Александр Бирюков - Свобода в широких пределах, или Современная амазонка
Кто-то бежал за ними следом, не решаясь обогнать, и щелкал за их спинами выключателями.
— А книги? — наконец осмелилась спросить Нина, она подумала о них, еще когда стояла на лестнице перед дверью и ее не хотели или боялись пускать.
— Пойдем, — сказал Лев Моисеевич, — там поговорим. Пока они все едят, никто приставать не будет.
— Значит, ты от Татьяны пришла? — спросил он, скова располагаясь на кушетке в спальне.
— Нет, я сама. А она не приходит, что ли?
— Приходит, но редко. Обычно продукты под дверь раз в два дня ставит и уходит. Да что ей, если честно говорить, на все это смотреть?
— Но почему, — спросила Нина, — почему все это так?
— Что — это?
— Эти люди, например. Откуда они? Куда мебель делась? Где книги? Где Анна Павловна? Где вообще все?
— Какая ты быстрая — тебе все сразу подавай Столько лет не приходила — и все сразу узнать хочешь. А как это рассказать? Это ведь не сразу все сложилось. Раньше вот и не звонил никто, а теперь звонят. Как это объяснить?
— Ну, — сказала Нина, — это, наверное, хулиганит кто-то.
— Не скажи, — возразил Лев Моисеевич. — Можно, конечно, все это и такой простой причиной объяснить — мальчишки хулиганят. Может, это и так. Но ведь что-то сбывается, понимаешь? Так что это не только хулиганство, но и что-то серьезное, что мы еще до конца не знаем. Вот и сейчас: зачем свет зажигать? Безумие вроде? Но ты все-таки встань и зажги, — тебе легче — пускай горит. Вдруг так надо?
— А где Анна Павловна? Она куда-то уехала?
— А я теперь уже и не знаю, — сказал он с грустью. — Раньше считалось, что Бориса — ну, этого придуманного сына и брата — нет, что это все игрушки, а теперь оказывается, что он есть, раз Татьяна к нему уехала. Анна Павловна, по прежним понятиям, умерла. А по новым? Может, это мы все умерли и теперь на том свете живем, а она — в прежней квартире, где и Татьянами Борис. Но тогда почему она никогда не позвонит? Татьяна-то ведь звонит и продукты приносит…
— Да не может этого быть, Лев Моисеевич. Полно вам.
— Вот и я думаю, что не может. Но разве их, — он показал на дверь, — убедишь? И эти звонки к тому же. Кажется, и сейчас звонят. Но они все там так тортом увлеклись, что ничего не слышат. Может, ты сходишь?
Нина прислушалась, где-то и правда дребезжал звонок.
— А где у вас телефон?
— Там!.. Я уж и не знаю, куда они его уволокли.
Нина пошла на звонок, но он тотчас смолк, напоследок как-то обиженно вякнув. «И телефон тут какой-то ненормальный, — подумала Нина. — Но что же это? Что это — все вокруг? Выморочность какая-то».
— А вы уже давно не работаете? — спросила она, вернувшись. Лев Моисеевич все так и сидел на кушетке.
— Не успела, да? Подождем, они еще позвонят.
— Мы ведь сколько не виделись? — продолжала Нина. — Лет семь?
— Да, давно. Ты меня и на свадьбу не пригласила.
Слава богу, он хоть про это помнит. Значит, не окончательно свихнулся.
— А сейчас ты думаешь, что я с ума сошел, — сказал все тот же проницательный Канталуп. — Почему? Разве я тогда плохо держался? Устраивал тебе какие-то сцены? Нет ведь. Я и дома, кажется, ничем себя не выдал. Но, знаешь, — он перешел на шепот, наклонился к Нине поближе, — они все равно обо всем догадались! Ты представляешь, какие собаки — унюхали!
Опять зазвонил телефон.
— Иди-иди! — сказал Лев Моисеевич. — Они долго звонят, успеешь.
Телефон запихнули черт знает куда, Нина раньше и не была в этом углу квартиры — какая-то подсобка, где жил обслуживающий (раньше, конечно) персонал. Она бы успела взять трубку, потому что шла на этот раз быстрее, но в последний момент из-под руки вывернулся какой-то юркий старикашка, он первый и схватил.
— Квартира Канторов! — по-военному (может, служил когда-то) доложил он. — Здравствуйте, Татьяна Львовна. Докладываю обстановку (точно, служака!). Все на месте. Свет включили. Газ выключен. Больных и здоровых нет.
А это как прикажете понимать? Кто же, позвольте спросить, есть? Или она и правда в царство теней попала?
— Дайте мне! — попросила Нина и протянула руку к трубке.
— Да, да, будет сделано, — продолжал разговор вольноопределившийся. — Позвольте доложить, тут одна дама у меня трубку требует. Гостья, к Льву Моисеевичу пришла. Я не знаю. Слушаюсь!
Нина. Таня?
Татьяна (если это она, голос совсем незнакомый, усталый какой-то). Да. Кто это?
Нина. Ты меня не узнала? Это я, Нина.
Татьяна. Кто, кто, я спрашиваю!
Нина. Дергачева Нина. Помнишь такую?
Татьяна. Нет.
Нина. Как — нет? Но мы же вместе учились. Ты мне стихи читала. Помнишь дачу в Кратове?
Татьяна. Не помню. Что вы там делаете?
Нина. Ничего. Сейчас с тобой разговариваю, а до этого с Львом Моисеевичем.
Татьяна. А кто вас впустил?
Нина. Он.
Татьяна. Немедленно уходите. Вам нечего там делать.
Нина. Я не понимаю, почему? Почему ты со мной так разговариваешь?
Татьяна. И нечего понимать. Это вас не касается. Немедленно уходите.
Нина. Почему ты его бросила? Почему ты ушла из дома? Что это за люди тут?
Татьяна (после паузы). Зачем ты пришла?
Нина. Я проездом, завтра уезжаю. Ты не бойся, я в гостинице остановилась.
Татьяна. Ты по-прежнему где-то там живешь?
Нина. В Магадане.
Татьяна. Замуж вышла?
Нина. В общем, нет.
Татьяна. А в частности?
Нина. За что ты на меня злишься?
Татьяна. Я не злюсь. Просто тебя уже нет. И это случилось давно.
Нина. Вы хорошо устроились, ребята! Как что, так раз — и нет. Тебя нет, Анны Павловны нет, меня тоже. С Борисом вот только неясно: есть он все-таки или его тоже нет?
Татьяна. Да, так оно и есть. А ты зачем там? Тебе что — места мало? Не верю.
Нина. А может, я о книгах соскучилась. Зашла посмотреть.
Татьяна. Книг нет. Зря время теряешь.
Нина. Все продали или ты их увезла?
Татьяна. Я в общежитии живу, комната — на четверых. Какие уж тут книги?
Нина. А где ты работаешь?
Татьяна. Тебе это очень важно? На стройке под Москвой.
Нина. Ты — на стройке?
Татьяна. Да, я на стройке, штукатуром.
Нина. С ума сойти. Такой вариант я не предполагала.
Татьяна. Ты много чего не предполагала.
Нина. А что еще?
Татьяна. Ты не предполагала, как скажется твой роман с отцом на нашей семье. Ты не предполагала, как скажется на его судьбе твое замужество. Ты не знаешь, что он сделал в том доме, где ты все бросила после свадьбы.
Нина. А что он там сделал?
Татьяна. Не хочу вспоминать про это, не могу. А теперь ты пришла посмотреть, целы ли книги. Возьми все, если там хоть что-то осталось, и уходи скорее.
Нина. Но что он все-таки сделал?
Татьяна. Уходи, я очень тебя прошу. Больше я не хочу с тобой говорить.
Нина положила трубку. Вольноопределяющийся, который, оказывается, все время тут и торчал, хмыкнул и с веселым топотком помчался куда-то — то ли докладывать, то ли просто так, от избытка чувств и неутоленной исполнительности. Свет во всех комнатах, через которые шла Нина, продолжал гореть. «Выключить его, что ли? — подумала она. — Впрочем, какое мне до всего этого дело? Татьяна права».
Лев Моисеевич дремал на кушетке, блаженно открыв рот и порывисто всхрапывая. Наверное, ему снилось что-то приятное, но беспокойное. Милый, приятный даже старичок, запущенный только. Странно было подумать, что Нину с ним когда-то связывало. Она уже повернулась, чтобы уходить, но он задвигался и открыл глаза.
— Как долго ты говорила. Или они все-таки передумали и отдали тебе кусок с розочкой?
— Я пойду, — сказала Нина, — я и так слишком много времени у вас отняла.
— Ничего-ничего, — отверг он этот вежливый пассаж, — ты не так часто бываешь. Когда теперь в следующий раз?
— Не знаю. У меня ведь и отпуск уже кончается — только на поездку время осталось.
— Да-да, конечно. А вот Татьяна у меня молодец, не забывает. Раз в два дня как штык объявляется, — наверное, ему очень понравилось, как он это сказал, и он повторил с улыбкой: — Как штык, да!
— Лев Моисеевич, — набралась смелости Нина, — вот еще что. Вы не помните, тогда, после свадьбы, в квартире на Каховке что было?
— Постой-постой, — засуетился он. — Каховка… Каховка… Глупость какая-то в голове, песенка эта вертится. В квартире, говоришь? А, ну я тогда там поселился. Думал, ты придешь, вещи будешь забирать, я тебя спрошу…
