Вадим Собко - Избранные произведения в 2-х томах. Том 1

— Встать! — скомандовал Гурьянов.

Юноши вскочили на ноги, и каждый почти бессознательно поднял руки и стал в боевую позицию, ещё неискусно и неумело. Этого момента ждал Гурьянов. Как раз тут должен был он уловить свойственное каждому движение, из которого потом вырабатывается надёжная боевая стойка.

Железняк крепко зашнуровал рукавицу, попросил соседа зашнуровать вторую, по команде Гурьянова встал со скамьи и неожиданно представил, что стоит на ринге против Семёна Климко.

— Смирно! — прозвучало где-то далеко-далеко.

Железняк вздрогнул, опомнился и опять очутился в спортивном зале Калиновского завода, с боксёрскими перчатками на руках, готовый (во всяком случае, он сам был в этом совершенно уверен) к любому бою.

— Снять перчатки! — скомандовал Гурьянов.

Как снять? Снять, не попробовав, что такое настоящий боксёрский удар?!

По шеренге прошёл шёпот.

— Сегодня вы должны только познакомиться с перчатками, а теперь снимите, — приказал тренер. — В следующий раз у вас будет много времени для работы с ними, — улыбнулся Гурьянов, хорошо понимая разочарование своих учеников.

Давно это было, когда он, так же волнуясь, впервые в жизни почувствовал, как крепко охватывают кулаки тугие скрипучие кожаные перчатки.

— Теперь пять минут отдыха, — сказал Гурьянов, бросая юношам несколько баскетбольных мячей.

Уже знакомая смешная эстафета прошла молниеносно, и усталость словно рукой сняло. Ещё несколько минут под душем — и всё.

Стоял тёплый августовский вечер. На сердце у Ивана было хорошо, словно отдалились или совсем исчезли заботы последних месяцев, не хотелось думать ни о Любови Максимовне, ни о Сидоренко, ни о Климко, — всё тело наполняла сладкая, приятная усталость.

Юноша не спеша шёл к выходу из парка.

Ещё зелёные, но уже по-осеннему подсохшие листья шуршали под тихими вздохами степного ветра. Послезавтра из пионерского лагеря возвращаются сёстры с Андрейкой. Хорошо, что они наконец возвращаются, без них квартира кажется такой пустой…

— Добрый вечер! — прозвучал над ухом девичий голос.

Иван остановился.

Перед ним стояла Саня. В её тёмных глазах отражались отблески садовых фонарей, и казалось, что глаза девушки светятся изнутри.

— Добрый вечер! — весело поздоровался Железняк.

— Ну, как поживаешь, как здоровье? — спросила Саня.

Он осторожно взял её руку и сказал:

— А вот «Скорую помощь» и весь этот шум ты подняла тогда напрасно. Ведь ничего страшного не случилось.

— А разве я знала, что случилось? Правда, мне тогда показалось, что случилось несчастье, вот я и позвала людей…

Она говорила, а глаза её всё время поблёскивали острыми, светлыми лучиками, словно кололи Ивана. Он почувствовал себя не совсем ловко и решил говорить начистоту.

— Ну, ты там что хочешь думай, а я тебе всё же благодарен, — сказал он, не выпуская Саниной руки. — Упал я с поезда или мне морду набили, это всё равно. Только в моей жизни ничего подобного больше не будет, это я тебе обещаю.

— Надеюсь, — в тон ему ответила Саня.

— Давай сядем, посидим. Ты не очень спешишь? — миролюбиво сказал Иван.

Они сели рядом на скамью.

— Что поделываешь? — спросила Саня.

Железняк видел, что девушка всё ещё не хочет отказаться от своего равнодушно-насмешливого тона и словно держит его на каком-то хоть и небольшом, но очень чувствительном расстоянии.

— Да всё по-старому, в первом цехе. А ты?

— И я на своём месте. У пульта.

Помолчали, уже немного раздражённо думая друг о друге. Разговор явно не клеился.

— Смешно! — неожиданно сказала Саня.

— Что это тебя насмешило?

— Смешно! — повторила девушка. — Вот сидят на скамье два человека, и говорить им не о чём, и неинтересно им друг с другом, а почему-то сидят и не расходятся. Смешно!

Иван пожал плечами: чудная она какая-то, эта Санька.

— Можно и уйти, если тебе так неинтересно.

— Да не хочется.

Это была правда. Уходить не хотелось. Иван опять пожал плечами и промолчал. Так молча они сидели несколько минут, смотрели, как в дымном небе, с трудом пробиваясь своим светом к земле, блещут звёзды, слушали, как всё тише шелестят листья.

— А ты куда шла? Гуляла?

— Нет, в библиотеку. С первого в вечернюю школу пойду. Вспомнить много надо.

— В школу?

— Да.

— Да что тебе, семи классов мало — за автоматами на пульте следить? Или в институт захотела?

— Нет, в институт я не собираюсь. А чтобы за автоматами на пульте следить и всё понимать, семи классов, оказывается, мало.

Саня сказала эти слова убеждённо и спокойно. Видно, хорошо их продумала, видно, не сразу решила девушка снова сесть за парту.

— А вот мне моих восьми классов пока хватает, — сказал Железняк.

— Это ненадолго, — ответила Саня. — Ну, пошли! Проводишь меня до библиотеки?

— Конечно.

Саня шла рядом с Железняком и не могла понять, какое чувство у неё к этому парню. Лучше он или хуже других — неизвестно, но не такой. Вот сейчас идёт рядом с ней, словно забыл обо всём, и неизвестно даже, помнит ли, что Саня рядом. О чём он думает? Конечно, спросить можно. Но никто и никогда на такой вопрос не сможет точно ответить.

— Марина в техникум поступила?

Слова долетели до Железняка словно из тумана, он сначала непонимающе взглянул на свою спутницу, как будто не мог сообразить, откуда она взялась, потом ответил:

— Да, в строительный.

— Я тоже хотела в техникум, а потом передумала.

— Стипендия мала?

— Нет, не в том дело. К печи я очень привыкла…

— Ну-у-у… — начал Иван, но что он хотел сказать, так и осталось неизвестным.

Они дошли до библиотеки.

— Ты знаешь, что Кирилла посадили в тюрьму? — нарушила молчание Саня.

— Что-о? Ты с ума сошла! За что?

— В какую-то банду впутался. В Дружковке одну старуху посадили, тут у нас нескольких и в Славянске тоже. Вот и Кирилл попал.

— Враньё! — крикнул Железняк.

— Нет, правда.

— Как же ему помочь?

Иван растерялся. Сначала ему казалось, что он немедленно должен что-то делать, как-то действовать, потом понял, что всё равно помочь ничем не сможет, и только переспросил:

— Ты наверняка знаешь? Быть не может! — снова усомнился Железняк.

— К сожалению, может, — невесело улыбнулась Саня. — А вспомни: «Я бы Гитлера поймал, я б царя убил»… Вот и убил!

Она быстро повернулась и вошла в библиотеку, не сказав ни слова на прощание. Иван посмотрел вслед девушке и отправился домой. Было такое чувство, будто ему грози! беда, неведомое несчастье и отвратить его не может никакая сила. Откуда придёт беда, он не знал, но она была где-то тут, за окнами, в темноте, летала вместе с горячим степным ветром, приближаясь с каждым прохожим.

— Псих! — сказал юноша, садясь к столу. — Тогда и бойся, когда беда придёт, а пока пусть она тебя боится.

Он нарочно выговорил эти слова громко и твёрдо. В тишине ярко освещённой пустой комнаты они, правда, прозвучали не очень уверенно, но первый страх неожиданности всё-таки прошёл.

Стараясь отвлечься, Иван вытащил лист бумаги, конверт и стал писать письмо в Луганск. Там жил его дружок Терентий Британ, с которым они учились в семилетке. Железняк просил друга узнать всё о Семёне Климко, как он тренируется, как работает, как живёт.

Наконец письмо написано и синий конверт заклеен. Снова, хочешь не хочешь, мысли возвращаются к Кириллу, к его причудливой судьбе, и Железняка охватывает чувство тревоги за товарища. Чем может помочь ему Иван? Как может доказать его невиновность, спасти от суда?

А вдруг Кирилл в самом деле совершил преступление?

Нет, этого не может быть. Железняк хорошо знает своего бывшего учителя, его порывистость, неуравновешенность. Всё, что угодно, самая дерзкая выходка, самая нелепая горячность, но не преступление — на это Сидоренко не способен.

Чем же может помочь ему Иван? Закон дружбы — не оставлять товарища в беде. Что же можно сделать? Голова раскалывалась от мыслей, от сознания собственного бессилия. Но он должен помочь Кириллу, должен!..

Иван подошёл к кровати, постелил. Скорее бы уж ребята возвращались домой, просто гул идёт в пустой квартире. Он погасил свет, лёг, долго лежал с открытыми глазами, глядя, как на стекле балконных дверей бьются большие ночные бабочки.

За стеною, совсем близко, неожиданно послышался тихий и уверенный знакомый стук — трижды и ещё один раз,

Иван не пошевельнулся. Усилием воли заставил себя лежать неподвижно, а рука тянулась к стене, и пальцы уже готовы были ответить, как и раньше — трижды и ещё один раз.

Стук повторился. Он звучал призывно, настойчиво.

Но Железняк не ответил. Он стиснул ладони и повернулся ничком, крепко прижав всем телом руки, чтобы не вырвались, не изменили. А стук повторился снова. Только удары звучали теперь чаще и как будто раздражённо.