло, как я с таким трудом выпроводила их из дома.
Но в дверях стоит незнакомый парень.
— Мне бы хозяйку этой квартиры! — говорит он глухим баском.
— Проходите, — вздыхаю я и, отложив палку, провожу его в комнату. — Так что вы хотели?
Мы сидим друг против друга. Он — на диване. Я — на краешке стула. И смотрим друг на друга выжидательно.
— Я скажу ей самой, — сухо отвечает парень и косится на дверь.
Тут только я начинаю соображать, что мой мятый ситцевый халат да большие мужнины шлепанцы не внушают ему доверия.
— Вы что же, не верите, что я хозяйка? — спрашиваю я, сдерживая смех.
Забавно смотреть, как меняется его лицо. Только что было таким собранным и даже надменным. А теперь — полная растерянность.
— Вы!.. — изумляется он и вскакивает с дивана.
Теперь он возвышается надо мной, верзила двухметрового роста. У меня перед глазами его руки, большие, тяжелые, от смущения он не знает, куда девать их.
— Ну, ну, — подбадриваю я, — да садитесь же. У вас ко мне дело?
— Я только что узнал, что в вашем журнале печатается статья обо мне, — наконец приходит в себя парень. — Так вот, я не хочу, чтобы обо мне писали.
— Значит, заслужили, — уже официальным тоном говорю я, делая ударение на слове «заслужили», а про себя думаю: «Наверное, злостный неплательщик алиментов. Ишь какой вымахал…»
Нужно заметить, что наш журнал «Женщина Дагестана» писал о мужчинах чаще всего в тех случаях, когда нужно было заступиться за женщину.
Хотя я и не высказала своей мысли вслух, парень понял меня сразу.
— Совсем не то, — сказал он, покраснев. — Совсем наоборот.
— Постойте, постойте, — вдруг соображаю я. — Вы случайно не Мухтар?
— Он самый, — смутился парень.
— Тогда я ничего не понимаю. Одна молодая пара пришла в редакцию и очень просила, чтобы мы написали о вас. Ведь вы, кажется, спасли эту женщину. Они так вам благодарны! А теперь являетесь вы и возражаете…
Парень нервно вытащил из кармана пачку папирос и вопросительно взглянул на меня.
— Курите, курите, — кивнула я, видя, как он взволнован. — Так почему вы против?
— А потому… — сказал парень, не поднимая глаз. — Не за что меня благодарить. Каждый на моем месте поступил бы так же. Наоборот, я должен быть благодарен… в общем, тот случай перевернул всю мою жизнь… если бы не он, если бы не та метельная ночь…
ВОСЬМОЙ ПОНЕДЕЛЬНИК
Говорят, у человека часто бывают предчувствия: какой-то «внутренний голос», который от чего-то предостерегает или, наоборот, толкает на какой-то поступок.
У Мухтара же, когда он собирался в этот рейс, не было никакого предчувствия: ни хорошего, ни дурного. И никакой внутренний голос не нашептывал ему ни настораживающих, ни обнадеживающих слов. Все было как обычно.
Когда под
