Борис Изюмский - Алые погоны
— Да, да! Шесть часов тактики… поползайте в поле! А оружие чистят — любо-дорого поглядеть. В спальнях спят на соломенных матрацах, не то что у нас нежатся. А подарки я вам завтра передам.
Боканов подозвал к себе Скрипкина:
— Зайдемте-ка в канцелярию.
Скрипкин стал торопливо охорашиваться и пошел за офицером.
В канцелярии никого нет. Вот и хорошо. Как говорить с этим двенадцатилетним командиром, чтобы он душевней относился к своим подчиненным? От Веденкина Сергей Павлович уже знал, что Скрипкин в этом отношении не всегда держал себя как надо.
Боканов обычно вел беседу в одном из трех тонов: требования, просьбы или разъяснения. Иногда приходилось совмещать их. Какой же тон избрать сейчас?
— У меня к вам, суворовец Скрипкин, просьба, — начал он. — Меня беспокоит Атамеев.
— За него надо взяться! — начальственно подтвердил Скрипкин и властно сжал губы.
— Взяться-то взяться, это правильно… Да подход к нему нужен… Он здоровьем слаб, а трудится много. Верно?
— Да, трудится… — не понимая, чего же хочет от него офицер, соглашается старший отделения.
— Матери у него нет, а отец, сами знаете…
Скрипкин сочувственно вздыхает.
— Вот я и рассчитываю на вашу помощь, как командира.
Скрипкин с готовностью вытягивается.
— Относитесь к Феде помягче, по-товарищески…
Секунду Алеша в замешательстве молчит. Но вспомнив, что и его друг Авилкин требовал этого же, браво отчеканивает:
— Слушаюсь, относиться помягче, по-товарищески! Да я ему, я ему… — он соображает, что бы сказать, — свой волчок подарю! Ух, гудит!
— Я так и думал, что имею дело не только с требовательным, но и с отзывчивым командиром. Знаете, сказка есть: солнце и ветер решили заставить человека бурку снять. Ветер свирепо задул — человек плотнее в бурку укутался. Солнышко пригрело — он сам ее сбросил. Теплом да дружбой многого добьешься.
Отпустив Скрипкина, Боканов пошел во вторую роту разыскивать Веденкина. Ему сказали, что Виктор Николаевич на комсомольском собрании в клубе, и он отправился туда.
2Собрание только началось, председателем избрали Авилкина. Авилкин оперся кончиками пальцев о стол и деловито сообщил:
— Доклад на тему «Если ты комсомолец — будь впереди» сделает Кошелев. Возражений против повестки нет?
Боканов тихо пробрался к месту, где сидел Веденкин, пожимая его руку, прошептал:
— Нашел-таки вас…
Гаршев издали приветливо кивнул головой.
В это время поднялся Дадико Мамуашвили.
— Товарищи комсомольцы, — произнес он решительно, — извините что я не сразу, что колебался, я даю отвод Авилкину: он не заслуживает быть председателем!
Все насторожились, выжидающе уставились на Дадико. Заявление было серьезным, и за него следовало отвечать.
— Что же это за председатель? — продолжал с легким акцентом Дадико. — Вчера, когда мы были на лыжной тренировке, только до водопроводной башни дошли, у него ремень крепления лопнул, и Авилкин, — Дадико возмущенно кивнул курчавой головой в сторону Павлика, — не захотел исправить, чтобы дальше идти! Я требовал — куда там!
В зале загудели, зашевелились.
— За такие штучки!
— Авилкин, объясни!
У Павлика краска затопила веснушки на лице. Действительно, вчера он не захотел починить ремень и поторопился возвратиться. Но что было делать? Он пообещал Аллочке, что придет в шесть часов вечера, «если даже свет перевернется», и вдруг объявили тренировку! Но ведь это не по линии командования, а спортивный комитет. Подготовка к кроссу — дело добровольное.
— Авилкин, объясни!
Но он молчал.
Тогда Илюша Кошелев, неторопливо поднявшись, предложил:
— Надо его, как не заслуживающего доверия, с председателей собрания снять.
— Правильно!
— Голосуй!
Авилкин стоял у стола президиума.
— Кто за то, чтобы меня снять с председателей? — не поднимая бронзовой головы, удрученно спросил он.
Вверх поднялись все руки.
3Незадолго до открытия одиннадцатого съезда ВЛКСМ комсомольцы Суворовского училища решили провести вечер дружбы. Они пригласили в гости из соседнего института обучающихся там болгар, мадьяров, румын и устроили выставку: «Как живет и трудится советская молодежь».
В президиуме сидели офицеры, гости, а между Полуэктовым и Зориным, едва виднеясь из-за стола, восседал Федя Атамеев. От сознания важности момента, близости начальников у Атамеева обильно вспотел крохотный нос и ярко сиял в лучах ламп.
Вечер дружбы начался докладом Веденкина, потом выступали гости.
Черноволосый, стройный мадьяр, порывисто жестикулируя, говорил с трибуны:
— Дорогие друзья! Разрешите приветствовать вас от имени молодежи новой демократической Венгрии. Наша родина — сильная крепость на фронте мира, и знамя республики победно развевается над ней.
Албанец, с лицом оливкового оттенка и густой шапкой каштановых волос, говорил по-русски:
— «Страной орлов» называем мы свою древнюю родину, и в ней вы не найдете трудового человека, который бы не любил советских людей…
Ответное слово от суворовцев держал Артем Каменюка. Никто из присутствующих не предполагал, что здесь-то и отличится Петя Самарцев. Когда Артем горячо воскликнул: «Да здравствует мир и дружба народов!», Петя выпустил двух белоснежных голубей, до этого прикрытых газетой, и голуби стали кружить над головами сидящих в зале.
Все захлопали и, запрокинув головы, следили за полетом птиц, а Петя сидел возле Гурыбы, радостный и сияющий. Да, недаром он принял столько мук!
Когда Самарцев попросил разрешения у майора Боканова разводить голубей («Они ж связные», — для большей убедительности напомнил он), ему позволили и даже отвели место на чердаке. Но кормить-то птицу надо? А чем? Пока у Пети было два голубя, он сам справлялся с доставкой провианта своим любимцам, да и ребята приносили крошки, даже Авилкин помогал.
Но скоро голубей стало тринадцать — и каких! — сизый с зеленовато-перламутровой шейкой, бронзовый, хохлатый, два — словно измазанных какао, коричнево-белых дутыша, «кружастый коломенский» с пятнисто-серыми боками и наконец, лапчатый, свирепого вида «бухарский трубач» с хвостом трубой. Петя мечтал о пегом «якобинце» с жабо на шее и вел по этому поводу переписку с голубятником из другого города. Но откуда же брать корм? Самарцев приходил в отчаянье.
Начпрод училища в поддержке отказал. «Вашу голубеводческую ферму взять на довольствие не могу, — вежливо пояснил он. — Хватит с меня Максима Гурыбы… Не располагаю более лимитами».
Чудак! Да Самарцеву не лимиты нужны были, а крупа! Чтобы приобрести для голубей корм, Петя продал свой перочинный нож, фонарь, а когда продавать уже было нечего, решился на отчаянный шаг и «по команде» передал Боканову докладную, адресованную главному интенданту Вооруженных Сил: «Прошу взять на довольствие голубей и весь живой уголок» (то-то Максим обрадуется, когда пришлют разрешение и не надо будет каждый раз к начпроду обращаться).
Боканов посоветовался с Зориным, и они нашли способ взять на довольствие «ферму» Самарцева без вмешательства главного интенданта. На заднем дворе училища появилась высокая голубятня с площадкой, похожей на капитанский мостик.
… Голуби сделали несколько кругов по залу и сели на карниз…
Выступления закончились. На сцене укрепили брусья, турник, и суворовцы делали гимнастические упражнения, показывали ружейные приемы. Кружились борцы на ковре, скрестили шпаги фехтовальщики.
В заключение Артем Каменюка прочел свое новое стихотворение. Талант поэтический в нем обнаружился недавно, читал он стихи редко, но в чтение, как и во все, что он делал, вкладывал всю душу.
И сейчас, придвинувшись к рампе, Артем проглотил комок, ставший в горле, и, обведя глазами зал, начал сильным голосом:
Я молод, но в свои семнадцать летЯ много видел, испытал и знаю,Какое горе кроется в войне,Что там за океаном затевают.Я не хочу, чтоб счастье наших днейВновь омрачил тяжелый рев орудий,Хочу, чтоб радостно трудились люди,Простые люди Родины моей!
Из первого ряда внимательно смотрели на него Зорин, Боканов, Гаршев. Артем Каменюка сделал небольшую паузу и продолжал:
Не для войны из пепла и руинМы города и села возрождаем,Леса в пустынях знойных насаждаем,Каналы прорываем меж долин.На мирный труд моей родной страныС надеждой смотрят люди доброй воли,И факельщикам атомной войныМы наше счастье рушить не позволим!
Громче и дольше всех аплодировал Артему Петя Самарцев.
ГЛАВА XV
