За родом род - Сергей Петрович Багров
— По непредвиденным обстоятельствам, — сказала она, — в концерте случилась заминка. Так что прошу, дорогие товарищи, минуточку потерпеть! — И только Лариса Петровна хотела юркнуть назад, как кто-то с задних рядов недовольно спросил:
— Где седни конферасье?
— Нету его, — сказала Лариса Петровна, — вернее, есть, но он неожиданно заболел.
— Это Борька-то заболел? — гаркнул все тот же настойчивый голос. — Да когда он успел? Час назад я видел его в полном здраве!
— А я в здраве и есть! — откликнулся Борька и, распахнув закачавшийся бархат, прорвался сквозь чьи-то руки на кромку эстрады.
Борька был красен. И красен, естественно, от вина, которого выпил перед концертом для храбрости. Лариса Петровна взглянула на зрителей с жалкой улыбкой и поспешила скрыться. А Борька, вспомнив, зачем он тут, сверкнул металлическим зубом и песенным голосом затянул:
— Я куплеты вам спою… — И вдруг испуганно замигал и рот приоткрыл, потому что забыл продолжение.
— Чё затих? — спросил сочувственно Латкин, но спросил слишком громко, и его услышал весь зал.
Борька, имевший привычку злиться по пустякам, глянул на Пашу с остервенением.
— Ты, что ли, меня заменишь?
— Я, не я, а все ж… — слегка стушевался Паша.
— Нет, ты! — улыбнулся Борька кривой улыбкой. — Давай! Приглашаю сюда! Давай!
Паша взглянул на длинные Борькины ноги в лакированных полуботинках, на его голубой эстрадный костюм, специально купленный для концертов, на скуластое заносчивое лицо, на котором сияло злорадство, и понял, что с парнем схлестнулся он зря.
— Долго ждать, Павел Иванович? — потребовал Борька. — Ежели ты не бахвал, так изволь! Во сюда! Покажи, на что способен!
Паша вспотел, встал и неверной походкой направился к сцене. «Куда я вылез? Куда?» — думал он, подходя к куплетисту, который стоял, будто двухкряжая тумба на берегу, и руки скрестил на груди, выражая всем своим видом презрение к Паше. Понимая, что дальше молчать нелепо, Латкин сказал:
— И чего бы такое? Чего?
— Анекдот травани, — посоветовал Борька.
Паша приободрился.
— Анекдот в общественном месте нельзя, — сказал он, почувствовав в себе ту особо приятную легкость, какая снимает с души напряжение и неловкость.
— Тогда сценку из нашей жизни, — бросил усмешливо Борька, уверенный в том, что Паша эстрадных сборников не читает и, значит, предстанет сейчас перед залом в глупейшем виде.
— Сценку? А что? Это мы можем. Только знаешь чего? — Латкин ткнул пальцем в плоский живот Борьки. — Не путайся под ногами. — Ткнул и внимательно посмотрел, как, пятясь, куплетист исчез за бархатом.
Паша, оставшись один, изумил всех своим дерзким проворством, с каким он отвесил низкий поклон.
— Авось и не оплошаем!
— Прекратите! — шепнула стоявшая где-то в невидимом месте Лариса Петровна.
Но Паша входил в игровой азарт, словно вселился в него какой-то веселый бесик, с которым стало ему легко и беззаботно.
Белоусов почувствовал, как лицо его глупо заулыбалось, тогда как надо было держаться солидно. Он задел зоотехника за рукав. «Во кого надо завклубом-то выдвигать!» Хромов презрительно промолчал, показывая этим, что он с председателем не согласен. Между тем Латкин радостно объявил:
— Возвращение Ларисы Петровны на ферму! — и, присев, начал двигать щепотками пальцев то вверх, то вниз, изображая ручную дойку. Поднявшись, внимательно поглядел на ладони и, испугавшись, что те замарались, стал торопливо их вытирать.
В зале послышался сдавленный смех — так обычно смеются в местах, где надо вести себя сдержанно и прилично. А Латкин, чуя поддержку, совсем осмелел и завышагивал, словно артист, который всю жизнь играл на сцене.
— Бригадир Василий Баронов ищет днем с фонарем… кого? — тонко воскликнул он.
— Доярку! — откликнулся зал, да так дружно, так громогласно, что закачались шторы на окнах, а бригадир, сидевший в заднем ряду, опустил смущенно глаза и стал зачем-то разглядывать руки.
Зал смеялся уже открыто, тут и там блестели глаза и чей-то смешливый голос настойчиво умолял:
— Давай, Паша! Потешь! Пожалуйста, что-нибудь! Посмешней!
Но Паша одновременно с этим шмелиным баском слышал и злой шепоток, шелестевший сквозь занавес, точно ветка шиповника по рубахе:
— Перестаньте паясничать! Уйдите со сцены! Или будьте серьезным наконец!
И Паша немедленно посерьезнел. Постоял, подождал, пока смех затихнет, и бросил с вызовом в зал:
— Люблю говорить закомурами! Называйте слово — складу загадку!
По рядам прокатился радостный гул. Кто-то крикнул:
— Луковица!
Латкин думал не больше секунды.
— Сидит Любка в семи юбках, кто ее раздевает, тот слезы проливает.
Доволен зал занятным началом. Снова кричат:
— Кольё в огороде!
Паша будто скорлупу сплюнул:
— Два братца одним пояском подпоясались!
Заявки посыпались одна за другой:
— Репа!
— В землю крошка, из земли лепешка.
— Блоха!
— Черненько, маленько, а мужика шевелит.
Совсем колхозникам стало вольготно. Каждому слово охота назвать. Сколько слов — столько загадок.
Белоусов был в настроении. Он ткнул зоотехника в бок. «Во у кого завклубу-то нашему поучиться!» — И спохватился, вспомнив, что Хромов Ларисе Петровне приходится мужем и может, стало быть, рассердиться.
Зоотехник действительно рассердился, и не только на Белоусова, не только на Пашу, но и на тех, кто сейчас задавал вопросы, выкрикивал с мест, сиял глазами и улыбался. И потому он резко поднялся, щелкнув сиденьем так, что самому стало от этого неприятно.
— Мне кажется, — начал он, — пришли мы сюда посмотреть нормальный концерт, а не какие-то кривлянья! — При этих словах зоотехник побагровел и добавил более веско: — За срыв концерта еще нигде никому не прощали. И я считаю…
— Не надо меня считать! — перебил его Паша. — И стращать меня тоже не надо! Коли спросите, почему, то отвечу: весел-человеку нече бояться. За весел-человека весь свет стоит.
