Гунар Цирулис - Якорь в сердце

— Ты выпил, — предупредила Ильзе.

Петерис с откровенным сожалением поглядел на бутылки и встал.

— Поехали!

…«Москвич» Петериса несся по широкому Даугавпилсскому шоссе. На переднем стекле утомительно играли два солнечных зайчика, мешая Лигите следить за серой лентой асфальта, которая плавно разматывалась перед машиной и исчезала вдали. Широко раскрыв глаза, она изо всех сил старалась смотреть вперед, потому что боялась сомкнуть веки, боялась, что тогда из глубины памяти всплывет запечатлевшаяся там навеки картина Саласпилса.

…Тяжело катится дорожный каток, его тянут согбенные фигуры в изодранной одежде. На спинах нашиты белые треугольники с буквами — на одном «П», на другом «Ф», на третьем «Л», у кого-то шестиконечная звезда Давида. Каток оставляет за собой голую, ровно утрамбованную землю…

Напрягая до боли глаза, Лигита скользила по проводам высоковольтной линии, над которыми плыли кучевые облака, и пыталась вникнуть в смысл слов Петериса.

— Положим, ты думала, что Кристап погиб. Но другие вернулись. Я тоже не надеялся, что мои родители живы… Тем не менее поехал домой.

— Сколько тебе тогда было лет? Ты еще не умел думать… Я знала, что мой дом сожжен дотла, что меня никто не ждет.

— А я? — не отступал Пич.

— Сейчас ты требуешь материнских чувств от семнадцатилетней девушки — не надо, Пич… — Она обернулась к Петерису. — Не так-то просто все это было, как кажется сегодня. Я не забыла тебя, но я была молода. И так больна, что не могла вернуться сразу… А потом… Потом стало слишком поздно…

На обочине шоссе появился дорожный указатель: выдавленная на серой бетонной плите надпись — САЛАСПИЛС. Машина свернула налево.

Да, это был тот самый путь, который некогда казался бесконечным. Особенно тем, чьи силы подходили к концу. Но отдыха здесь не знали. Грубые крики подхлестывали изнемогающих людей: «Шнеллер! Шнеллер!» И длинная колонна двигалась вперед. Раздавались выстрелы, падали женщины, падали дети — подкошенные пулей, оставались на обочине те, у кого не хватало сил добраться до лагеря смерти.

За железнодорожным переездом взору Лигиты открылось поле, лесной луг с пасущимися коровами. Асфальтовая дорога внезапно оборвалась у стоянки, которая в этот ранний час была еще полупустой.

Петерис выключил мотор, откинулся на сиденье и показал на дорожку, которая, петляя, уходила в лес.

— Там! Дальше пешком.

Лигита не торопилась. Медленно открыла дверцу, посмотрела Петерису в глаза:

— Не обижайся, но… я хотела бы… одна…

— Хорошо, — тотчас согласился он и включил мотор. — Съезжу в мастерскую Кристапа, через час вернусь.

Он захлопнул дверь, развернул машину.

Лигита даже не проводила его взглядом. Она медленно пошла через лес, по укрытой острым гравием дороге. Опустив голову, как бы считая шаги. Поворот, еще один. И вдруг, словно рубеж между жизнью и смертью, дорогу преградила тяжелая бетонная стена.

Один ее конец опирался на черную глыбу лабрадорита. На бетоне выстроились кованные из металла буквы:

Но Лигита, казалось, даже не заметила надписи. Она шла, будто притягиваемая незримым магнитом, — вперед, только вперед.

Ноги сами находили ступени, которые вывели ее на огромную лагерную площадь. Точно образы прошлого, из утренней дымки выступили отлитые из бетона гиганты — «Непокоренный», «Униженная», «Клятва», «Рот Фронт», «Солидарность», «Мать».

Она шла Дорогой страданий. Память безошибочно указала ей путь в дальний угол площади, где когда-то стоял детский барак. Сейчас на его месте в обложенной камнем грядке цвел шиповник. За черными колючками забора, на грубой бетонной стене она увидела детский рисунок — домик с вьющимся из трубы дымком.

И тут до ее слуха, как удары собственного сердца, долетели ритмические удары метронома, напоминая о необратимом течении времени.

III

Никогда еще Кристап Аболтынь не ждал с таким нетерпением конца лета. Осень — пора жатвы. После трех месяцев напряженной работы и он хотел увидеть плоды своего труда. Пальцы сводило от нетерпения взяться наконец за серьезное дело, за осуществление его большого замысла. Бумажная война осточертела ему — попробуй во время летних отпусков выследить каждого члена комиссии, с каждым в отдельности согласовать наброски, выклянчить подписи: один живет в санатории и рассматривает нежданное посещение как идеальный повод, чтобы нарушить режим трезвенника, второй объезжает на машине родную республику и как назло соглашается сделать изрядный круг до места, где будет установлен памятник, чтобы лишний раз щегольнуть советом и показать свою эрудицию, третий укрылся на тихой базе рыболовов и связь с Ригой поддерживает только через жену… А заказчики тем временем торопили — деньги на памятник были отпущены в этом году, поэтому нужно было поскорей приобрести камень, заключить договор и получить аванс… Теперь подписи, подтвержденные по всем правилам круглой печатью комиссии, лежали у Кристапа в ящике письменного стола, осталось лишь найти подходящий камень и взяться за молоток.

Но пригодных для скульпторов глыб в Латвии становилось все меньше и меньше. При объединении колхозных полей многие валуны без сожаления были раскалены на кострах и взорваны. Хорошо еще, что профессор, его учитель, регулярно собирал сведения об оставшихся. Этим летом его студенты нашли два великолепных экземпляра, которые, если верить восторженным описаниям, подошли бы для центральных фигур памятника. Сегодня же вечером нужно съездить и убедиться, так ли это на самом деле. Но прежде еще предстояло вместе с Аусмой обойти рижские парки и выбрать фон для персональной выставки — занятие в таком обществе да еще в столь погожий день вдвойне приятное.

С мыслями об Аусме Кристап остановился перед зеркалом. Сам он не заботился о своей внешности и сердито отбивался, когда девушка просила его купить новый костюм или пальто. По правде говоря, сопротивлялся он в основном лишь по привычке, из-за своего норова. Он понимал, что если Аусма согласна появляться в обществе с человеком старше ее на двадцать лет, то он должен быть хотя бы хорошо одет. Аусма, по крайней мере, этого заслуживала, и на сей раз Кристап решил покориться.

Он надел клетчатый пиджак, вместо галстука живописным узлом завязал шелковый шарф. Иронически оглядел себя и усмехнулся: модное одеяние не очень гармонировало с изборожденным морщинами лицом и тронутыми проседью густыми волосами.

Аусма нарядилась как на пикник — полотняные брюки в обтяжку, яркая рубашка, которая должна была подчеркнуть ее принадлежность к миру искусства. На самом же деле она еще только работала над дипломом — иллюстрациями к сборнику стихов.

Прикрыв ладонью глаза от слепящего осеннего солнца, Кристап разглядывал уголок парка Виестурдарз и что-то прикидывал. По сочной ухоженной зелени газона, опоясывающей пруд, к нему неслась Аусма.

— Посмотри отсюда, Кристап! — кричала она, показывая на противоположный берег пруда.

Кристап подошел к газону и улыбнулся:

— Пятьдесят копеек за порчу зеленых насаждений! Такая же кара будет угрожать всем посетителям выставки. Ведь другого подхода к твоему НП нет.

— Зато вход будет бесплатный, — рассмеялась Аусма и спросила, посерьезнев: — Ты действительно решил устроить выставку под открытым небом? А если на весь срок зарядит дождь?

— Будет, по крайней мере, оправдание… Ничто меня так не страшит, как пустой зал.

— Я буду приходить каждый день, — ответила Аусма. — Если у тебя нет возражений.

— Тогда успех обеспечен — не привлекут мои работы, привлечешь ты… — Кристап еще раз осмотрелся. — Как тут разместить скульптуры? Я хочу выставить не больше шести, семи.

— В конце концов ты автор, — пожала плечами Аусма. — Скажи толком: подходит или нет.

— Нет, Аусма, — ответил он. — Пруд не годится. Но разве мало в Риге парков.

Кристап обернулся и энергично зашагал в сторону старых Александровских ворот. Он не сомневался, что Аусма последует за ним и отвезет на своем мотороллере в сад скульптуры при Дворце пионеров.

В этом тихом местечке под стенами старинного замка они застали немало посетителей, которые медленной процессией двигались вдоль барельефов, фигур и постаментов с бюстами, Кристап и Аусма присоединились к шествию.

— Не думай, пожалуйста, что это капризы непризнанного гения, — Кристап сердито тряхнул головой. — Понимаешь, это будет моя первая индивидуальная выставка.

— Может быть, ты объяснишь наконец, чего ты хочешь? — Аусма явно теряла терпение.

— Пока я только знаю, чего не хочу. Я не хочу этой стены, этой ограды, решеток. С таким же успехом все можно было выставить в закрытом помещении.