Анатолий Тоболяк - Откровенные тетради
— Подождите, вызывают.
Я затаила дыхание. Неужели нет дома? Значит, у Махмуда.
Что-то затрещало, защелкало в трубке.
— Говорите!
Я опять закричала:
— Максим, ты?! — да так громко, будто хотела обойтись без помощи проводов. — Ты меня слышишь?
— Ну конечно, слышу. Здравствуй, Белка, — совсем рядом сказал Максим и закашлялся. — Наконец-то позвонила.
«Наконец-то позвонила»! Я была так поражена, что тут же выговорила, заикаясь:
— А ты… сам… почему не звонишь?
Он опять закашлялся: то ли простыл, то ли горло прочищал после сна.
— Я звонил два раза. Никто не отвечал.
Как? Когда? Неужели я прозевала?
— Как у тебя дела? — хрипло спросил он.
— Хорошо. То есть не очень… Понимаешь… — Сбивчиво я рассказала об отце и закончила: — Мне придется здесь задержаться.
Он помолчал; я слышала его дыхание.
— Надолго?
— Не знаю… как получится…
— Понимаю. — Опять пауза. — Мне тут без тебя тоскливо, — наконец сказал Максим то, что я с нетерпением ждала. — Я что-то расклеился. А ты как?
— А я… — Голос у меня перехватило от радости. — Я о тебе думаю, думаю! Я, Максим…
— Извини, подожди секунду, — прервал он меня и пропал.
Что случилось?
— Але, я здесь. К сыну подходил. Крутится во сне. Так что ты говоришь?
— Я говорю, что я…
— Опять дрыгается! Извини. — В трубке затрещало. — Извини, не дает говорить. Тебя не удивляет, что я здесь с сыном?
— Да… немного.
— Всё очень просто. Жена уехала на день по своим делам. Просила присмотреть. Развод оформляется. Через пару недель, а то и раньше, она уедет совсем, освободит квартиру. Я тебе сразу сообщу. А ты не делай глупостей, хорошо?
— Какие глупости? О чем ты?
— Спасибо, что обо мне думаешь, но чтобы не в ущерб своему семейству. Я хочу сказать, не срывайся из дома раньше срока. Потерпи, ладно?
— Конечно. Я…
— Да и у меня все прояснится. На всякий случай дай свой адрес. Не дозвонюсь — напишу.
Я продиктовала и вдруг отчаянно сказала:
— Максим! Мы что-то не о том говорим.
— О черт! Вертится как юла. Живот, наверно, болит. Подожди!
Я опустилась на стул — ноги вдруг перестали держать. Голос Максима опять проявился в трубке.
— Послушай, Белка, я спросонья. И вообще сегодня был тяжелый день, устал. Поэтому не воплю от радости. Но я рад. Очень рад. Не глупи и не беспокойся. Договорились, да?
— Да, да! — воспрянула я.
— Заканчивайте! Ваше время истекло.
— Максим! — позвала я. — Слышишь, что говорят? Наше время истекло. Какая ерунда!
Щелк — прервалось. Он не успел ответить.
Я повесила трубку, вошла в ванную комнату и холодной водой ополоснула лицо. Маму, конечно, разбудил звонок, но она сделала вид, что спит. Я отворила дверь на веранду. Вадим с книгой в руках привскочил на топчане.
— Братик, — сказала я ему улыбаясь, — открой секрет, от кого сегодня письмо получил? Ну, пожалуйста!
— Какое письмо? Чего несешь?
— Ну хоть скажи, как ее зовут. Интересно же.
Он спрыгнул на пол.
— Уходи отсюда!
— Тра-ля-ля! — тихонько пропела я ему, показала язык и прикрыла дверь.
3
Как-то утром, перед уходом на работу, мама со странной робостью сказала мне:
— Вы бы с Вадимом… это самое… взяли лестницу в гараже да обобрали бы виноград.
Я покосилась в окошко и спросила, нахмурившись:
— А зачем нам столько?
— Ну, я не знаю… Ну, раздайте кому-нибудь… — пробормотала мама и поспешно добавила: — Папа разрешил.
Едва она ушла, я взяла ключ от гаража и спустилась во двор. Под голубятней, около развороченной песочницы, загорелые мальчишки играли в бабки. Весело сказала:
— Эй, хулиганье! Кто любит виноград — за мной!
В этот день я пришла на свидание к отцу одна. Его палата была на первом этаже. Я нашла несколько кирпичей, сложила один на другой, взгромоздилась на них и заглянула в приоткрытое окно.
Отец лежал на прежнем месте, все такой же забинтованный. Я негромко позвала:
— Папа!
Он пошевелился, слегка повернул голову и скосил глаза.
— А, Лена! Здравствуй!
Некоторое время мы разглядывали друг друга. Я улыбнулась:
— Как ты себя чувствуешь?
— Ничего, лучше… А ты как?
— Я что! Я хорошо.
— А Вадим где? — спросил отец, кося глазами.
— На почту побежал. Придет, наверно, поздней.
Он еще передвинул голову на подушке.
— Мама говорит… вы с Вадимом не ладите.
— Да нет, так, ерунда. Не думай об этом.
Он глубоко и тяжело вздохнул. Сказал слабым голосом:
— Я сейчас обо всем думаю. Раньше некогда было. Много чего передумал.
Меня царапнула жалость — такой он был беспомощный и непохожий на себя.
— Когда свадьбу-то будем играть? — помедлив, спросил отец, и губы его сложились в улыбку.
— Да что ты, папа! Какая свадьба… Не надо!
— Надо, как не надо. Это все-таки событие. Или он против?
— Мы об этом не думали, папа.
Отец облизнул губы.
— Он как… не пьет? Ты извини, что спрашиваю.
— Умеренно, как все, — не сразу ответила я.
— Это хорошо. Если пьет, пропадет. И ты с ним. Видишь, я достукался… — Так меня и резануло это мое словечко «достукался». — Как это говорят… пока гром не грянет, мужик не перекрестится. Открестился я от всего, что было, Лена. По-новому с матерью начнем жить. — Я молчала. Отец на миг закрыл глаза. — Ты что ж… работать в Ташкенте будешь? — снова заговорил он.
— Да, буду.
— Кем же? Где?
— Не знаю еще, папа. Я хочу в детском саду. Няней или воспитательницей.
— А с учебой как же? Крест, что ли, на ней поставишь?
— Нет, не поставлю. Поступлю заочно.
— А почему заочно? Ребенка, что ли, решили завести?
Я чуть не свалилась с кирпичей от такого предположения.
— Нет, о ребенке мы еще не думали, — ответила я отцу через окно.
— Тогда поступишь очно. Я тебе денег положу на книжку, на учебу. У нас денег много… нахватали…
Я переступила с ноги на ногу и все-таки свалилась с кирпичей. Снова поставила и опять утвердилась на них.
— Нет, папа, спасибо. Мы сами проживем.
— Денег много, — повторил он задумчиво. — Квартира у него хорошая?
— Однокомнатная.
— Я дам на кооператив. Куда их девать! Вадиму тоже хватит… Он как, не думает жениться, не знаешь?
— А ты сам его спроси, папа.
Отец усмехнулся, тускло проговорил:
— Мне он не скажет.
Я видела — он устал. Вскоре попрощалась и ушла. Виноградник и палисадник выглядели, как после налета саранчи: всё общипано до последней ягодки, и клумба основательно вытоптана. Соседка с нашей лестничной площадки — хромоногая тетя Лида, с которой мать и отец враждовали, а я была в дружбе, — стоя около подъезда, встретила меня словами:
— Ну, девка, достанется тебе от своих! Гляди, чего они учинили.
Я лишь рассмеялась. Знала бы она, что с «моими» происходит! Даже наш пыльный солнечный двор с накаленными гаражами показался мне каким-то иным, родным и уютным, — так светло было на душе после разговора с отцом.
4
Отец удивлял врачей, он быстро поправлялся. Вскоре он уже садился на кровати и с каждым днем становился все бодрей и жизнерадостней. Я радовалась за него. К этому чувству, правду говоря, примешивались мысли, что скоро, скоро можно будет с чистой совестью уехать.
Сначала улетел Вадим. Он мне сказал на прощание:
— Пока никому не говори: я собираюсь перейти на заочный. Уеду работать куда-нибудь на метеостанцию.
Мы договорились писать друг другу.
А дня через два я услышала, как мама разговаривает с кем-то по телефону о ремонте нашей машины. Когда я ее спросила, разве они не решили стать пешеходами, она смутилась и забормотала:
— Нельзя же ее бросать, дочка. Папа говорит, что надо наладить и продать. Всё же деньги немалые.
— А потом что? Новую купите?
— Ну, я не знаю, как папа решит… — отвела она глаза. — Навряд ли.
Я отправилась к отцу. Около его окна стояли двое незнакомых мне мужчин. Отец уже поднимался с кровати, и сейчас, высунувшись на улицу, разговаривал с ними. Повязки с лица его сняли, заменили полосками пластыря, но голова все еще была забинтована.
— А, Ленка! — радостно приветствовал он меня. — Ко мне вот товарищи по работе пришли! Это моя дочь, — объяснил он мужчинам.
— Ишь ты! — сказал один, с густыми бровями. — Взрослая какая!
Второй лишь заулыбался и отодвинулся в сторону.
— Восемнадцать лет, не шиш с маслом! — шумливо похвалился отец, щурясь на солнце. — Самостоятельная! Не страшно и умереть, сама проживет, если еще раз влопаюсь в аварию. Так, Ленка?
— Ты лучше не влопывайся, — хмуро заметила я.
Отец захохотал, и этот бровастый тоже.
