Николай Вагнер - Ночные смены
Глава седьмая
Как и прошлым вечером, Алексей пришел на остановку за полтора часа до начала смены. Черные в сумраке наступавшей ночи толпы людей при появлении трамвая приходили в движение и штурмовали его со всех сторон. Люди забирались на сцепление между вагонами, лезли даже на крышу. Нет, попасть в вагон или хотя бы примоститься где-либо при всей сноровке не представлялось возможным. И Алексей решил: единственный шанс уехать — это попытаться сесть в трамвай, идущий в кольцо. Здесь, на противоположной стороне улицы, тоже скопился рабочий люд, но не столь густо. И все же пробиться в вагон не удалось. Алексей вонзил свой ботинок среди других ног на заледеневшей подножке. Не показываться же на глаза мастеру Круглову после гудка, тогда и впрямь сгноит. И будет вправе поступить так. Он ухватился покрепче за поручни. Кто-то поздоровее повис сзади, притиснул, а портом отпихнул, продвинулся вперед, и теперь уже Алексей облапил чью-то глыбистую спину, держась за поручни лишь кончиками пальцев. Пальцы коченели на ветру, но отступать было поздно. Трамвай летел вперед, грохотал, потренькивал резко и тревожно. Наконец его мотнуло, завизжали колеса, ход стал медленнее. «Кольцо! — облегченно вздохнул Алексей. — После него — мимо главной остановки, напрямую к заводу!» Но за этой радостной мыслью началось несусветное. Что-то с чудовищной силой садануло Алексея в спину, и сразу сверкнула мысль: «Столбы! Опоры контактной сети!..» А в следующий миг новый саднящий удар. Столбы… Они шли по кольцу. Алексей вжался в спины насколько хватило сил. Следующий столб едва коснулся телогрейки. Алексей приготовился к новому удару, который мог стать последним, окажись столб чуть ближе к рельсам. На счастье Алексея, столб вкопали дальше. Удара не последовало. Не сбило и не сбросило с подножки.
Гул толпы, крики и девичий вопль ворвались в уши и вернули Алексея к жизни после только что промелькнувших жутких мгновений. Никому неведомо было, что испытал он. Штурмовавшие трамвай сплющили Алексея, подняли дружным порывом и водворили на гудящую разноголосо площадку. Неведомо как еще живущие в ту пору шуточки работяг висели в воздухе. «Какой билет, дорогуша? Деньги оставил дома на рояле, а рояль украли!», «Билет?! С полным удовольствием, да мелких нет, а крупные — что они стоят?..»
Алексей соглашался: действительно, даже крупные деньги мало что стоили теперь. Дня получки никто не ждал. Да и какая от него радость, если на полмесячную зарплату всего и купить-то на рынке можно пару буханок хлеба или граммов триста масла, или две-три осьмушки махорки. Вот тебе и вся получка. Да что об этом думать — не ради зарплаты работают теперь люди… И уж совсем ненужными показались Алексею рассуждения о том, что и почем можно теперь купить, когда он вновь вспомнил о трамвайном кольце. «Ладно, что цел остался и невредим, а могло ведь шарахнуть и — крышка». Не просто желание выжить волновало его, а, скорее, животный страх, который он испытал. Но это не имеет никакого отношения к продуманному плану любыми способами сохранить свою жизнь.
Гриша Можаев, например, не скрывал, что пошел на завод только ради того, чтобы выжить. Поработал на станке, а потом в ОТК переметнулся. Контролеру ОТК — пусть это тоже прямое производство — все равно чуть полегче. Могла бы и девушка любая сообразительная заменить Можаева. Правда, цех тяжелый — детали идут самые крупные. Поворочать иной раз их контролеру надо, Но все же… Все же не станком управлять полсуток кряду, без единого выходного дня в году.
Алексей не завидовал Можаеву и другим таким же. Пусть себе ходят в чистеньком, пусть передремлют в ночную смену от трех до пяти. Пусть в столовую пораньше без очереди попадут. Не хотел Алексей такой казавшейся ему легкой жизни. Уж быть в тылу, так соответствовать положению тыловика со всей взваленной на его хребет тяжестью, действительно чувствовать себя незаменимым, раз бронь от призыва держит его здесь.
Впрочем, подобные мысли приходили к Алексею редко, только в тех случаях, когда Гриша Можаев откровенно высказывался об удачном «ходе конем»: либо фронт, либо цех — из двух зол меньшее. И опять же, разве не нужны контролеры? Тут и придирки их при приемке деталей простишь, если подумаешь, что из-за какой-нибудь их, работяжек, неточности летчик погибнуть может или бой не выиграет. Вопрос сложный. Неважно, как они, контролеры, думают, важно — какая польза от них.
А трамвай уже дозванивал свою песню — вот-вот заскрипит он в другом кольце, на заводской площади, замрет на конечной остановке. Толик Зубов вдруг привиделся Алексею. Это и в самом деле был он: блеснул золотой коронкой, расплылся в довольной улыбке на розовом, сытом лице.
— Сорок одна с кисточкой! — поприветствовал он.
Толик нравился Алексею: какой-то независимый, гордый, не сгибающийся под тяжестью изнурительных рабочих смен. Правда, и другие не сгибались, но Толик переносил все с какой-то особой легкостью, словно не эта повседневная жизнь была для него главной, а совсем иная, но тоже постоянная.
Они вместе шли к проходной через пустырь, напрасно изрытый щелями противовоздушной обороны.
Толик вытянул из кармана черный пухлый бумажник, перебрал короткими пальцами какие-то листочки, вновь их запрятал поглубже за пазуху, а бумажник бросил в щель.
— Жизнь смеется и улыбается! — сказал он весело. — Скорей бы смену отшабашить и — домой!
— Еще не начали, — возразил Алексей. — А что дома?
— Что!.. Дом, брат, — не завод. Еще и хитрый рынок, между прочим, на пути. Разговеться можно.
Алексей не понял Толика. Ему почему-то было все равно, о чем он говорит. Алексей думал о своем. Сегодня пятнадцатое ноября — день рождения мамы. Он знал, что мама испекла из каких-то крох муки торт, собиралась сделать картофельную запеканку и чай хотела заварить не морковный, а настоящий, специально припрятанный для этого дня.
Но что поделаешь — на этот раз традиционный домашний праздник пройдет без него. Воспоминания о нем не соединялись с весельем. Шумных, веселых компаний и в прежние, мирные годы в доме не бывало. Просто, как никогда, хотелось посидеть среди своих в уютной комнатушке, полакомиться маминой стряпней. Пожалуй, ни разу не уходил Алексей на завод с таким тяжелым чувством. Не хотелось уходить из дому, и все. Но это состояние постепенно рассеялось, тем более теперь, когда слышался уже гул завода и путь к нему, можно сказать, остался позади. «Лиха беда начало…» В понимании Алексея лихим началом всегда была дорога на завод, остальное шло как бы само по себе. Сейчас самым важным было то, что он — у цели. Алексей не вспоминал больше о трамвайном кольце, которое могло стать для него роковым, и, вероятно, не вспомнил бы никогда потом, если бы не Толик.
Встретились они в курилке.
— Не торопись, Леха, работа — не волк, — сказал Толик, блеснув золотым зубом. — Покурим, побалакаем.
Толик достал из кармана новенькой синей спецовки продолговатую жестяную коробку, осторожно открыл ее. Мелко рубленный самосад, перемешанный с легким табаком, до краев наполнял коробку, сверху лежала аккуратно нарезанная папиросная бумага.
— Кури!
Отметив про себя, что у Толика каждый раз новый сорт табака, Алексей взял бумагу и осторожно, чтобы не рассыпать, прихватил маленькую щепоть.
— Бери, бери! Еще достану.
Это слово «достану» Толик часто вставлял в свою речь. Вчера предлагал хлебную карточку. Просто так, безвозмездно.
— Лишняя она у меня, утром достал. Скорешимся с тобой — еще не так заживем! Надо, брат, изворачиваться…
И вот только сейчас, в курилке, понял Алексей страшный смысл этого слова. Толик затянулся, прищурил глаза и бросил небрежно:
— Табачку и карточек я сколько хочешь достану. Эту коробочку утром в трамвайном кольце достал. Ты свой горб чесал, а я в ту минуту одну разиню пригрел. Жизнь, она мудрая штука, всякого подхода требует. Сейчас — особенно, когда…
Толик не договорил. Алексей бросил недокуренную самокрутку в урну и пошел в цех. Что ему делать, как поступить с Толиком, он не знал: и покрепче его Толик раза в два, если в морду дать, и не готов Алексей к таким действиям, всей своей прежней жизнью не подготовлен. Может быть, поговорить с комсоргом Сашей Березкиным? Нет, сначала с самим Толиком, сегодня же, после смены. Так или иначе, надо что-то предпринять. Он же вор, самый настоящий…
А возле станка уже громоздились заготовки. В тот момент, когда Алексей уходил в курилку, не было ми одной, а теперь вдруг привезли — десятка четыре, если не больше. Алексей бросил первую на стол станка и закрепил ее крестовиной приспособления. Операция сегодня была простой — П-образный проход по обработанному ранее флянцу, и делу конец. Эта операция давалась Алексею особенно легко. Он выполнял ее, как никто другой, быстро и виртуозно.
Нажал на головку рычага — и стол помчался навстречу фрезе. Еще прикосновение, к другому рычагу, — и стол поплыл поперек станины. Брызнули серебристые стружки. Снова удар по рычагу — и стол, казалось, летел в сторону от фрезы. Легкое касание коленом кнопки, выключающей фрикцион, — и фреза как будто затрепетала, замедлились ее обороты. Через секунду-две она замрет, обнаружив свои ощеренные, витые зубья. Алексей уже рванулся к столу. Короткий толчок ладонью по рукояти приспособления. Крестовина подскочила, спружинив, и деталь была уже в воздухе — в руках Алексея. Он единым махом сдернул увесистый серебристый круг детали с приспособления, установил в пирамиду и тотчас потянулся к новой заготовке.
