Самуил Гордон - Избранное
— А у моего бывшего мужа фамилия не типично украинская — Левитин, и отчество у него тоже не типично украинское — Михайлович, а в паспорте записан украинцем.
— А кто он на самом деле?
— Не знаю. — Она закрыла глаза и тут же их открыла. Но взгляд у нее был уже иной, грустный, задумчивый.
— Я вижу, Зина, тебя это мучает, для тебя это все еще важно.
— Да. Ибо с этого, собственно, все и началось.
После того как Зина призналась ему, Александр уже не сомневался, что она не станет откладывать на другой раз начатый и незаконченный мучительный для нее разговор, что сегодня все расскажет, ничего не утаивая от него, как в прошлый раз ничего не скрывал он от нее, исповедуясь ей, ни о чем не умалчивая. Зина настроилась на это, она просто не знала, за что ухватиться, от чего оттолкнуться и приняться рассказывать. В конце концов, она нашла верный тон:
— В прошлый раз ты спросил, сильно ли я любила своего бывшего мужа? Как ни противен он мне сейчас, противен и чужд, я никогда не буду отрицать, что любила его, сильно любила. А как он любил меня, трудно себе даже представить. Не помню, чтобы за годы, что мы были мужем и женой, я слышала от него когда-нибудь плохое слово. Он был мне верным и преданным мужем.
Познакомилась я с ним совершенно случайно. На улице была ужасная гололедица, из дому не выйти. Если бы мой будущий муж, которого я раньше и в глаза не видела, не подхватил меня, когда поскользнулась, я, наверное, костей бы не собрала. Прямо в тот момент он случайно оказался рядом. И одну меня уже не отпустил, проводил до самых дверей санатория. Я в то время уже работала там. Вот так мы и познакомились.
Слишком красивым он не был, но женщины на него заглядывались. Одним словом, мы влюбились друг в друга и вскоре поженились. Костя, так звали моего мужа, был учителем английского языка.
Детей мы не заводили, потому что снимали маленькую комнатку, с кухней, на несколько соседей. Перспективы на собственную комнату не было никакой. Единственное, на что мы могли надеяться и рассчитывать, — вступить в жилищный кооператив. Но на это нужны деньги, и немалые. Много откладывать из зарплаты у нас не получалось. И мужу приходилось в свободные вечера давать уроки. Его учениками были не дети, а взрослые. Почему взрослые люди вдруг принялись изучать английский язык, я поняла гораздо позже.
Среди его учеников была молодая девушка, писаная красавица.
О том, что произошло дальше, Гарбер мог бы рассказать вместо нее. Обыкновенная история. Ее Константин влюбился в эту писаную красавицу, а эта писаная красавица в него…
— Не скажу, будто меня не тревожило, — что она ходит к нам, будто я не страдала, не мучилась… — повторила Зина лишь то, что он и сам думал. Просто она сказала это вслух. — Но от мужа я это скрывала, словом о том не обмолвилась. Вдруг узнаю, что он отказался от уроков с той девушкой, сказав, что чересчур перегружен. Он и вправду был перегружен, но отказал ей, как я поняла, не поэтому! Он, вероятно, заметил мое состояние и не хотел причинять мне сердечных страданий, не хотел, чтобы я мучилась.
Тем все и кончилось. Я снова стала спокойной, счастливой, но до поры.
«И ты снова увидела его с ней, снова увидела их вместе, и дальше было все так, как я себе представил, едва только ты начала свою повесть».
Он следил за ней взглядом, и Зина отвела глаза, далеко не уверенная, не будет ли она потом жалеть, что выдала свою сокровенную тайну, и продолжала уже тише:
— Однажды, когда Кости не было дома, из загса города Луцка пришло письмо, ему сообщали, что не могут выслать его метрику, архив у них не сохранился, исчез во время немецкой оккупации.
«Зачем тебе вдруг так понадобилась метрика? — спросила я и при этом еще пошутила: — Я верю и без метрики, что тебе уже не восемнадцать и еще не тридцать, что тебе ровно столько, сколько записано в паспорте».
А он ответил мне уже без тени шутки:
«Речь не о возрасте, а о более важном, о том, чтобы установить точно мое происхождение. В паспорте я записан украинцем, а на самом деле я еврей».
«Кто еврей? Ты? — уставилась я на него. — Ты, конечно, шутишь».
«Я не шучу, говорю абсолютно серьезно, — ответил он. — Сам не понимаю, как это получилось, вероятно, когда получал паспорт, то просмотрел, что вкралась ошибка».
— Но я отнеслась к этому как к шутке, — продолжала рассказывать Зина, — будь он на самом деле евреем, то все годы не скрывал бы этого от меня, тем паче что знал, что я не чистокровная русская. Отец у меня русский, а мама — наполовину еврейка, и я, выходит, тоже на четверть еврейка. Ты такого не ожидал?
— Я просто об этом не думал. Меня это вообще не интересует. Мне противна эта арифметика, все эти странные расчеты, сколько частей у тебя от одного народа и сколько от другого, арифметика половинок, четвертинок, осьмушек… — ответил ей Александр. — Так чем, ты говоришь, у него кончилось? Исправили у него в паспорте допущенную ошибку?
— Как могли ее исправить, если ему нечем было доказать, что допущена ошибка? Сколько я его ни спрашивала, зачем это ему, что это ему дает, он отвечал одно и то же: «Раз я еврей, то везде должно быть так записано, и скрывать незачем». Я видела, что он сильно переживает из-за этого. Он вдруг словно переменился. Не тот стал Константин. Но я чувствовала, что он что-то скрывает от меня. И не ошиблась… Прошло не так уж много времени, два-три месяца…
Возникла опасность, что в эту минуту Александру и Зине придется на время прервать разговор. Опасность возникла в лице мужчины в соломенной шляпе, который остановился возле их скамьи. Он уже провел было рукой по тому месту, куда собирался присесть. То ли он увидел на ладони пыль, то ли лучи солнца стали проникать сюда, но мужчина передумал и отправился на поиски другой скамьи. Угроза длилась менее минуты и не могла стать причиной того, что Зина надолго впала потом в раздумье, прежде чем наконец принялась рассказывать дальше:
— Прошло месяца два или три, и однажды он говорит мне, чтобы я поменяла в паспорте национальность, записалась еврейкой. Но для чего это ему нужно, не сказал. Наверное, если бы я захотела, то могла бы этого добиться. Моя мама, хотя ее мать была русской, везде писалась по отцу. Даже сохранила отцовскую фамилию: Сойфер.
Не было дня, когда бы не заводил он о том разговор и не приставал ко мне, чтобы я поменяла паспорт. Кончилось тем, что открыл мне тайну: некий человек, недавно вернувшийся откуда-то с той стороны, привез ему привет от отца. Тот не погиб. Он жив, его отец, попал к немцам в плен, а после войны остался там. Со временем сделался богатым фабрикантом. Костя — его единственный наследник, потому что от той женщины, на которой отец женился, детей у него нет. Вот и зовет он теперь к себе Костю. При этом Костя признался, что выдумал, будто он еврей. Для того чтобы выехать, необязательно быть евреем обоим супругам. Достаточно, если один из них еврей.
«Вот так разговор, — ответила я. — Надо было сразу сказать, зачем нужна тебе моя четверть еврейства, что ты хочешь извлечь из этого выгоду. Ты ведь прекрасно знаешь, что я отсюда никуда не поеду».
Но муж не оставил меня в покое.
«Что тебя здесь держит? — приставал он ко мне. — Чужая каморка с пятью соседями на кухне? Знаешь, сколько лет придется нам работать, пока соберем деньги на кооперативную квартиру? А там у нас будет все. Я единственный наследник огромного состояния. Но состояние находится там, понимаешь, там, а не здесь».
«Понимаю. Ты предлагаешь мне променять свое богатство на чужое?»
«Какое богатство?» — спросил он.
«А сам ты не знаешь? — попыталась я объяснить ему, хотя понимала, что до него уже ничего не дойдет. — Не знаю большего богатства, и не нужно мне иного богатства, кроме того, каким я владею. Мое богатство — страна, где я родилась, и дом, где я живу. Дороже этого нет».
Знаешь, что он ответил: «Я найду человека, который поможет мне выехать, а ты сиди тут со своим богатством».
Когда он сказал такое, то стал мне чужим. Моя любовь к нему перешла в ненависть. Я страшно возненавидела его. Ты, наверно, думаешь: как такое возможно, как можно возненавидеть человека, которого еще минуту назад так сильно любила?
«Так вот из-за чего ты потеряла веру в людей, вот откуда печаль в твоих глазах, которую я заметил при первой встрече…» Еще немного — и он, кажется, доберется до самой глубины источника, где зарождается это сияние.
— Вскоре мы разошлись. Он переехал в другой город. Женился там на еврейке, и они уехали за границу. Недавно я получила от него письмо, единственное письмо за все время. Константин знал, что я не отвечу, но, видно, просто хотел, чтобы я узнала, как жизнь за все ему отплатила.
Историю с богатым наследством он, оказывается, выдумал, как выдумал вначале историю со своим еврейским происхождением. Он уехал, потому что ему хотелось увидеть мир, верил, что там, куда едет, все окажется таким, как рассказывали ему те, кому он давал, уроки английского языка, и их знакомые. А вышло, что он остался ни с чем. С женой разошелся. Ее еврейство было ему больше ни к чему…
