Александр Поповский - Повесть о несодеянном преступлении. Повесть о жизни и смерти. Профессор Студенцов
— Этого мы могли ждать от вас… Действуйте, продолжайте, «безумству храбрых поем мы песни». — , И, ловко выскользнув из угла, исчез.
9
Когда Андрей Ильич пришел к директору института, чтобы рассказать о своей работе, Студенцов предложил ему пройти с ним в лабораторию.
— Я давно у вас не был, — объяснил он, — и вам, вероятно, там будет легче и проще говорить.
Они вышли из кабинета, спустились в нижний этаж и в конце длинного коридора с большим числом окон и дверей открыли дверь с надписью: «Лаборатория». В большом помещении с обилием столов, стульев и шкафов царил беспорядок. Регистрирующие микроаппараты, микротомы, микроскопы и ворохи лент с записями смешались тут самым причудливым образом. Сотрудники ушли на обед, и в комнате никого не было.
— У нас горячая пора, — виновато произнес Сорокин, — собираемся сегодня навести порядок.
— Пройдемте в кабинет Елены Петровны, — предложил директор, — там хоть и тесно, зато никто нам не помешает.
Они уселись за небольшой стол, заваленный бумагами, схемами, лентами и картограммами. Студенцов положил перед собой лист чистой бумаги и вынул из кармана вечное перо. Андрей Ильич развернул аккуратно сложенные таблицы, прошнурованные и надписанные его рукой. У него был крупный, неровный почерк, каждая буква в отдельности казалась прямой, а в целом строки напоминали покосившийся частокол.
Сорокин говорил тихо и внятно, не поднимая глаз от стола. Время от времени он ставил галочку на таблице и клал бумагу перед директором. Студенцов находил заслуживающее внимания место, с серьезным видом прочитывал его и что–то отмечал в свой лист.
Яков Гаврилович мог бы не затруднять Сорокина докладом и с первых же слов ему сказать: «Мы полностью осведомлены относительно того, что вы сделали. Пока вы изучали действие экстракта на больной организм, я и мой заместитель усердно наблюдали за вами, ничто не прошло мимо нас. Я решил сюда прийти, променять свой кабинет на клетушку лаборатории, чтобы дать вам повод поверить, будто я придаю серьезное значение тому, что вы сделали, и каждое слово доклада для меня — откровение». Студенцов был доволен тем, что случилось. Андрей Ильич получил суровый урок и будет впредь осторожен. Его предупреждали, чем это кончится, указывали, что на экстракты и на медикаменты полагаться нельзя. От него зависит теперь сделать правильный вывод: отказаться от фантазий и обратиться к хирургии. Нечего мудрить, надо правде прямо смотреть в глаза: хирургическое искусство все еще единственное спасение от раковой болезни.
Неудачное увлечение Сорокина теорией Фикера не помешало Студенцову справедливо отнестись к результатам его обследований, угадать в нем будущего исследователя. Он разрешил трудную задачу, и в какой срок! Привлечь к своей работе двенадцать медицинских сестер и двух ординаторов, заинтересовать их большим и трудным делом, — кому это окажется под силу? Право же, он заслуживает, чтоб его похвалили.
Воздавая должное Сорокину, Студенцов не забывал, что именно его, того же Сорокина, он помимо своей воли принял в институт, наслушался от него всякого вздора до и после операции Елены Петровны и особенно за операционным столом. Именно у него он, Яков Гаврилович Студенцов, просил извинения, при нем устыдился собственных слов и сравнивал себя с железнодорожным вагоном, давно отслужившим свой век. Подумать только, до какого безумия может дойти человек!
Воспоминание о собственном унижении затмило желание Студенцова быть справедливым и уступило место желанию расквитаться с тем, кто подверг испытанию его гордость, дать ему почувствовать, как велико расстояние, разделяющее их, как незначительна его, Андрея Ильича, личность и как плохо он понял им же решенную задачу.
Прежде чем заговорить, Яков Гаврилович напустил на себя нечто вроде раздумья: на лице отразилась усталость, голос стал мягким, манера говорить еще более учтивой.
— Не огорчайтесь, мой друг, не стоит, — любезно произнес он, набрасывая между делом контуры диковинного зверя на своем листе, — научные идеи приходят и уходят, ни прививать, ни искоренять их нельзя. Идея не жар–птица, не улетит, надо ей дать обосноваться, пусть покажет себя. Отбудет свое время и сама уйдет, чтобы уступить другим свое место. Не удержится, — не беда, одной ошибкой будет меньше. Мне кажется, — продолжал он, придавая диковинному зверю сильные крылья и клюв, — что в идеях Фикера вы не все учли до конца. Как вы, например, объясните, почему селезенка не бывает очагом раковой болезни и почти не подвержена метастазам?
Сорокин пристально посмотрел на Студенцова и некоторое время молчал. В этом взгляде отразилось недоумение и чувство неловкости за того, кто задал этот вопрос.
— Что вас удивляет? — не сдержался Яков Гаврилович. — Тот, кто позволяет себе отвергать чужие идеи, должен иметь свои.
— Объяснений, почему селезенка иммунна, очень много, — спокойно ответил Андрей Ильич, — вам угодно, чтобы я их повторил или привел собственное воззрение?
— Разумеется, ваше, только ваше, — обрадовался он случаю дать Сорокину понять, что он, Студенцов, знает, чего добивается.
— Не только селезенка почти не подвержена раковой болезни, — уверенно произнес Сорокин, — но и сердце. Я объясняю это тем, что и сердцу и селезенке свойственно частыми сокращениями выбрасывать из себя всю кровь. В такой неуравновешенной обстановке раковые клетки, прибывающие извне, не могут обосноваться. Эти же сильные сокращения не способствуют, вероятно, и образованию очага раковой опухоли.
Подобных объяснений Яков Гаврилович нигде не встречал. Не будучи к ним подготовленным, он предпочел промолчать.
— Допустим, что мы вашу версию одобрили, — продолжал Студенцов, — как вы все–таки объясните известную целебность экстракта? Все мы видели, как в результате лечения у больных наблюдаются перемены: улучшается аппетит, а в некоторых случаях ослабляются боли. Сторонники учения Фикера спросят нас: «Кто дал вам право пренебречь средством, которое хоть частично облегчает страдания больных?»
Андрей Ильич собрал таблицы, уложил их в папку и отодвинул ее, как бы подводя черту между деловой частью беседы и неделовой.
— Я ответил бы итальянцу, — сказал он, — что взбадривающих средств у нас немало своих, незачем их за морем выискивать. Его экстракт селезенки такой же медикамент, как сок алоэ или трупная ткань, которую мы, по методу Филатова, подсаживаем больному. Мы не пытаемся этими средствами лечить раковых больных, но для поддержания организма они могут быть успешней экстракта.
Продолжать разговор не имело смысла: Сорокин не только проник в сущность теории, но и противопоставил ей свое понимание, твердое и ясное до конца. Дальнейшая беседа могла закончиться нехорошо: могло случиться, что справившийся с экзаменом Сорокин неожиданно обратится в экзаменатора и несложным вопросом поставит Студенцова в тупик. Надо было отделаться от неприятной темы, и Яков Гаврилович прибегнул к испытанному средству — к своему красноречию.
— Вы правы, конечно, — поощрительно улыбаясь, сказал он, — в какой–то мере это была и наша ошибка, но кто в науке не ошибался? Бессмертный Коперник, доказавший движение земли вокруг солнца, позволил себе бездну нелепостей, когда к старости занялся медициной. Свои знания он черпал из руководства Валеска Тарентского, книги, состоявшей из семи глав по числу смертных грехов, просьб в «Отче наш», светил небесных, по количеству духов и дней в неделе. Нетрудно себе представить научное содержание такого источника.
Он рассмеялся, не столько довольный забавной историей, сколько тем, что избавился от неприятного разговора с Сорокиным. Опасная тема исчерпана полностью и навсегда.
— Ошибался и великий Пирогов, — продолжал Студенцов заметать следы неудачного экзамена, — когда утверждал, что в огнестрельных ранах нагноение неизбежно, что просачивающаяся в рану жидкость из тканей заразительна и своими ферментами разрушает ткани. Теперь мы обо всем этом имеем диаметрально противоположное представление.
Яков Гаврилович многозначительно взглянул на Андрея Ильича, как бы давая ему понять, что красноречие следует жаловать наградой. В ту минуту он многое отдал бы за одобрительную улыбку, которой Сорокин егце недавно отвечал на его остроты.
— Мы с вами не Коперники и не Пироговы, — холодно откликнулся на красноречие Студенцова Андрей Ильич, — мы маленькие звенья в великой цепи исследователей. Никто с нас не взыщет, если мы в науку ничего своего не внесем, но строго спросят за ошибки, которые стали источником ложных идей.
Студенцова этот ответ не огорчил. Он был уверен, что приучит упрямца ценить искусный парадокс и острое слово. Всему своя пора, сейчас важно отвлечь его от новой теории, направить интерес к хирургии, от экстракта, конечно, придется отказаться.
