Всеволод Кочетов - Молодость с нами
— Долой, долой! — с еще большей яростью закричали в зале. — Гнать его с трибуны! — Особенно горячилась и возмущалась молодежь.
Вслед за Мелентьевым выступил Архипов. Он спокойно, одно за другим опровергал обвинения, возведенные на Павла Петровича, он заявил, что считает решение об исключении Павла Петровича из партии грубой ошибкой партбюро и что, вынеся такое решение, партбюро пошло на поводу у клеветников и карьеристов, которые в личных целях чернили честного коммуниста.
Следующей выступила Самаркина. Она записалась первой, однако слово ей дали только после Архипова. Самаркина принялась поддерживать Мелентьева и отстаивать решение партбюро.
— Он лицемер! — говорила она, устремляя палец в сторону сидевшего в зале Павла Петровича. — Он называл себя другом доктора Шуваловой. Он бывал у ней дома, куда его так доверчиво приглашали. И что же, провозглашая, так сказать, тосты за здоровье нашей Серафимы Антоновны, он готовил против нее эту никчемную, пачкавшую крупного советского ученого интригу с якобы заимствованными достижениями Верхне-Озерского завода.
— Не якобы, а точно — присвоенными достижениями! — крикнули из зала.
Самаркина не ответила на реплику.
— Не так, нет, не так поступают истинно крупные ученые, большие люди, — продолжала она. — Большие люди не носят камень за пазухой. Они говорят правду в глаза. Не ждут, чтобы обнародовать ее на собрании. Я, помню, тоже совершила однажды ошибку, опубликовав непродуманную статью в журнале. И что же? Сам академик Федулов прислал мне дружеское, теплое письмо. Он был болен, писал из больницы. Нет, он не ждал собрания, чтобы разгромить меня публично. Вот как большие-то люди поступают. А к Колосову я пришла…
В президиуме поднялся Бакланов.
— Одну минуточку, товарищ Самаркина, — сказал он и обратился к собранию:
— Товарищи, чтобы облегчить труд Нонны Анатольевны, я хочу объяснить, зачем она приходила к товарищу Колосову. Она просила снять нашего талантливого молодого товарища Ратникова с его должности, поскольку он не имеет кандидатского диплома, и назначить на его место ее, Нонну Анатольевну, поскольку она имеет диплом кандидата наук. Вот как, видите, по отношению к молодежи поступают настоящие ученые, большие люди.
В зале засмеялись. Кто-то крикнул: «Довольно! Хватит!»
Дальше говорить Самаркиной не дали, шумели, не слушали. Она сошла с трибуны.
Коммунисты выходили на трибуну один за другим, они разоблачали негодный стиль работы Мелентьева и всего партбюро, которое Мелентьев сумел подчинить себе. С негодованием говорили о Мукосееве, о его методах запугивания людей, помянули беспартийного Красносельцева, который написал в разные инстанции, как установила специальная комиссия, двадцать шесть заявлений за своей подписью да примерно столько же анонимных: специалисты сличили и почерки и оттиски шрифта машинки Красносельцева.
Неожиданно для всех выступил много лет молчавший Румянцев. Он напомнил о том, как выбирали Мелентьева секретарем партбюро. В первый раз, когда Мелентьев явился в партийную организацию института по рекомендации горкома, партийное собрание поверило этой рекомендации. А второй раз?
— Второй раз, — говорил Румянцев, — к избранию Мелентьева привела наша беспринципность, товарищи! Посмотрим протоколы. Что на том собрании выдавалось за положительные качества Мелентьева? Его умение сглаживать углы, избегать осложнений, короче говоря — лавировать между представителями различных мнений, заигрывать и с теми и с другими, кланяться и нашим и вашим. Какие принципиальные вопросы поднимались в партийной организации за два года при Мелентьеве? Никаких. Жили тихо, думали: вот и хорошо, не понимая, что в этой тишине мы начинаем незаметно утрачивать принципиальность, боевой партийный дух. Не нужны нам успокоители и умиротворители!
Собрание продолжалось два вечера. Павел Петрович был полностью реабилитирован.
На собрании председательствующий Малютин даже прочел вслух записку с неразборчивой подписью. В записке говорилось, что на заводе имени Первого мая под руководством Павла Петровича Колосова одержана крупная победа над водородом в слитках. К записке были приложены анализы, таблицы, графики — целая тетрадка.
Откуда эта тетрадка взялась, знала только Людмила Васильевна Румянцева. Записку и тетрадку ей прислала Варя и просила сделать как-нибудь так, чтобы о содержании их узнало партийное собрание.
Павла Петровича почти единогласно избрали в состав нового партийного бюро. Мелентьева даже в список для голосования не внесли. Никто не назвал его фамилии.
3За всю зиму Косте удалось встретиться с Любой не больше десяти раз. Устраивать свидания было нелегко. То Люба подходила на лыжах к условленному месту в лесу, то они сговаривались побывать в городе и ходили там в кино и в театр, то Костя приезжал в колхоз.
Костя ждал встреч, мучился, жил ожиданием, но приходила встреча, проходила — и становилось еще хуже, время после нее начинало тянуться так медленно и нудно, что было совсем невмоготу.
Капитан Изотов иной раз говорил Косте: «Лейтенант, женились бы. Гляжу, страдаете. Страдание устранимое. Оборудуем вам жилье поудобней, поуютней. Чего там!»
Хорошо ему было говорить, капитану Изотову: женились бы. Костя бы и женился. А пойдет ли за него Люба? — вот вопрос. Ни слова про это ни он, ни она еще не сказали. Ну, она — понятно, она и не обязана первая говорить. Он должен это сделать, он. А попробуй сделай. Сестра Оля очень бы удивилась, узнав, что ее прямой и даже грубоватый брат оказался таким нерешительным, застенчивым, робким. Она вот, эта сестренка, оказалась храбрее. Она уже вышла замуж. Костя знал все и об Ольге и об отце, оба они ему писали в письмах, как обстоят дела дома. Ольга писала, что никогда не простит отцу измену семье, что отец разрушил семью. Отец писал, что ему очень грустно оттого, что Оля ушла из дому, что она оказалась несправедливой и черствой. Он этого от нее никак не ожидал. Неужели и он, Костя, так же легко позабудет отца? Костя ответил отцу длинным взволнованным письмом, он писал, что осуждает Ольгу за ее глупое поведение, что он готов хоть сейчас приехать домой, сразиться с ним, отцом, как бывало, в шахматы, выпить рюмку и послушать замечательные рассказы о боевых годах отцовой юности. Если отец думает, что эти рассказы прошли для Кости даром, то он ошибается. Костя помнит своего отца и любит.
Костя не понимал, отчего так расшумелась и расстроилась его сестра. Ну, предположим, отец бы женился на Варе Стрельцовой, привел бы ее в дом в качестве хозяйки — тогда бы еще ладно, туда-сюда, не ужились две женщины под одной крышей, как это частенько у женщин бывает. Но никакой Вари, судя по письмам, в доме нет, отец один, у него неприятности, нелады, осложнения в жизни. В чем же дело? Что она там демонстрирует, сумасбродная девчонка! Костя был далек от той жизни, какой люди жили вдали от границы, он жил иной, особой, им непонятной жизнью, их распри ему казались мелкими и ненужными, пустыми в сравнении с тем, что заботило пограничников. И все же он понимал, что правота совсем не на стороне сестры. Он написал Ольге ругательное-ругательное, злое письмо, называя ее по-всячески, и кончил словами: «Немедленно вернись домой! Приведи своего молодца, и живите с отцом вместе. Ты что, обалдела — бросать его одного!»
О том, что произошло в семье, он однажды рассказал Любе. «А вот мой отец, — ответила Люба, — ушел от моей матери, когда мне было восемь лет. И все равно я его очень люблю и горжусь им. Он слесарь-лекальщик высшей квалификации. Когда я училась в школе и в техникуме, до самого моего приезда сюда, мы с ним часто встречались. Он любил бывать со мной. А когда я получила диплом об окончании техникума, он повел меня в ресторан отпраздновать окончание. Мы там долго сидели, и он мне сказал: «Ты уходишь в самостоятельную жизнь. Я хотел бы, чтобы ты никогда меня не осуждала. Ты взрослая, и я могу тебе сказать правду: я ушел от твоей матери, потому что ее разлюбил. А жить без любви — это не только отвратительно для самого себя, но и аморально. А почему разлюбил — история долгая. Не в ней суть. Суть в том, что разлюбил». Я его поняла, моего папу. Я его и раньше-то не осуждала. Ведь странное дело — наши родители тоже не старики. Почему мы, дети, имеем право любить, а они нет? Мне кажется, что ваша сестра совершенно неправа, что она ошибается и поступает плохо».
Люба всегда рассуждала здраво и умно, это-то и останавливало Костю в его порывах. Вот он раскроет перед нею всю свою душу, а она ответит какой-нибудь рассудительностью. Что тогда? Стой и хлопай глазами? Она казалась ему умнее его. Он думал, что ей с ним скучно и встречается она с ним, и письма пишет, и фотокарточки дарит ему только из учтивости: пограничник, мол, нелегкая служба, надо его хоть чем-нибудь поддержать.
