Михаил Колесников - Изотопы для Алтунина
— Идите в загс, загсов много, — отозвался наконец Алтунин.
— Да я готов и в загс, поскольку равнодушно отношусь ко всякой обрядности. Но ведь, говорят, сейчас так нельзя. Женитьба — дело серьезное: кольца, свадебная спецодежда, чуть не дюжина легковых машин плюс специальное такси для молодых, ну и батальон гостей, которых молодые и в глаза-то раньше не видали... Так-то, Сергей Павлович. Когда будете жениться — испытаете на себе.
Чувствовалось, что Карзанов все разузнал.
Сергей с испугом подумал: как бы инженер не пригласил его на предстоящую свадьбу. Что ответить? Отказаться? Почему?
Но Карзанов не пригласил. Возможно, потому что до свадьбы еще далековато. А может быть, список гостей будет утверждаться на семейном совете. И захочет ли Кира видеть в числе приглашенных Алтунина... Им и без Алтунина есть кого приглашать...
Да, да женитьба — дело серьезное. Только бы пережить эту свадьбу, не натворить глупостей... Карзанову-то она не помешает продвигаться к высокой цели...
Самописец второй час вычерчивал свои кривые, похожие на кардиограмму не совсем здорового человека.
Алтунин томился. Ему все сильнее хотелось уйти и одиноко побродить по заснеженной тайге. Да ведь и там не уйдешь от себя: очутись он хоть на Северном полюсе, тоска все равно останется. Давящая тоска...
Испытания уже подходили к концу, когда случилась заминка: инженер поочередно нажимал на все кнопки: «хранение», «перемещение», «работа» — сигнальные лампочки не загорались. Алтунин не понимал, что произошло. Экран телевизора по-прежнему светился ровно, И хорошо просматривалась каждая деталь гамма-установки.
— Что там, Андрей Дмитриевич?
— Сам не пойму. Неприятная вещь: источник застрял в верхнем положении, никак не могу запрятать его в основной защитный кожух.
Алтунин сразу подобрался. Аварии в лаборатории случались редко, а тут походило на то. В подобных ситуациях Сергей утрачивал все чувства, кроме одного: чувства ответственности. И сейчас он, забыв обо всем, напряженно смотрел на экран: может быть, контейнер с ампулой все же сдвинется с места? Если этого не произойдет, то кому-то в респираторе, в перчатках и в фартуке из свинцовой резины придется рано или поздно идти туда. Кому? Радиографам? Но они мальчишки. Ему двадцать шесть, а радиографы называют его «старшим поколением».
Алтунин знал, что существуют предельно допустимые нормы облучения: скажем, дневная доза не должна превышать семнадцати миллирентген — сущий пустяк. А стоит сейчас побыть в рабочей камере хотя бы с десяток секунд — схватишь все двести миллирентген и даже больше! Десять секунд… Что можно сделать за десять секунд? Практически ничего. А тот, кто получит за день двести миллирентген, отстраняется от работы с ионизирующим излучением на две-три недели. С этим еще можно было бы мириться, кабы удалось быстро, ручным способом затолкать гамма-источник в кожух. Но затолкаешь ли?
— Ничего не выходит, — вздохнул Карзанов и опустил руки. На лбу у него проступил пот. — Вот не было печали... По-видимому, нужно проверить распределительный щиток.
Алтунин поежился: щит для присоединения электрических коммуникаций, идущих в операторскую к приборам и пульту управления, находился в самом конце лабиринта, почти в рабочей камере. Показалось, что инженер предложит отправиться туда ему. Покорный обстоятельствам, Алтунин поднялся со стула. Все-таки где-то в глубине души он не верил в эту невидимую опасность, свободно разгуливающую в рабочей камере.
Карзанов даже не заметил его порыва. Он сам надел респиратор «Лепесток», освинцованный фартук и перчатки.
— Разблокируйте дверь. Я сейчас все проверю...
Алтунин угрюмо подчинился.
Дверь в лабиринт открылась. Инженер поднял руку в резиновой перчатке — мол, все будет в порядке, и скрылся в черной глубине. Карзанов был на пять лет старше Алтунина. По странной игре природы в этом деле большую роль играл возраст. Считается, что годовая доза облучения для молодых не должна превышать пяти рентген. Если случалась какая-то авария, при устранении которой возможно облучение до больших величин, то всегда посылали пожилых. Для лиц старше тридцати годовая доза могла составлять все двенадцать рентген — и без последствий...
Падали в тишину секунды, минуты, а инженер все не возвращался. Сперва Алтунин подумал, что Карзанов прошел в рабочую камеру, но там его не было. Очень хорошо, что не было: сразу нахватал бы рентгенов! Но где же он? У щита?.. Алтунин поспешно надел респиратор, перчатки и тоже бросился в лабиринт. Карзанова нашел возле щита.
— Все вроде в порядке, а не работает, — сказал инженер. — Черт знает что такое!
— Немедленно уходите отсюда! — закричал Алтунин. — Вы здесь уже три минуты...
Он схватил инженера за руку выше локтя и почти силой вытолкнул в операторскую. А сам, больше ни о чем не раздумывая, не страшась смертельной опасности, прошмыгнул в рабочую камеру, подскочил к установке и нажал ногой на педаль. Ампула с изотопом поползла вниз, юркнула в защитный кожух. Только и всего... Но и на эту операцию ему, наверное, потребовалось не меньше полминуты.
Когда Алтунин появился в операторской, Карзанов уже успел сбросить респиратор и перчатки.
— Спасибо, Сергей Павлович, — сказал он с непривычной теплотой в голосе. — Разделили рентгены пополам. И все-таки не стоило вам рисковать. Что-нибудь придумали бы.
Но оба знали, что ничего другого придумать не смогли б.
— Все, отстраняю вас на месяц! — решительно продолжал Карзанов. — Во всяком случае, в операторской ноги вашей не будет. Пошли мыть руки.
Они, сбросив халаты, прошли к умывальнику. Мыли руки теплой водой с мылом, терли их щетками, беспрестанно нажимая ногой на педаль, чтобы открыть кран.
Опустошенный, выбрался Алтунин из лаборатории. Было темно. Снежный вихрь подхватил его и понес, понес.
Дома Сергей упал на кровать и лежал с открытыми глазами, перебирая в уме каждое слово, сказанное Карзановым. И заново все переживая.
В соседнем подъезде хриплый женский голос выводил на мороз тягуче и беспрестанно:
С той тоски, с досады, эх, пойду-выйду!выйду на реку!Эх, пойду-выйду на реку!Эх, во реченьке утоплюсь,Эх, во реченьке утоплюсь!Эх, во садочке задавлюсь!
Заунывный голос отвлекал, мешал думать. Была в нем древняя, слепая тоска, которую не в силах победить время.
Так и не сомкнул он глаз до утра.
4Весь мир был скован стужей. Морозная мгла неподвижно висела над крутыми сугробами. Казалось, само солнце заледенело. В трескучие безоблачные ночи ярко мерцали звезды... Холод, холод, и конца ему не предвиделось...
Алтунин тоже носил в себе холод. Даже в глазах появилось что-то льдисто-острое и пронизывающее. Когда с ним пытались шутить, по лицу скользила горькая, замкнутая улыбка. Он словно бы потерял точку опоры. Исчез былой юмор, идущий от внутренней свободы.
В этот студеный месяц Алтунин вполне осознал, что Кира для него значит гораздо больше, чем ему думалось вначале, что она и есть та, к которой он стремился в мечтах. И так же безоговорочно уяснил, что встреч с ней больше никогда не будет. Никогда!.. Ничего не будет — ни ее улыбок, ни ее рук...
Когда он, ни на что уже не надеясь, словно бы по привычке, подождал ее однажды у заветной лиственницы, Кира, проходя мимо, вдруг остановилась и сказала негромко:
— Я очень прошу тебя, Сережа, не надо так...
И на ресницах ее были слезы. То ли от холода, то ли от жалости к Алтунину.
После того он поклялся себе: как бы трудно ни пришлось, не поджидать ее больше. В самом деле, нехорошо это с его стороны... Но мысленно он всегда видел перед собой ее широко раскрытые серые глаза, гладкий лоб, припухлые губы и мягкий округлый подбородок. Никаким усилием воли не мог рассеять это наваждение. Он продолжал любоваться ею и продолжал любить ее именно такой, какой она была — ласковой, доверчивой, без настойчивости и властности. Все это она отдаст другому... И пусть! Была бы только счастлива...
Иногда ему представлялось, что вокруг него ничего теперь не существует. Все исчезло, осталось только тягостное одиночество. А очнувшись, удивлялся бурлению жизни: жизнь, оказывается, не остановилась, и все идет своим чередом.
Инженер Карзанов в новом его качестве — конструктора первой категории заводского бюро автоматизации и механизации — с новой силой дал почувствовать всем неукротимую свою энергию и деловую хватку. Строго следуя принципу — вытягивать цепь, ухватившись за главное звено, он старался автоматизировать прежде всего самый тяжелый по условиям труда цех — кузнечный. И в этом ему помогала Кира, а к ней присоединился и Скатерщиков.
Еще вчера никому не известный машинист паровоздушного молота после комплексного опробования гидропресса превратился на заводе в значительную фигуру. Он пока ровным счетом ничего не сделал, но о нем уже писали в газетах как о человеке, которому доверили уникальную машину. Даже в одной из центральных газет появился очерк о Скатерщикове. Автор очерка уверял читателей, что Скатерщиков — «живое олицетворение современного рабочего, в совершенстве овладевшего передовой техникой».
